Старый еврей утвердительно кивнул. Я пожал плечами, фыркнул себе под нос, начал как-то отшучиваться, потом рассказывать и… совершенно незаметно выболтал ему все. То есть совершенно все, начиная от первой встречи с Прошкой и Ерошкой, а заканчивая недостреленным дьяком Груздевым.
Шмулинсон слушал просто поразительно! Никаких перебиваний, наводящих вопросов, потери интереса или нити разговора… Только вдумчивый и все понимающий взгляд глубоких библейских глаз и отеческие морщинки на усталом, высоком лбу. Но самое невероятное, что, когда я закончил, он после минутного размышления деликатно и осмысленно разложил мне по полочкам всю ситуацию!
– Я не хочу казаться слишком умным, поэтому ви сейчас все поймете сами. Сейчас ви четко назовете мне имя, национальность и род деятельности того скользкого типа, шо стоит за всеми вашими нервами. Давайте я даже буду вам загибать вам пальцы. Первое, он знал меня и пришел портить мне дверь нарисованным знаком масонства. Он помнил дьяка и стрелял в него навскидку. Он был прошлой зимой в этих пенатах и имеет связи при дворе. Он дважды хотел избавиться от вас, шоб ему за это что-то было! А та монета, шо ви и мне показали, не немецкая, она австрийская. И его зовут Сашка, Александр Борисович, хотя это явная конспирация, уже тока по буквам шитая белым… Можете закрыть рот, я вижу, как оно до вас дошло, да?
Я сидел перед ним, как самый что ни на есть распоследний русский дурак, и судорожно пытался произнести два коротких слова. Оба были матерными, оба в мой же адрес, поэтому воспроизводить я их не буду. Просто поверьте, что я это заслужил! В нос ударил резкий запах трижды перегнанной валерьянки с полынью на спирту… Я что, впал в столбняк?
– Никитушка, – вернул меня к жизни голос моей домохозяйки, – да ты в себе ли, сокол наш участковый? Али тебя до такого отупения неразумного вот энтот горбоносый лиходей довел? Тока кивни, я его в сей же миг петухом али курицей оберну, нехай сам для себя яйца несет!
– Не надо, – кое-как продыхнул я, отодвигая ее заботливую руку с пахучей скляночкой в кулаке. – Спасибо вам, Абрам Моисеевич, теперь мне ясно все…
– Могу рассчитывать за содействие? – тепло улыбнулся он.
– Это уже к Митьке, найдете, скажите, чтоб вернул сюда дьяка и помог вам по мере возможностей. А мне нужен кот Василий, он сможет сгонять в Лукошкино к царю?
– Ежели тока собака попутная будет, – подумав, прикинула наша эксперт-криминалистка. – Да ты уж не томи меня, Никитушка, тайну следственную раскрыл, что ль? Тады когда злодеев веревками путлять будем?
– Завтра, – уверенно кивнул я.
И конечно же оказался неправ, но не по своей вине… Боюсь, что во всей истории отечественной криминалистики не найдется ни одного реально существовавшего милиционера, который раскрыл бы преступление так быстро, как ему бы хотелось. Вот и в данном случае непредвиденные обстоятельства вмешались в нашу тщательно распланированную операцию и несколько спутали карты. Не фатально, реванш мы потом все-таки взяли, но… Лучше по порядку.
Итак, короткий экскурс в историю: Алекс Борр, австрийский дипломат, бывший сопровождающий принцессы Лидии Адольфины Каргоффгаузен, политический интриган, дуэлянт, отравитель, преступник с нереализованным комплексом сексуального маньяка. Задержан нами зимой, признан главным виновным в деле об отстреле невест, и как следствие, изгнан из Лукошкина без права восстановления в дипломатической миссии. Если бы Горох не был тогда занят свадьбой, австрийцу грозила бы не высылка, а полновесная каторга! Вот уж никак не предполагал, что он рискнет так скоро вернуться в Россию…
А он вернулся. И не просто так, типа "ностальгия по русским щам", он пришел мстить, и не одному мне… Теперь мерзавец решил отыграться на всем нашем государстве в целом. Масштабность налицо, прогрессирует, как юношеский прыщ!
К обеду забежал Митяй, вернул мешок с выброшенным в овраг гражданином Груздевым, быстро стрескал миску армянской пшенной каши с тыквой и творогом, после чего удрал опять. Они там со Шмулинсоном раскручивали старосту на бесплатное (а потому вполне кошерное!) сало. Видимо, с яйцами действительно напряг…
– Филимон Митрофанович, в город мы вас отправить не сможем. Митьку я не отпущу, а без охраны на вас точно нападут еще раз. Могу предложить койко-место в углу в сенях либо половину супружеской постели Марфы Петровны, вы чем-то запали ей в сердце…
– Дудки вам! Я уж лучше у боярина Мышкина отсижусь, небось не прогонит…
– Договорились.
– А ту разбойную рожу, что в худобу мою телесную свинцом горящим пуляла, всенепременно найди! Слышь-ка, участковый!
– Всенепременно найду, – честно согласился я. – Поверьте, мне он нужен даже больше, чем вам. Сами дойдете или проводить?
– Провожали уже, тока руки за спину гнуть и умеете, – привычно разворчался дьяк, но, мельком глянув на посмурневшую Ягу, разом притих. Сунул горсть колотого сахара в рот и, не попрощавшись, убежал в сторону усадьбы Афанасия Федоровича.
Мы с Ягой остались наедине…
– Бабушка, выслушайте меня, пожалуйста. Нет, есть я не буду, сначала расскажу. И чаю не буду! Мы с Абрамом Моисеевичем пили, да полсамовара. А я говорю, что не похудею… и Назим не обидится… и не "хоть одну ложечку за царя-государя"!.. Бабуля-а… не надо на меня так смотреть, я не садист, я… А-а, давайте сюда эту ватрушку!
Моя домохозяйка четко блюдет определенные, хотя и безбожно устаревшие традиции – пока не накормит, не выслушает. Можно долго спорить, скандалить, протестовать, даже топать ногами, но пережить умоляющий взгляд Яги – невозможно! Она в этом смысле заткнет за пояс любого сытого спаниеля, укоризненно молчащего у стола так, что хозяину кусок в горло не полезет… Ассоциация, может, и не стопроцентная, но собаководы меня поймут. Разговор по существу состоялся после двух ватрушек и трех чашек азербайджанского чая.
Я обстоятельно, подробно и в деталях расписал нашей эксперт-криминалистке все, что удалось выяснить в последние два часа. И как эта новая информация выстроилась в конце концов в стройную следственную версию. Яга сумрачно кивала, теребила свою бородавку, цыкала желтым зубом и в особо напряженных моментах скрипела костяной ногой. Видимо, и в ее голове практически выстроилась своя следственная линия, а мои гипотезы и факты только укрепили ее уверенность да заполнили белые пятна. Когда я выдохся окончательно, бабка собственноручно налила мне уже четвертую чашку и со вздохом уставилась в окно.
– А ить скоро вечер, с погодою повезло, дождичка до конца недели не будет, всем радикулитом чувствую. Хоть для землицы лишний раз напиться не помешает, по осени урожай богаче будет… А там, глядишь, и зазноба твоя пожалует…
– Бабуль, вы вообще о чем?
– Об отвлеченном, Никитушка. – Яга по-прежнему не сводила глаз с заоконного пейзажика. – Уж ты прости меня, а тока столь злодейскую подлость нам тут учинил австрияк энтот, снежками недобитый, что меня на мысли о вечном потянуло. Хочу поглядеть, как хлеб растет, как облака небом плавают, как воробьи босоногие в лужах трепещутся…
– Если мы так и будем сидеть сложа руки, то трепыхаться им недолго.
– И то правда. – Бабка развернулась ко мне, и в ее глазах загорелись опасные зеленые огоньки. – Значится, предложение мое таково… сей же час мы с тобой, сыскной воевода, в лес пойдем. Хочу сама на энту Проклятую гору пристально налюбоваться. По закату встречу с Кощеюшкой устроим, уж я на него во всеоружии пойду. Ежели что утаил, скелет недогрызенный, как пусть на сострадание наше и не рассчитывает – я его сама в единый миг заарестую! Васька!
Кот высунулся из-за печки, скорчил недовольную физиономию и мрачно показал мне пухлый кулак…
– Ничего не попишешь, милай… собирайся в дорогу, седлай какую ни есть псину-кобелину, повезешь в Лукошкино весточку на царский двор!
– Не на царский, – поспешил поправить я, – а к Еремееву, нам завтра же нужно доставить сюда шесть… нет, лучше десять мешков крупнопомолотой соли.
– Слыхал? – Моя домохозяйка еще раз понукнула кота, которому явно не улыбалось нестись черт-те куда, на незнакомой собаке, в качестве простого курьера. Но пойти пойдет, никуда не денется, с Ягой шутки плохи… – Записку Фоме Силычу лично из лап в руки передашь!
– А может, все-таки и к царю? – всерьез призадумался я. – Все равно узнает, так потом обид не оберешься. Хотя и нужен он нам здесь, как рыбе складной зонтик. В общем, надо как-то поделикатнее…
– Ну уж как решишь, так и напишешь! А покуда скажи, участковый, как преступника международного за химок брать будем?
– Пока не знаю, – пришлось сознаться мне. – Но уверен, если мы не прекратим расследование, он попытается снова устроить покушение на кого-нибудь из нашей опергруппы и выдаст себя окончательно. Придется побыть мишенями…
– Нерадостная перспектива вырисовывается, на старости лет свинцовым пулям лоб подставлять… А ну как не выдержит?
– Понимаю. Самому грустно, но других идей пока нет. По логике, он ведь прячется где-то совсем рядом… Если не у боярина и не в деревне, то где?
– Лес большой, по лету в шалашике жить так еще и прохладнее, чем в избе дымной, – уверенно предположила наша опытнейшая сотрудница. – Но чую я, неспроста его до сих пор мальчишки озорные с любопытства не выследили. Схрон у него серьезный! И кабы не самой Каргой-Гордыней предоставленный…
– Вы думаете, они уже спелись?
Яга значимо кивнула. Потом перевела взгляд в окно и чуть изменившимся голосом произнесла страшное для меня имя:
– Маняша-а… С коровою!
* * *
Я тихо застонал, обхватив голову руками. И ведь не сбежишь уже никуда, потому что буквально вчера она была практически зачислена мною в штат нашего отделения. А мне там и одного Митеньки по уши предостаточно! Слушайте, а может, мне ее уволить как-то? Ну за чрезмерно накрашенные губы, непозволительные для скромного имиджа работника органов. Или за неуставной покрой сарафана и отсутствие прически бобриком… Нет, надо срочно что-то придумать! Или я ее уволю, или она меня доканает…
– Здрасте вам, Никита Иванович, отец родной! – один в один по-митькински поздоровалась румяная дочь местного кузнеца, с поклоном входя к нам в горницу. – Вот, пришла вечернюю службу нести. Сотрудник ваш младший, что с евреем Моисеевичем сало не получил, дак сызнова начал яйца у людей выбивать, меня к вам направил.
– Слово "яйца" у меня уже вызывает дрожь и икоту, – тихо пожаловался я Яге, в этом было уже что-то фрейдистское. – Хорошо, Маня, а корову вы зачем привели?
– Да как же без коровы-то! – всплеснула полными руками эта красавица. – Ить я ж ее, кормилицу, еще теленком мокроносым помню, вместе росли, вместе и службу нести будем. Она небось по моей указке любого лиходея – на рога и в речку!
Ах вот оно как… Я-то думал, что чем-то не понравился безмозглой скотине, а она у них дрессированная! То есть специально науськанная топить честных милиционеров в проточном водоеме и загонять на деревья! Судя по всему, это осознание, вкупе с сопоставлением фактов, слишком явственно отразилось на моем лице, потому что буро покрасневшая Маняша сдала задом и уже пыталась удрать за дверь, но не успела…
– Обеих возьмем, – весомо бросила бабка, фактически одним взглядом пригвоздив девицу к порогу. – Серьезное дело по ночи будет, великий злодей в деревеньку вашу наведается, так надо, чтоб люди верные с коровами обученными в засаде посидели, спину нашу прикрываючи. Не струсишь ли?
– Ни в жисть! – отважно перекрестилась "добровольная народная дружинница".
– Она за Митьку замуж хочет, – полушепотом предупредил я Ягу, та понимающе кивнула:
– За него все замуж хотят. Так тем обстоятельством полюбовным и нам чуток попользоваться не грех… И не спорь со мной, участковый! А ты, девка, за веник берись. Щас я тя сама сыскному делу обучать буду…
– Только корову сначала во дворе привяжите, пожалуйста, – вежливо добавил я.
Счастливая Кузнецова дочка, взметнув юбки, ринулась исполнять приказания.
Две женщины в доме, плюс деятельный домовой, да еще одинокий милиционер, скучающий в разлуке с любимой, – это явный перебор. Поэтому я не мудрствуя лукаво вышел вон, уселся на завалинке у дома, положил себе планшетку на колено и бодренько, эдак минут за десять – пятнадцать, накатал обстоятельную докладную царю.
Всех тайн не раскрывал, вы же сами понимаете, он свой трон не глядя бросит и сюда пешком из бани прибежит – операцией руководить. Нашего Гороха надо знать… С одной стороны, он самодур и бабник каких поискать. С другой (и это куда более важно!), самый прогрессивный царь за всю историю государства Российского. А уж жизнь за опергруппу положить для него вообще – раз плюнуть!
В последний раз я дал маху и сдуру вписал его в штат отделения… Горох и раньше вечно лез к нам с советами и поучениями, а тогда попросту ушел от молодой жены и всех политических дел в терем Бабы-Яги; надел простое стрелецкое платье и на равных нес с нами все тяготы и лишения службы. Причем, как бы я на него ни ворчал, дело свое он делал честно, без скидок на возраст, чин и социальное положение…
И вот такому активному государю взять да прямым текстом вылепить, что у нас тут нестандартная ситуация, грозящая в случае выхода из-под контроля погубить весь христианский (а следом мусульманский и католический) мир! Короче, в дружественной, но не фамильярной форме я письменно просил царя срочно отправить мне шесть, а лучше восемь мешков соли. Типа здесь в деревне нам больше делать нечего, как рыжики солить, а их в этом году больше, чем грязи. Если Горох очень занят, то поверит и даст команду Еремееву, если не очень… Ну, есть шанс, что сначала отправит сюда кого-нибудь из бояр, навестить, проверить, доложить. Хорошо бы старика Кашина, этот хоть к милиции нормально относится, остальные любят меня примерно как Буратино касторку…
Готовое письмецо забрал Василий, мрачный до уровня драматического театра. Черный бабкин кот пожал мне ладонь на прощание и молча удалился за околицу, где раздавался счастливый лай – наверняка собачья свадьба. Значит, скакуна он себе выберет на месте…
– Э, участковий, – тихо раздалось за моей спиной.
– Да, во внимании.
Назим из дома выйти так и не решился, домовые этого не любят, а потому, щурясь от солнышка, поманил меня к себе. Я подошел, жалко, что ли…
– Кота ты атправил?
– Ну, допустим.
– Ты! – уверенно обличил меня домовой, улыбаясь во все великолепные тридцать два белоснежных зуба. – Я сам видал! Я тэбе за такоэ дело спасиба сказать хател. Вот, гаварю!
– Всегда пожалуйста, – пожал я плечами, внутренне прекрасно осознавая, что никакой благодарности и близко не заслужил. Домовой сделал знак, чтоб я наклонился к нему поближе, и еле слышным шепотом поведал:
– Назим знает, какую дырка пауки прячут. Хочешь? Скажу!
– Ну и… какую?
– Балшую!
– Да ну?
– Очен балшую! – не замечая моей иронии, продолжал он. – Зыдес, в пэчке! В пэчку палез – в дырка попал. Тебе для следствия очен надо, да!
– Очень, – так ничего и не поняв, важно кивнул я. Огорчать маленького азербайджанского домового было бы просто бесчеловечным поступком. – А сама дырка для чего?
– Ход! Пряма далеко к гробу.
– Что?! – Я сгреб его за грудки.
Назим попытался вырваться и удрать, но я, несмотря ни на что, скрутил этого носатого паршивца и поволок к Яге. Неужели в нашем доме расположен тайный вход в курган, к гробу Карги-Гордыни, а кое-кто знал, знает и молчит?! Но бабка отобрала у меня дымящегося от гнева домового, даже толком не выслушав, и сразу же выпустила на свободу. Тот, естественно, удрал за печь и больше не появлялся. Я чуть было не обвинил ее в измене…
– Вы… вы!
– Ну я, я… дальше-то что?
– Вы бы хоть допросили его…
– Нельзя с ними так, Никитушка, – с жалостливым вздохом объяснила наша эксперт-криминалистка, выходя за мной на порог. – Ить домовой – существо нежное, ранимое, в его сердце сама душа дома обитается. На него и голос-то завышать грешно, а ты руками хапать? Вот уйдет от обиды, кто тебе тут такую пахлаву слепит!
– Да при чем тут пахлава! Ведь дело не в этом! Он же сказал, что знает про…
– Ну сказал… ну знает… А теперича и мы знаем, да что нам с того знания толку!
– Но… – Я остыл и сел на скамью. Яга права, надо было все обстоятельно взвесить, прикинуть, сопоставить, а давить на домового с целью выбивания из него секретных сведений, о которых он, по роду своей профессии, вообще не имеет права упоминать… Действительно, глупо получилось…
Сколько помнится, любой домовой как существо, к дому привязанное и за него отвечающее, все домашние проблемы воспринимает как свои личные. Домовой не любит беспорядка, свинячества за столом, ругани в семье, крика на детей, а если его стараний или обид никто не замечает, может совсем развернуться и уйти. Что показательно, в дом, откуда ушел рассерженный домовой, другой домовой никогда уже не вселится. Все-таки какой-то тайный профсоюз у них точно есть…
– Бабушка, а вы поговорите с Назимом? Успокойте его, пусть не очень сердится, я даже готов принести личные извинения…
– Ладно уж небось придумаю чего, задобрю страдальца от милицейского произволу, – игриво усмехнулась Яга. – А ты давай в дом иди, вечер уже, попрохладит скоро. Маняшу я за Митенькой отправлю, пущай разок-другой вместе походют. Глядишь, хоть присмотрются друг к дружке как следоват…
– Ну если мы еще и этого маменькиного сынка женим, у вас терем от перенаселения рухнет. Вы ведь не позволите, чтоб он ушел неизвестно куда, жить своим домом…
– Знамо дело, не позволю! Он мальчонка молодой, неразумный, она и того пуще, темнота деревенская, где уж им, без присмотру-то… – начала было бабка и осеклась. Посмотрела на меня с непонятной обидою, шмыгнула носом, потом махнула рукой и вернулась в дом, давать указания кузнецовой дочке. Да нормально все, поворчит и успокоится…
Что-то, кстати, часто на меня тут все обижаться стали: и Митька, и бабка, и домовой, еще и кот Васька (типа я его в город погнал), а в городе царь, которому поучаствовать не дали, и государыня (за царя!) и… да мало ли желающих найдется. Самому, что ли, на всех разобидеться? Я тоже имею право! И, может быть, даже большее, чем у них всех…
С невестой разлучили, отпуск испортили, коровой затравили, фуражку продырявили, про нервы вообще молчу… А может, плюнуть на все и пойти прогуляться до встречи с Кощеем? Коварного австрийца я не боялся, после неудавшихся стрельб вряд ли он рискнет сунуть нос в село… За околицей меня привычно встретила бодрая частушка:
Кроет тетя Марфа всяко
Недостреляного дьяка.
А он и рад стрелятися,
Тока б не венчатися!
Я дослушал, покачал головой, даже улыбнулся и продолжил путь. Потом меня еще облаяли собаки и… собственно, на этом все. В смысле, все хорошее на этом кончилось…