А Заяц с Уткой за семь-то лет привыкли дворы обегать. И бросились со всех ног. Вот уже и голоса повсюду послышались. Вот и факелы тут и там зажигаться стали. Спешили люди на зов Родовита, к княжескому дому бежали. И вдруг слышно им стало, как струны звенят. Потому что к Лясу бывало слова и среди ночи слетались. Не удивились этому люди. А вот чтобы голосом он своим ночь пополам разрезал, такого не было никогда. Остановились от этого. Головы повернули. Громко пел Ляс. Не пел - гремел:
- Вы видели храбрость и верность!
Вы видели это!
Вы трогали это глазами.
Ничто под небом не вечно –
Вы трогали вечность глазами!
И если вам скажут однажды:
"Ничто под небом не вечно",
Скажите в ответ на это:
"Мы видели храбрость и верность.
Мы сами видели это!"
Через все Селище голос его летел. И Заяц спросил Удала:
- Пап, про что это он?
И Утка спросил у Яси, она тут же стояла:
- Он это про что?
А взрослые переглянулись между собою так, словно Заяц и Утка сами еще невзрослыми были. И Яся сказала:
- Про Ягодку нашу… и про Кащея.
А потом голос Ляса и до княжеского крыльца долетел. И Мамушка вслед Родовиту нарочно слова нараспев повторила:
- Мы видели храбрость и верность! Мы сами видели это!
Ударил на это князь посохом оземь.
- Время - ночь! - так сказал. - Не время для песен!
И разом затихло Селище. И люди и факелы в сторону леса двинулись. Утка и Заяц людей за собой вели.
2
И опять повторим мы прежний вопрос: так ли уж страшен был Велес-бог? А ответим, а увидим впервые: как же страшен, до какой же неистовой силы ужасен, грозен и отвратителен! Дети его - все трое, и сами ведь не из робких - сидели в углу его каменной залы и трепетали. А нечисть тысячемордая, та и вовсе в щели забилась. Потому что метался Велес, визжал, на четыре конечности опускался и с рыком кидался на Жара, а то вдруг неистово распрямлялся и своды хребтом сокрушал. И падали камни, и дрожь по всему подземелью бежала.
- Как мог тебя, полубога, одолеть какой-то мальчишка? Как?! Отвечай! - и в Жара когтями ткнул, едва их в живот не вогнал.
Охнул Жар, совсем в камень вжался:
- А ты накажи их! Отец! Ты на них гладомор пошли! Сможешь, нет?!
- Это я не смогу?! - и от ярости искры из глаз и из шкуры Велесовой посыпались. - Уморить! Иссушить! Истребить! Всё могу! Но заставить их полюбить меня… полюбить всеми своими недолгими потрохами… мог лишь ты!
- А я и опять смогу! - взвизгнул вдруг Жар и глаза к носу немного скосил. - Отец! Клянусь Велесом! Я смогу! А ты… Ты только убей Кащея!
- Сам пойдешь и убьешь! - и всеми когтями подцепил-таки Жара, к глазам своим выпученным поднес: - Недобог! Недочеловек!
Тут и Лихо тело свое затекшее от стены отлепила и выдохнула негромко:
- Это уж точно, что недобог!
И тогда Коловул - он юношей волосатым, лохматым, громадным рядом с Лихо сидел - тоже голос свой осторожный подал:
- А уж до человека ему…
- Нишкните, оба! - топнул Велес на них своей кабаньей ногой и Жара к самому носу поднес: - Сам пойдешь и убьешь! Вот за это они тебя и полюбят! И я тоже тебя тогда полюблю. А пока - прочь отсюда!
И от себя отшвырнул, подбежал и еще подтолкнул - целой своей, медвежьей ногой. А уж дальше, по гулким каменным коридорам, Жар сам пробирался. Сначала на четвереньках - и хорошо, что на них. Велес вслед ему меч Родовитов метнул. Над самой макушкой у Жара меч пролетел. А когда уже до поворота добрался, тогда распрямился Жар и на ногах побежал - лишь на самую малость от страха подогнутых. А все равно заметила это нечисть, заверещала, захихикала вслед:
- Не трусь, богоравненький!
- Спинку-то распрями, бесподобненький!
"Чужие! Родня называется! А до чего же они все чужие! - с тоской думал Жар. - Даже люди их лучше! Даже Перун - и тот лучше! Как это Родовит говорил? Перун - бог всех, слабых тоже! Вот чьим бы сыном мне было родиться!"
И опять страшно, дико вздрогнуло подземелье. Может, Велес теперь близнецов поносил, а может, и мысль крамольную Жарову угадал? И прикусил змий раздвоенный свой язык и еще быстрее прочь ринулся.
3
Эту засидку Фефила нашла, когда в лесу темнеть уже стало. На берегу Сныпяти ясень высокий рос. И положили люди в его ветвях, как будто гнездо - из веток небольшое убежище. Давно положили, когда еще Селища не было, когда еще отец Богумила, Владей, князем был и люди здесь жили - от ясеня этого невдалеке. А засидка нужна была для дозорных. В ней и шкуры медвежьи лежали с той самой поры. Знала Фефила, куда детей привести на ночь глядя. Первым Кащей по веткам полез, оглянулся - Ягде помочь, а она ему в ловкости и нисколько не уступает. Так в засидку и забрались. Они, по лесу пока ходили, только и говорили друг другу: "Ой, сойка, смотри!" - "А это след вепря, нашего пращура! Мы не только ему, мы и следу его поклониться должны!" - "Ягда, а это какая ягода?" - "Эта ягода - волчья ягода. Ее один Коловул может есть. А остальным от нее - беда!" И что от лиховой сыпи беда человеку и от немочи бледной, тоже не знал Кащей. Как маленькому, надо было всё ему объяснять. А Ягда и рада была. Потому что о том, что на сердце лежало, она лишь кукушке в Священной роще сказать могла.
А в засидке, когда ни соек, ни ягод, ни звериных следов вокруг, только листья и звезды сквозь них, только глаза и губы напротив, разговаривать трудно стало - о пустяках, уж по крайней мере. И Ягда в шкуру медвежью закуталась и спросила:
- Ты пришел, чтобы меня украсть? Или чтобы остаться с нами?
- Твой отец не хочет меня, - ответил Кащей.
- Разве он это тебе сказал?
- Этот голос был у него внутри.
- И-и-и! - изумилась Ягда. - Да ты же колдун! Ты слышишь и те голоса, что внутри?
Кащей немного подумал:
- Нет. Не всегда. Иногда.
- Погоди! Мне кажется, я сейчас тоже слышу! Он там, у тебя внутри! - и коснулась его рукой. Хотела коснуться, а уткнулась в свой оберег. - Кащей! Ты хочешь остаться с нами! И княжить вместе со мной!
- Я хочу, чтобы Жар больше уже никогда к вам… сюда…
Ягда вздрогнула:
- Жар? - потому что там далеко, на земле, за деревьями, ей огонь померещился. - Там, смотри! Это - Жар! Почему ты его не убил?! Где твой меч? Нет, лучше ляжем на дно. А если он дерево подожжет? Храни нас Перун!
И Фефила, почуяв недоброе, по стволу в засидку взбежала. Шерстку вздыбила, уши тоже. Но увидела: дети в гнезде, как птенцы, притаились - и успокоилась уже было. А тут голоса раздались, а потом и огни зароились, потому что не Жар это был. Казалось, всё Селище с места снялось и на все голоса закричало:
- Ягда! Ты где?
- Ягда!
- Мы знаем, ты где-то здесь!
И Родовита голос был тут, среди многих:
- Ягда! Если ты отзовешься, я дарую Кащею жизнь!
И в то же мгновение Ягда свесилась из засидки:
- Это он даровал всем вам жизнь! Вашу прежнюю добрую жизнь! Жизнь без всякого Жара!
Три десятка огней, круживших по лесу и берегу, на короткий миг замерли, будто задумались об услышанном, а потом к дереву заспешили. Так огни по реке текут во время девичьих гаданий и - начинают кружиться, если встречают водоворот. И сейчас они тоже кружились внизу. Жуть брала в это круговращенье смотреть. Но Ягда смотрела. И жадно слушала голоса.
- Жар - он князю нашему сын! - этого голоса не узнала.
- И тебе брат родной! - это Удал закричал.
- Нам степняшка за Жара ответит! - Зайца был голос.
- Меч на княжьего сына поднять! - это Утка кричал.
- Пусть боги решают Кащею судьбу! - а это был Сила.
После всех громыхнул Родовит:
- Время - ночь! - и тихо стало в лесу, даже Сныпять примолкла. - Дочь, спускайся!
А потом опять заплескалась река, нельзя ей долго не течь. А потом и Ягда намолчалась - сказала:
- Я буду с Кащеем жить здесь! Хотите, чтоб я от голода не умерла, носите сюда еду! А не хотите…
И тут ее руку накрыл своею Кащей. И рядом с Ягдою встал.
- Родовит! Внуки вепря! - его голос дрожал, как у Ляса струна, когда еще все слова не слетелись. - Князь-отец! Внуки вепря! - и тверже, уверенней голос стал. - Ягда спустится к вам сейчас. Жар? Он тоже обязательно к вам вернется! А мою судьбу, да, вы правы, - я на вашей земле - решать вам и вашим богам.
Ягда крикнула:
- Нет! Что ты делаешь? Ты их не знаешь!
А Корень с Калиной уже карабкались по стволу. И Заяц с Удалом, чтобы помочь, если что, своими мечами, лезли вверх по соседнему дереву.
4
Странная в Селище наступила пора. Если взглядом воробья посмотреть, - только залечил он немного крыло, так снова в Селище прилетел - жизнь будто к прежнему повернула и медленно, правильно потекла. На капище идолы Перуна и Мокоши - только с виду новые, а в остальном такие же ровно, как прежде, - головы высят. И люди снова им жертвы несут, а дети дары - хлеба кусочки, колосья ржаные. Лучше праздника стало здесь воробью.
И дом на дворе у Удала - не скажешь, что только недавно сгорел, - стоит, бревнышками отесанными сверкает, травяною крышею шелестит. Всем миром помогали Удалу - наказал ведь его Перун в назидание всем - вот и старались все вместе, лучше прежнего дом построили, чтобы и Ясе с Уткой в нем тоже жить. И тут воробей пировал. Всех, кто строил, Яся хлебом кормила, лепехами, пирогами. И птице крошек перепало бессчетно.
Если на Селище воробьем посмотреть: хорошая в нем теперь, правильная шла жизнь. И даже погреба возле, на заднем дворе у князя - никогда здесь прежде еды не лежало! - стало можно кашу найти. Потому что в погребе Ягда сидела, а Мамушка с Ладой сюда ей носили еду. А Ягды еды не брала. И воробей - разумная птица - стал теперь и сюда прилетать.
А только, может быть, одному воробью всё по душе было в Селище. На жизнь остальных посмотреть - только с виду она спокойно текла. А так - возвращения Жара теперь люди ждали, и гнева его, и ярости огнедышащей. Чтобы первую ярость унять, Кащея в клетке, на берегу реки, под охраной держали. Сам Родовит его туда на цепь посадил. А для чего бы еще? Вот люди между собой и решили: станет Жар из-за Сныпяти возвращаться, тут Кащея ему и метнут, как дикому зверю мяса кусок - так первая Жарова ярость, глядишь, и уймется. А только что они будут делать со второй его яростью? А что - с третьей? Терялись люди в догадках. Иные уже до того потерялись, что к Родовиту стали ходить - гончар Дар приходил, и Сила, кузнец, и Яся тайком от Удала, - говорили, что надо бы выпустить из клетки Кащея и сияющий меч обратно ему отдать. Потому что, кроме Кащея, справиться с Жаром и некому больше. Вот такая в Селище наступила пора. Слушал гостей Родовит, посох свой княжеский, будто стручок недоспелый, ладонями тер, раскатывал, разминал. Потому что не знал Родовит, как ему быть, и что людям пришедшим ответить, и долго ли Ягодке его бедной в холодном погребе жить. А выпусти Ягду - побежит Кащея спасать! Вот такая в Селище наступила пора. А боги - сколько ни спрашивал он у них про степняшку - не отвечали, молчали боги. Хуже этого времени не бывает у человека - когда боги его молчат. Раз молчат, значит, человек ими оставлен. А на время ли он оставлен? Страшно вымолвить: не навсегда ли? В такую пору это - неразрешимый вопрос.
Затуманился у Родовита взгляд. И поступь - вернулась уже к Родовиту почти былая поступь его - опять семенящей походкой сделалась. И посох снова ему первой опорой стал. Таким вот беспомощным Заяц с Уткой его и нашли. Им Мамушка нашептала тайком ото всех к кургану княгини Лиски бежать. Вот здесь, у кургана, они его и увидели. Ходил семеня Родовит, а приметил их - из последних сил приосанился. И так им сказал:
- Ягодке нашей поскорее достойного мужа надо бы! Вот об этом мой к вам разговор.
Холод у Утки по спине пробежал, а в лицо пот ударил. И на траву рухнул Утка, лоб в землю упер.
- Ягодке… мужем… - а больше и не сказал ничего, горло засохло.
А Заяц тоже подумал: Ягодке мужем…. скорее уж он, Заяц, быть должен, дедом его был Родим, брат Богумила - дядя родной Родовитов! И плюхнулся на колени с Уткою рядом. Только сказать ничего не успел. Потому что опять говорил Родовит:
- Вот и хочу вас послать вверх по Сныпяти. А потом Сныпять кончится, озеро будет. В озеро не входите, берите левей… Туда берите, куда мох у деревьев глядит. Вот туда же и вам - волоком семь дней пути. А потом другую реку увидите - по ней и ходят ладейные люди. Волосы у них белые, а брови с ресницами и того белей. Этим людям скажете так: есть у нашего князя, у Родовита, для сына вашего князя невеста.
Утка снова голову спрятал в траву. Только приподнял ее и снова запрятал. Пот теперь со слезами вместе бежал - сначала на лоб, а потом уже в землю.
- Потом скажете про богов. Боги наши - Перун, Мокошь, Стрибог, Дажьбог, Сварог, Симаргл, Велес. Еще скажете: много у Родовита белки, зайца, лисицы в лесах, меда бессчетно, ягод, грибов, а уж сколько рыбы в реке… Потом еще так скажите: у князя нашего, у Родовита, дед был, звали Владей, а у деда сестра была - Мила, так вот эту сестру ладейные люди засватали и к брату тогдашнего князя в жены взяли. Так что, сами видите, не чужие мы с той поры. А только с собой свою дочку вам Родовит не отдаст! Он княжьего сына сюда зовет княжить. Всё запомнили?
Утка с Зайцем кивнули.
- Тайно к ним поплывете - ночью, на лодке-долбленке. У них-то, вы сами увидите, такие ладьи, что… ох! - вздохнул Родовит. - А только нам такие и ни к чему. Они-то в них и по морю ходят.
- По морю? - Заяц уже и забыл, что женихом себя чуть не счел. Зайцу уже до моря дойти хотелось, а не дойти, так хоть на людей посмотреть, которые море это своими глазами видят. - Сегодня же и поплывем, да, князь-отец?
А Утка утер рукою лицо и тоже сказал:
- Помоги нам, Стрибог!
Доволен был Родовит, что в них не ошибся, что оба готовностью так и горят. Согнулся, рукою коснулся кургана:
- Мама Ягодкина, княгиня Лиска, вас тоже на это благословляет! - А потом перстень княжеский с пальца снял. - Ладейному князю покажете. От Милы, сестры Владея, у них такой же быть должен!
А когда убежали Утка и Заяц - лодку, оружие, еду для дальней дороги готовить, - снова задумался Родовит: не Утка с Зайцем - два меча из дружины его убежали. А что как завтра объявится Жар? И что же - к Кащею идти на поклон? И неужели же с помощью чужака против сына родного обороняться?
Тяжелая дума, бывает, сильнее камня к земле гнет. Шаг ступил Родовит, второй шаг ступил, а дальше идти не может. Так до самого вечера на кургане и просидел, пока Мамушка с Ладой не кинулись - побежали князя искать. Прибежали, а он траву шелковистую гладит:
- Неужели, моя княгинюшка, скоро свидеться суждено? А знаешь, я бы немного повременил. Ягодку нам бы сначала замуж отдать!
Свое и чужое
1
В этот день Удалу очередь вышла возле клетки с Кащеем сидеть. Взял он свирельку с собой. Шел и думал: уж лучше коров бы пасти, всё дело повеселей, чем сиднем возле степняшки сидеть. А только много всего удивительного в этот день увидеть ему довелось. Оказалось, что ходит к Кащею старый бык - всякий день к клетке его подходит - тот самый, которому Жар когда-то шкуру поджег, а тот от боли и ярости чуть Родовита с рябины не скинул. Быку этому Ягда жизнь даровала, - за то, что Кащея не тронул. И вот ведь: узнал он степняшку, что ли? Каждый день шел к Сныпяти на водопой и к клетке сворачивал. И голову свою ему подставлял, а Кащей ее гладил, почесывал, в ухо ему слова какие-то говорил. Своими глазами видел это Удал. И Фефила опять же - вот на что зверек своенравный! - три раза за день к нему прибегала: то ягод на веточке принесла, то просто в ногах у Кащея сидела, мордочкой к ним прижималась, а то он ей мякиш от хлеба дал, слепил из него фигурку и дал, а Фефила схватила фигурку и убежала. А еще приводила Лада к нему Степунка. И тоже, оказывается, всякий день приводила. Потому что почуял кряжистый конь, что близко его хозяин. И уж такое стал в конюшне творить, так с привязи рваться, что сам Родовит разрешил: ладно, сказал, пусть видятся лучше, чем он конюшню мне разнесет.
А только вечер спустился - дети к клетке сбежались. И опять удивился Удал: оказалось, что дети здесь всякий вечер проводят. Мечи сюда деревянные тащат, луки со стрелами. И Кащей их из клетки сражаться учит. А то и сам берет в руку меч - коротенький, деревянный, и уж так им ловко играет - у мальчишек глаза горят. И они потом с новой страстью между собою дерутся, и с охотою новой, и с новым уменьем.
Смотрел на это Удал, чесал себе темя, а потом и затылок чесал - никак в толк взять не мог: если степняшка - чужак, то зачем ему это? И вообще, какой из него чужак, если он им ставит в пример Симаргла? А про Мокошь с Перуном так складно рассказывает, что детвора и дышать боится - только бы слова не пропустить. Долго, до темноты, думал об этом Удал. А когда убежали мальчишки и Кащей попросил научить его на свирели играть, вдруг Удала и осенило: своим Кащей хочет им сделаться - с потрохами своим. А потом на Ягде жениться, а потом посох княжеский отобрать. А потом без всякого боя и отдать степнякам их Селище, до седьмого колена их данниками степняцкими сделать.
Потянулся к свирели Кащей, а Удал его хлоп по руке:
- Это - наша свирель. Не тебе в нее дуть! - и с земли поднялся, и к скорей к Родовиту пошел - опасениями своими делиться.
И уж так был ими взволнован Удал, что бежал вдоль реки, а плеска и не услышал.
А еще потому он его не расслышал, что тихо, тайно Заяц с Уткой гребли. Как им велел Родовит - темноты кромешной дождавшись. Ягде плыли достойного мужа искать. А Ясе сказали, что будто бы в лес идут, на охоту, надолго, а вернутся и не знают когда - когда уже лист желтым станет.
2
А только напрасно так торопился Удал. Мамушка его и на порог не пустила:
- Плох Родовит… Уж до того плох! - и слезы стала с лица вытирать. И дверь за Удалом закрыв, опять разрыдалась.
Горше всего было Мамушке то, что это ведь по ее вине хрипел сейчас Родовит, к речке Закатной от них спешил. Одна надежда на Мокошь была. А вторая надежда - на Ладу. Суетилась Лада, настоями Родовита поила, голову его седую держала и заговор над ней говорила. А Мамушка что могла? Только задвинуть подальше короб этот злосчастный с каменьями несусветными!
В подпол сегодня за квасом для князя полезла да с лестницы и свалилась, да так в этот короб вдруг головой и воткнулась. Чувствует, топью несет. Вот и подумала: дай-ка, вытащу к свету поближе, рассмотрю, что за диво. А потом они с Ладой по всей округе Родовита искали. А потом домой его привели. Тут и князь это диво увидел: никогда еще в княжеском доме таких богатых камней не бывало. И хоть плох уже был Родовит, а все же посохом об пол брякнул:
- Что за диво? Откуда?
Заплакала Мамушка, закричала:
- Не знаю! Не знаю! Хоть убей… не скажу!
Вот как вышло: проговорилась. А Родовит ее за руку хвать:
- Чего ты не скажешь? - и так посмотрел - на колени в испуге упала.
- Князь-отец… А-а-а-у! Надо мне было прежде княгинюшки умереть…
Думала, он хоть поплакать ей даст. А он нет - посохом пригрозил:
- Говори, всё как было!