…тяжёлая работа, если называть вещи своими именами. Конечно, ведьмы делают достойное дело, навещают больных и всё такое, но хлопот в их жизни много, а магии, наоборот, не очень. Роланд слышал о "танцах без ничего" и старался не рисовать их в своём воображении, но, похоже, ведьмам вовсе не до танцев. Даже в полётах на метле, судя по тому, как описывала их Тиффани…
- И мы узнали про твой потайной ход, вот! Его уже заделывают! Больше ты не будешь насмехаться над людьми, которые для тебя же стараются!
…нет ничего захватывающего. Роланд замер, глядя невидящим взглядом на горы хлеба и колбас, сложенные за спинкой кровати. Надо будет вечером раздобыть лука, подумал он. Генерал Тактикус утверждает: если вам неоткуда взять свежих фруктов, лук совершенно незаменим для нормального пищеварения.
Что же написать, что же ей написать… О! Точно, надо будет рассказать про званый вечер. Роланд собрался туда лишь потому, что отец, когда ему ненадолго стало лучше, попросил его сходить. Важно поддерживать хорошие отношения с соседями, но только не с родственниками! Приятно было для разнообразия пообщаться с людьми, кроме того, ему удалось оставить лошадь в стойле у господина Храбра, где тётушкам не придёт в голову её искать. Да! Тиффани понравится читать про званый вечер и бал.
Тётки кричали, что заперли на замок комнату отца. И потайной ход скоро заложат. Значит, теперь всё, что Роланду осталось, это камень в стене, который можно вынуть и оказаться за портьерой в соседней комнате, плита в полу, которую можно поднять и спрыгнуть в комнату этажом ниже, и, разумеется, цепь, по которой можно спуститься через окно. А на столе, прямо на книге генерала Тактикуса, лежал новенький набор ключей от всех дверей в замке. Их сделал для Роланда господин Храбр. Кузнец был благоразумным человеком и понимал, что с будущим бароном лучше не ссориться.
Пусть делают что хотят, Роланд сможет входить и выходить по собственному усмотрению. Они могут издеваться над его отцом, могут орать хоть до посинения, но они никогда его не получат.
Из книг можно узнать много полезного.
Зимовей узнавал новое. Знание давалось ему трудно, и дело шло медленно, ведь ему приходилось создавать себе мозг изо льда. Тем не менее он уже выяснил, что существуют люди из снега - снеговики. Их делают люди поменьше. Интересно. Из больших людей Зимовея могли слышать только те, что с остроконечными головами. Остальные твёрдо знали, что никакой голос не может говорить с ними из пустоты.
Однако маленькие люди пока ещё не усвоили эту истину.
В большом городе стоял большой снеговик.
На самом деле было бы точнее назвать его грязевиком. То есть формально он был из снега, но этот снег по пути на землю успел впитать городской дым, смог и испарения и сделаться желтовато-серым, а когда очутился на мостовой, колёса повозок крепко замешали его с содержимым сточных канав. Так что это был в лучшем случае недоснеговик. Но трое перепачкавшихся в грязи детей всё равно упорно трудились над ним, потому что так уж положено зимой: слепить нечто и назвать это снеговиком. Даже если оно жёлтое.
Использовав то, что смогли найти на улице, дети сделали глаза снеговика из двух конских яблок, а нос - из дохлой крысы.
И снеговик заговорил. Его голос раздался у них в головах:
- Маленькие люди, зачем вы это делаете?
Тот, кто, возможно, был в этой компании старшим из мальчиков, переглянулся с той, кто, возможно, была старшей из девочек.
- Если ты это слышала, то и я тоже, - сказал он.
Девочка была ещё слишком мала, чтобы подумать: "Снеговики не разговаривают", когда один из них только что заговорил с ней. Поэтому она сказала:
- Их надо вставить, чтобы из тебя получился снеговик.
- Это сделает меня человеком?
- Нет, потому что… - Девочка растерялась.
- Потому что у тебя нутро неправильное, - объяснил третий ребёнок, определённо самый младший из всех троих, но девочка или мальчик - разглядеть под многочисленными слоями одежды было невозможно.
Из-за этих слоёв ребёнок был совершенно круглым. На голове у него красовалась розовая шапка с помпоном, но это ни о чём не говорило. Кто-то, впрочем, потрудился обозначить некоторые ориентиры: на варежках малыша были вышиты "П" справа и "Л" слева, на пальтишке - "ПЕР" спереди и "ЗАД" сзади, на макушке шапочки с помпоном значилось "В", а на подошвах резиновых сапожек, вероятно, "Н". Таким образом, хотя со стороны и невозможно было определить, что перед вами за создание, вы легко могли понять, стоит оно нормально или вверх ногами и в какую сторону развёрнуто.
Мимо проехала повозка, плеснув свежей волной слякоти.
- Нутро? - переспросил таинственный голос снеговика. - Да, нужно нутро из особой пыли. Но что это за пыль?
- Железная, - уверенно заявил, возможно, старший из мальчиков. - Железа довольно, чтоб выковать гвоздь.
- Ах да, точно, - вспомнила, возможно, старшая из девочек. - Мы прыгали под этот стишок через скакалку. Как там… "Железа довольно, чтоб выковать гвоздь, воды довольно, чтоб быка утопить…"
- Пса, - поправил, возможно, старший из мальчиков. - "Железа довольно, чтоб выковать гвоздь, воды довольно, чтоб пса утопить, серы довольно, чтоб блох прогнать…" А бык был в "довольно яду, чтоб быка убить".
- Что это? - спросил снеговик.
- Это… вроде как… старая песенка такая, - сказал, возможно, старший из мальчиков.
- Нет, это стишок. Все его знают, - сказала, возможно, старшая из девочек.
- Ага, называется "Из чего только сделаны люди", - сказал ребёнок, который не стоял на голове.
- Расскажите мне его целиком, - потребовал снеговик.
И, стоя на покрывающейся льдом мостовой, дети припомнили всё, что смогли. Потом, возможно, старший из мальчиков робко спросил:
- А теперь ты возьмёшь нас с собой полетать или облом?
- Нет, - сказал снеговик. - Мне нужно спешить на поиски. На поиски того, что делает человеком!
Однажды после обеда, когда воздух стал холодать, в дверь нянюшкиного дома отчаянно застучали. Это оказалась Аннаграмма. Ей открыли, и она ввалилась в комнату, едва не упав. Выглядела она ужасно, у неё зуб на зуб не попадал.
Нянюшка и Тиффани устроили её поближе к огню, но она заговорила прежде, чем зубы согрелись:
- Ч-ч-ч-черепа! - выдавила она.
Ох, только не это, подумала Тиффани.
- Что - "черепа"? - спросила она.
Нянюшка тем временем проворно принесла из кухни горячее питьё.
- Ч-ч-ч-ч-черепа г-г-г-госпожи Вер-р-р-роломны!
- Ясно. И что с ними такое?
Аннаграмма жадно отхлебнула из кружки и выпалила:
- Что ты с ними сделала?
Горячее какао хлынуло по её подбородку.
- Похоронила вместе с ней.
- О нет! Зачем!
- Это же черепа. Нельзя было просто оставить их где попало.
Аннаграмма безумными глазами оглядела комнату:
- Тогда можешь одолжить мне лопату?
- Аннаграмма! Нельзя раскапывать могилу госпожи Вероломны!
- Но мне позарез нужны черепа, хоть какие-нибудь! - не унималась Аннаграмма. - Люди там, в моём уделе… Они прямо как будто в прошлом застряли! Я своими руками побелила весь дом! Ты представить себе не можешь, чего стоит побелить чёрные стены и потолок! А они недовольны! О кристаллотерапии и слышать не хотят! Только хмурятся и твердят, что госпожа Вероломна давала им какое-то чёрное липкое снадобье, ужасно противное на вкус, зато оно помогало! И постоянно пристают ко мне с какими-то своими мелкими дрязгами, а я ума не приложу, о чём они вообще! А сегодня утром помер какой-то старик, и мне надо будет обмыть тело, а ночью я буду с ним сидеть! Это так… ну, ты понимаешь… Брр!
Тиффани покосилась на нянюшку Ягг - та сидела в любимом кресле, тихо попыхивая трубкой. Глаза у неё блестели. Поймав выразительный взгляд Тиффани, она подмигнула:
- Ну, девочки, вы тут поболтайте себе, а я пойду, ага?
- Спасибо, нянюшка. И, пожалуйста, не подслушивайте под дверью.
- Подслушивать личные разговоры? Шутишь! - фыркнула нянюшка и удалилась на кухню.
- А она будет подслушивать? - шёпотом спросила Аннаграмма. - Если госпожа Ветровоск пронюхает, я пропала.
Тиффани вздохнула. Неужели Аннаграмма вообще ничего не понимает?
- Конечно, будет. Она же ведьма.
- Но она сказала, что не будет!
- Она подслушает, но притворится, что не подслушивала, и никому ни слова не расскажет, - объяснила Тиффани. - В конце концов мы ведь у неё в доме.
Аннаграмма явно была в отчаянии.
- А во вторник мне, наверное, придётся лететь в какую-то там долину и принимать роды. Ко мне приходила старуха и что-то прошамкала про это!
- Должно быть, госпоже Ойгладь пришло время рожать, - припомнила Тиффани. - Я ведь оставила тебе подробные записи! Ты их прочла?
- Наверное, госпожа Увёртка куда-то прибрала твои записки, - сказала Аннаграмма.
- Ты должна была их посмотреть! Я их целый час писала, - с упрёком сказала Тиффани. - На три листа получилось! Послушай, давай ты для начала немного успокоишься, хорошо? Ты что-нибудь знаешь о повивальном деле?
- Госпожа Увёртка говорит, роды - естественный процесс и надо только не мешать природе, - заявила Аннаграмма, и Тиффани отчётливо расслышала презрительное фырканье из-за двери кухни. - Но я знаю успокаивающий наговор.
- Ну, он тебе, возможно, пригодится, - слабым голосом сказала Тиффани.
- Госпожа Увёртка говорит, деревенские женщины знают, что делать, - с готовностью принялась вещать Аннаграмма. - Она советует полагаться на их крестьянскую мудрость.
- Знаешь, бабка Оббло, та старуха, что принесла тебе новость, если чем и отличается, так это крестьянской глупостью, - сказала Тиффани. - Она будет к ранам прелые листья прикладывать, стоит тебе отвернуться. Если женщина потеряла все зубы, это ещё не значит, что она набралась мудрости. Возможно, она просто умудрилась так долго оставаться глупой. Даже близко не подпускай бабку Облло к госпоже Ойгладь, пока не родится ребёнок. А роды, насколько я знаю, обещают быть трудными.
- Ну, я знаю множество подходящих заклинаний…
- Ты что! Никакой магии! Только чтобы боль снять. Это-то ты умеешь?
- Да, но госпожа Увёртка говорит…
- Тогда почему бы тебе не попросить её помочь тебе, а?
Аннаграмма уставилась на Тиффани - последние слова прозвучали чуть громче, чем той хотелось бы. Но Аннаграмма тут же нацепила на лицо улыбочку, которую, вероятно, считала дружеской. Хотя выглядело это так, словно она слегка спятила.
- Эй, послушай, у меня есть отличная идея! - воскликнула она, сияя, как хрустальный шар, готовый разлететься вдребезги. - А давай ты вернёшься и будешь работать на меня?
- Нет. У меня своей работы хватает.
- Ну, Тиффани, у тебя же так хорошо получается возиться со всеми этими родами и болячками, - залебезила Аннаграмма. - Похоже, у тебя к этому природный дар.
- Я начала помогать овцам на окоте, ещё когда была маленькой, вот и весь секрет. Маленькими руками проще распутывать всякое внутри.
На лице Аннаграммы появилось затравленное выражение, как всегда, когда она сталкивалась с чем-то таким, что не сразу помещалось у неё в голове.
- Внутри овцы? Ты хочешь сказать…
- Да, конечно.
- Распутывать?
- Иногда ягнята пытаются родиться задом наперёд, - пояснила Тиффани.
- Задом наперёд… - повторила Аннаграмма слабым голосом.
- Ас близнецами ещё сложнее.
- Близнецы… - Тут Аннаграмма вдруг заговорила увереннее, словно заметила слабое место в словах Тиффани: - Но послушай, я столько раз видела пастухов и пастушек на картинках, и они ничего такого не делали! Я думала, там достаточно просто… ну, стоять и смотреть, как овцы едят траву.
Иногда казалось, что мир станет лучше, если кто-нибудь будет время от времени отвешивать Аннаграмме хорошую оплеуху. Её привычка не задумываясь, просто по глупости плевать в чужую душу, полное отсутствие интереса к чему бы то ни было, кроме собственной персоны, её манера разговаривать с людьми, как будто они туговаты на ухо или глуповаты, могли кого угодно вывести из себя. Но приходилось терпеть, потому что время от времени удавалось заглянуть глубже и увидеть то, что скрывается за всем этим. А скрывалась там маленькая, до судорог напуганная девочка, которая смотрела на мир, как кролик на лису, и вопила в надежде, что мир уйдёт и не сделает ей больно. И ведьмы, такие вроде бы мудрые, собрались, посовещались и дали ей удел, где и кому посильнее пришлось бы тяжело.
Что-то тут не так.
Нет, тут определённо что-то не так.
- Овцам приходится помогать, только когда окот идёт трудно, - сказала Тиффани, лихорадочно размышляя. - А это всегда бывает холодными дождливыми ночами на дальних пастбищах. Художников никогда поблизости не оказывается. Удивительно, но факт.
- Почему ты так смотришь на меня? - спросила Аннаграмма. - Будто меня тут нет!
Тиффани моргнула. Ну хорошо, подумала она. И что я могу сделать?
- Ладно, я помогу тебе обмыть покойника, - сказала она, стараясь, чтобы голос звучал как можно ровнее. - И, наверное, с госпожой Ойгладь смогу помочь тоже. Или попроси Петулию. Она это хорошо умеет. Но бдение с покойным - это уж твоя забота.
- Хочешь сказать, мне надо будет просидеть всю ночь рядом с мертвецом? - содрогнулась от ужаса Аннаграмма.
- Можешь взять что-нибудь почитать.
- Наверное, я смогу нарисовать магический круг возле своего стула для защиты… - пробормотала Аннаграмма.
- Нет, - сказала Тиффани. - Никакой магии. Неужели госпожа Увёртка тебе этого не говорила?
- Но магический круг…
- …только привлечёт внимание. Кто-нибудь может явиться посмотреть, отчего там появился круг. Не волнуйся, мы делаем это только потому, что старикам так спокойнее.
- Вот ты сказала, кто-нибудь может заявиться…
Тиффани вздохнула:
- Так и быть, я посижу с тобой. Но только в этот раз.
Аннаграмма просияла.
- Да, ты спрашивала насчёт черепов, - сказала Тиффани. - Подожди минуту…
Она поднялась к себе и взяла каталог товаров "Боффо", который прятала в своём старом чемодане. Аккуратно свернув его, она вручила брошюрку Аннаграмме:
- Не смотри сейчас. Подожди, пока останешься одна. Возможно, это наведёт тебя на мысли. Хорошо? Я заскочу за тобой вечером, около семи.
Аннаграмма ушла, а Тиффани села и стала считать про себя. На счёте "пять" в комнату вошла нянюшка Ягг, энергично обмела от пыли несколько безделушек и только потом спросила.
- А твоя подружка уже ушла?
- Думаете, я глупая, да? - спросила Тиффани.
Нянюшка притворилась, что занята уборкой.
- Понятия не имею, о чём вы тут толковали, я не слушала, - сказала она. - Но если бы слушала, то подумала бы, что на благодарность я бы на твоём месте не рассчитывала.
- Зря матушка заварила эту кашу, - сказала Тиффани.
- Зря, говоришь? - с невинным видом переспросила нянюшка.
- Я не дурочка, - ответила Тиффани. - Я обо всём догадалась.
- Догадалась, значит? Надо же, какая ты умница. - Нянюшка опустилась в кресло. - И о чём же ты догадалась?
Это будет нелегко, подумала Тиффани. Большую часть времени нянюшка знай улыбалась да похохатывала. Когда она делалась серьёзной, это пугало. Но Тиффани не собиралась отступать.
- Оставлять дом мне было никак нельзя, - начала она. - Да, я могу справиться почти со всеми повседневными делами, но мне слишком мало лет, чтобы получить собственный удел. Некоторые вещи люди не станут рассказывать тринадцатилетней девочке, не важно, какая на ней шляпа. Но матушка распустила слух, будто хочет, чтобы дом отошёл мне, и все решили, что надо выбирать между мной и Аннаграммой, да? И выбрали её, потому что она старше и как будто хорошо подготовлена. И вот теперь дела у неё плохи. Она не виновата, что её учили магии, а не ведьмовству. А матушка хочет, чтобы Аннаграмма опозорилась и все увидели, какая плохая наставница вышла из госпожи Увёртки. Я думаю, это неправильно.
- Я бы на твоём месте ещё подумала, прежде чем судить, чего хочет Эсме Ветровоск, - произнесла нянюшка. - Я никому ни слова не скажу. Можешь отправляться помогать своей подружке, если хочешь. Но ты по-прежнему будешь работать на меня, уговор? Это по-честному. Как твои ноги?
- Хорошо, нянюшка. Спасибо, что спросили А за сотни миль от них господин Перегар Джонсон знать не знал ни о Тиффани, ни о нянюшке Ягг, ни о чём бы то ни было, кроме напольных, настенных и наручных часов, которые составляли его ремесло. Ещё он знал, как побелить извёсткой кухню, чтобы она без лишних затрат и усилий снова стала чистой и опрятной, хотя возня с побелкой сама по себе - дело довольно-таки пачкучее. Поэтому он так и не понял, почему несколько горстей белого порошка взмыли из ведра прежде, чем он успел добавить туда воду, на мгновение зависли в воздухе, будто призрак, и вылетели в трубу. В конце концов он решил, что во всём виноваты тролли - что-то их в последнее время уж больно много понаехало. Особой логики в таком объяснении не было, но когда люди верят в нечто подобное, их вера редко бывает логичной.
А Зимовей подумал: Извести довольно на человека!
В ту ночь Тиффани сидела с Аннаграммой и старым Тиссо, хотя старик, конечно, не сидел, а лежал, потому что уже умер. Тиффани никогда не нравилось бдеть над покойниками. Это было не из тех занятий, которые вообще могут нравиться. И когда небо за окном начинало светлеть и раздавались первые птичьи голоса, она всегда чувствовала облегчение.
Пока тянулась ночь, старый Тиссо время от времени издавал негромкие звуки. То есть, конечно, издавал их не он, он-то встретил Смерть много часов назад, а покинутое им тело, и звуки по сути были всё равно что скрипы и потрескивания остывающего старого дома.
Очень важно не забывать об этом в два часа ночи. Особенно когда пламя свечи мерцает и колеблется.
Аннаграмма храпела. Вряд ли нашёлся бы на свете другой человек с таким маленьким носом, которому удавалось выдавать столь могучий храп. Звук был, будто пилят доску. Если поблизости и слонялись какие-то злые духи, то наверняка разбежались в испуге.
Начало каждого раската - "Гн-гн-гнх-ххх!" - ещё можно было вынести, и громоподобное "Хырррррр!", которое следовало потом, тоже казалось Тиффани вполне терпимым. Весь ужас был в паузе между "Гн-гн-гнх-ххх!" и "Хырррррр!". Этот отрезок тишины потихоньку сводил Тиффани с ума. Он всегда был разной длины. То "Гн-гх-гнх-ххх-хырррррр!" сливалось в один пассаж, то после "Гн-гн-гнх-ххх!" так долго было тихо, что Тиффани невольно затаивала дыхание в ожидании, когда же наконец раздастся "Хырррррр!". Если бы Аннаграмма выбрала наконец какую-то одну продолжительность паузы, терпеть её храп было бы куда легче. Порой она вовсе затихала, и в комнате воцарялась благословенная тишина, но после антракта начиналось следующее отделение концерта, причём вступлением, как правило, служило тихое "мн-мн-мн", когда Аннаграмма ёрзала в кресле.
- Где ты, Царица Цветов? Кто ты? Сейчас ты должна бы спать!