- Пусти, мальчик, - хихикнула потаскуха, наработанным в кабаке движением потянув руку на себя и вниз, так что хватка молодца ослабла, и чуть двинув локтем по кругу, накрыла запястье стажёра, стряхнула пальцы. - Мавродики, - объяснила она, достав из кармана фартука голубую бумажку, - это такие фантики, которые продаёт отец Мавродий. Храм Блаженных вкладчиков накупил акций железной дороги и выпустил под их обеспечение свои ценные бумаги. Обещают, когда паровоз пустят, железка станет приносить прибыль, которую между держателями мавродиков как-то поделят. Вот и накупили все, кому не лень. Мавродиками даже зарплату дают в иных конторах. Мы ими натрескались по уши. Мару железка ни к чему, в дивиденды он не верит, а толку с фантиков никакого не видно, оптовики их не берут. Мар велел мавродики к оплате не принимать. Не обижайтесь, мальчики, с вас только монетой. Принести ещё?
- Благодарю, уважаемая, нам пора в Шанхай, красавицы заждались.
Михана с вина повело неожиданно крепко. Казалось бы, всего литр усадил. С пары кружек пива только развеселился бы, а тут вона как. Вино - зелье сладкое как греческая смоковница и коварное как греческая баба.
- Чё-т' ты рано набрался… Ранний! - Жёлудь не сдержался и захохотал.
"Как дурак", - подумал он чуть погодя.
- Тебя-то самого убрало, - дубина, - язык у Михана молол справно, а ноги не слушались. - Нешто… чего делается… Осяду в Великом Новгороде, заведу свою пивнуху с метаксой и винами.
Они брели по задворкам, где очутились незаметно для себя. Только что вроде подымались из-за стола и плелись через зал к еле видимой сквозь табачный дым двери, а сейчас как-то сразу оказались на улице, которую улицей-то назвать было нельзя, в слякотном каком-то переулке без дорожного покрытия.
- Во мы дали, - Жёлудь старательно дышал полной грудью, свежий воздух помогал осознавать себя. - Слушай, Ранний, тебе не рано лавку открывать? Ты вроде хотел в дружину идти, да и твой стартовый капитал в чужих карманах по большой дороге ездит.
- Я в дружину пойду! - Михан замычал как обиженный бычок. - Послужу светлейшему князю, оженюсь, - похоже, эта мысль крепко засела у него в голове. - Денег награблю, остепенюсь, дом, детишки, пороть буду. Стукнет мне лет сорок, тогда я со службы уволюсь и открою винный подвал. А может у грека какого отожму! - пришла ему в голову бодрящая мысль.
- Вдруг не срастётся? - едко спросил Жёлудь. - Никакая баба не пойдёт за такого засранца. Деньги ты всадишь в азартные игры, потому что куража у тебя через край, а предприимчивостью отцовской ты отродясь не блистал. Наживёшь к сорока годам, как Сверчок, десяток рубленых ран и елду на гайтан.
- Тогда и не жить мне! - топнул Михан и скрипнул до боли зубами.
- Сам себе выбрал, Ранний, - утвердил приговор судьбы Жёлудь с характерным эльфийским прононсом.
Прозвучало так, словно высказался сам председатель Садоводства меряющийся величиной Хирша доктор физико-математических наук Актимэль, чья клубника самая крупная. Михан кивнул, сурово и серьёзно.
Переулок вывел друзей к тупику. У забора мочился мужик, опершись рукой о доски и не обращая ни на что внимания. Михан подкрался и хлопнул его ладонями по ушам. Мужик вскрикнул и упал лицом вниз в мочевую лужу.
- Такъ! - утвердительно сказал Михан.
- Во ты злыдень, - вздохнул молодой лучник, который в этот вечер никому не желал плохого.
- Нефиг ссать. Темнота друг молодёжи, в темноте не видно рожи, - объяснил сын мясника и плотоядно оскалился.
- Пошли в китайский квартал, - потянул Жёлудь. - Мы по ночным бабочкам загулять хотели.
- По красавицам, - настаивал на своём стажёр, беспомощно озираясь, с трёх сторон были стены. - Куда отсюда идти? Веди, ты у нас Иван Сусанин.
- Как мы вообще здесь оказались? - улица Куликова виднелась далеко позади, их обступали дома, в окнах теплился свет лучин, свечек и ярких сорокалинейных ламп в редких богатых квартирах.
- Коня зашли привязать, вот зачем, - Михан распустил мотню и облегчился на мужика, который поскуливал, держась за голову. Мужик вяло заворочался и попытался грести, приподнимая голову на манер пловца кролем. - Что встал, дурень, присоединяйся, утопим эту зассыху.
Жёлудь чувствовал, как улетучивается настроение быковать, а хочется посидеть в приятной компании, желательно, женской.
Вместо приятной женской компании получилась неприятная мужская.
- Что творите, изверги?
Выкатившаяся из подъезда троица молодых ребят была настроена пресекать творящиеся на улице безобразия. "Томная ночь" приучила пацанов блюсти нравственность у себя под окнами, красить скамеечки и вести здоровый образ жизни хотя бы из соображений подросткового нигилизма и подкреплённого юношеским максимализмом чувства противоречия к несовершенному миру взрослых. Им стукнуло годов по шестнадцати, но они были дерзкими, трезвыми и вышли не с пустыми руками. Один держал крепкое полено толщиной пальца три, второй помахивал топорищем для большого плотницкого топора, у последнего вокруг ладони был перехлёстнут ремень с литой медной бляхой.
- За что мужика прессуете?
- С какого района?
Пацаны нацелились на гламурного хлыща с кудрями, в куртке без рукава, который стоял ближе. Все вопросы сыпались на него, но они не требовали ответа, а служили для разогрева перед дракой.
- Во попали, - прокряхтел Михан, застёгивая ширинку.
Тон его показался Жёлудю гласом довольного человека, долго выпрашивавшего у товарища Судьбы милостыню и за свои потуги вознаграждённого.
"Пьяный не справлюсь, - испытывая глубочайшее сожаление, Жёлудь потянул из-под полы рукоять трофейного ножа, чернёный клинок легко покинул ножны и остался в темноте неприметным. - Буду только резать. Пущу кровь, с неё образумятся".
- Чё молчишь?
- Приссал?
- Москвичи?
Покачиваясь, рядом встал Михан.
- Готов?
- Я не отступлюсь, ты не обделайся.
- Тогда и не жить мне!
Если пацаны и почуяли запах жареного, дать в тормоза не успели. Михан подпрыгнул и впаял обеими ногами в грудь парню с поленом, как учил Скворец. Драться пьяный стажёр вздумал по приёмам ратоборцев, чтобы опробовать в условиях, приближённых к боевым. Пацаны не ждали столь наглой атаки и спутали начинания. Они даже не загасили упавшего после атаки Михана.
Вино приструнило ноги. Жёлудь не рыпнулся, когда топорище врезалось в предплечье, а только прикрылся согнутой рукой. В глазах помутилось от боли. Жёлудь шатнулся, но устоял. Пацан не зверствовал, в голову не метил, а снова ударил в то же место близь плеча. Он привык дуплить пьяных и ведал, как с пары ударов посадить человека, не причинив существенного вреда. Жёлудь вытерпел. Колени ослабли. Захотелось плюхнуться и передохнуть. Качнулся вперёд.
В тот же миг остриё ножа чиркнуло мальчишке по горлу.
Пацан замахнулся топорищем, но почувствовал боль, отпрянул. Провёл рукой по шее, захрипел, поднёс руку к глазам. Ладонь была в крови, с перепугу показалось, что на вдохе в рану входит холодный воздух. Пацан истошно заорал, бросил топорище, закашлялся и бросился в дом.
Жёлудь улыбнулся и шагнул к свалке.
Парня с ремнём Михан одолел, пригнувшись и бросившись в атаку. Ударил головой в пузо, поймал согнувшегося противника в захват, приподнял и швырнул об землю. Топнул по рёбрам литой подошвой берца. Подпрыгнул и обрушился обеими ногами на живот. Пацан скрючился и заскулил. Потирая спину, куда несильно прилетела бляха, стажёр развернулся к юноше с поленом, вскочившему на ноги.
- Куд-да?! - размахнувшись кулаком, Михан от всей души пробил пацанчику фанеру. Ревнитель уличного порядка скукожился, задохал, закрёхал и не смог ответить на этот простой вопрос.
Потирая плечо костяшками пальцев, сжимающих нож, приблизился Жёлудь, пьяно и зверски улыбаясь.
- Давай валить отсюда. Темнота вещь хорошая, но резаный щас тревогу поднимет.
Зашагали быстро прочь из тупика.
- Человек человеку драйв, - Михан встряхнулся.
- И не говори.
- Ты бы нож убрал.
- Спецом руку отсушить хотел, гнида, - молодой лучник пристроил клинок в ножнах и снова принялся массировать ушиб. - Прикинь, топорищем бил.
- Никогда о таком не слышал.
- Научил же кто-то козла, - поморщился Жёлудь. - Больно прилетает, слушай.
- Столичные примочки, - как бывалый, определил Михан. - Да только хрен им в грызло. Видал, как я их уделал?
- Не помню, чтобы ты так дрался когда-нибудь. Это тебя спецом научили? - подпустил Жёлудь. - Или тебе в роте фанеру напробивали, а ты на молодых оторвался?
- Дурило, не знаешь ни хрена. В дружине сразу учат конкретным боевым примочкам, чтоб не только за себя постоять, но и товарища прикрыть. От сплочённости зависит победа всего подразделения, а от подразделения может зависеть войско и судьба Родины, - пафос дал понять, что со стажёром провели занятия по политической подготовке. - Ты только из лука стрелять умеешь. В рукопашной супротив княжеского ратника ты ноль. Даже я в ближнем бою тебя победю.
- Не победишь, я тебя побеждю.
Не дойдя десятка шагов, парни остановились и развернулись лицом к лицу.
- Забьёмся? - тихо, но с угрозой спросил Михан.
Жёлудь сильно потёр руку. Он совершенно не чувствовал себя резвым. В глазах не двоилось и в ушах не шумело, однако ноги не слушались как после водки.
- Что ты разбуянился, Ранний? - хмуро вопросил он. - Своих не признаёшь?
Михан развернулся и двинулся как ни в чём не бывало, весело насвистывая.
Шанхай представлял собой обширный конгломерат квартальчиков, протянувшихся от улицы Куликова вглубь Пролетарской стороны. Словно соты в раме, они были разделены проулками, переулками и проездами, о существовании которых знали далеко не все коренные жители Великого Мурома. Изнутри Шанхай был обустроен по-китайски и выглядел чужевато. Странные резные наличники и ставни, загнутые скаты крыш, оштукатуренные стены, крашенные белым и красным. Фонарики над крыльцом, диковинные, из реек, оклеенные вощёной бумагой, а внутри свечка. Никакой русский не додумается. Русских практически не было. Мелькнёт бородатая харя над плечистой фигурой или кувшинное рыло задастой бабы, ошалело лупающие на диковинные дебри, а кругом сплошь ходи, ходи, ходи. Мелкие, чернявые, скуластые, просекающие узкими глазками обстановку по сторонам. Суетливые, крикливые, машущие руками. Здесь совершенно не было транспорта. Замощенные калиброванным булыжником дороги представляли собой пешеходную зону, а тротуары (исключительно кирпичные, как в центре Великого Мурома) оказались отведены под частный бизнес. Китайцы бойко торговали всякой всячиной и услугами. Стриглись прямо на тротуаре при свете ламп, на свежем воздухе, у дверей крошечных заведений с вывеской "Незаурядная парикмахерская" или просто "Стрисься". Рядом на открытом огне готовили еду, толпились, выбирали, кидали на сковородку, а то и прямо на жестяной лист. Ловкий повар наваливал того-сего на газетку, откуда выбирали пальцами и жрали стоя, порыгивая и поплёвывая беззастенчиво прямо себе под ноги. Вспыхивало масло. Несло специями так, что у парней слюньки потекли. Казалось, у китайцев чем грязнее, тем вкуснее. Под каблуками что-то хрумкало, да шуршала густая шелуха. Бумажки, огрызки, раздавленные в липкую массу, покрывающую мостовую слоем, к которому приклеивались подмётки. В полном соответствии с учением Гермеса Трисмегиста, наверху было то же, что и внизу. Едва подымешь взор, как падает он на горелые дома, частично восстановленные или полностью достроенные, но не покрашенные. Вольное обращение с открытым огнём взимало натурой с китайцев налог на недвижимость, а те не сдавались и с муравьиным трудолюбием восстанавливали утраченное. Жильё здесь было в цене, ни клочка места не пустовало, зарастая трущобами. Весёлое место было Шанхай.
- Они не разговаривают, а лаятся, - вполголоса поведал Михан, взяв Жёлудя под локоть, чтоб не потеряться. - Понаехало азиатчины. Это не город, это муравейник какой-то.
- Батя говорит, что если железную дорогу построят, у нас столько же татарвы будет, - проявив компетентность, Жёлудь примолк, сам напугался, представив вместо ходей свирепых басурман с клыками, когтями и калашами. - Я своими ушами слышал пророчество "Их будут тьмы и тьмы, и тьмы, с раскосыми и жадными глазами", изречённое по пьяни стоящим в очереди за хлебом кандидатом технических наук Рафаэлем, за которым просили не занимать. Не хотел бы я узреть нашествие азиатов у нас в Тихвине.
Словно в подтверждение его словам, послышался звон, китайцы стали жаться, давая дорогу. Рассекая толпу, четверо дюжих носильщиков пронесли на плечах трон на помосте, изукрашенный и раззолоченный. Под балдахином с бахромой и кистями восседал жирный ходя с тонкими сомовьими усиками. Ходя был обряжен в жёлтый шёлковый халат, из-под которого выглядывал бирюзовый и ещё какой-то исподний, который парни не успели разглядеть. Носильщики предварялись шустрым наглым китайчиком, ударяющим в бронзовые тарелки, сигналя быдлу расступиться. Спины простолюдинов отжали парней на тротуар, когда носилки проплыли мимо по проезжей части. Лесные юноши оторопело зырили на важного китайца, которому статус не позволял толкаться промеж черни ради перехода из дома в дом внутри квартала. Жёлудь узрел длинные золотые чехольчики, надетые на каждый палец сидящего на троне человека, и толкнул локтём Михана:
- Видал?
- У него там когти! - почему-то шёпотом просветил Михан.
- Он оборотень?
- Он мандарин, - в голосе сына мясника звучало неприкрытое восхищение.
- Откуда знаешь?
- Читал в детстве.
- А когти ему на что?
- Показывает всем окружающим, что никогда не работал и не собирается. Блатует, слякоть!
Жёлудь призадумался над таким раскладом. Когда у тебя ногти длиной с ладонь, не то, что ширинку не застегнёшь, а ложку не удержишь. Но потом вспомнил, что мандарин был халате, где мотня без надобности, а едят китайцы руками, либо палочками, достаточно оглянуться и увидеть всё своими глазами. Странноватый народец, и понты у них странноватые. А что работать не хочет и в кресле на чужом горбу катается, так почему не ездить, если есть такая возможность?
Жёлудь по-простецки зацепил мимо проходящего китайца.
- Кого вот только что на носилках пронесли? - спросил он, и китаец всё понял, рожа у него была длинноватая, глаза голубые, налицо местное происхождение.
- Это господин Сунь Хунь Вчай, повелитель окрестных влагалищ и генерал тяжёлых пулемётов, - просветлел лицом китаец.
"У ходей есть пулемёты"- не поверил Жёлудь, но в памяти отложил. Когда вернётся в казармы, чтобы сообщить отцу.
- Ты погодь, - сообразил справиться Михан. - Где тут у вас заведение с красавицами?
- С красавицами? - китаец говорил по-русски чисто, без азиатских подвизгиваний.
- С ночными бабочками? - уточнил Жёлудь.
- Публичные дома все вон там, - понимающе усмехнулся ходя. - За поворотом налево, следующая улица в обе стороны ваша. Она так и называется улица Красных фонарей. Она вся принадлежит господину Сунь Хунь Вчаю!
Гордясь столь великим национальным достижением, словоохотливый китаец расправил плечи и устремился по своим делам. Парни двинулись через толпу, придерживаясь друг друга. Улицу Красных фонарей они заприметили издалека, она вся была алого цвета и хорошо освещённая масляными лампами. Здесь не бедствовали.
На углу от стены отделилась коренастая фигура. Ладонь Жёлудя метнулась к рукояти ножа.
- Эй, хады суда! - поманил басурманин совершенно зверского вида. - Есть чо!
На безымянной улице народу было поменьше, чем на центральной, но ходи всё равно сновали. Однако китайцы не обращали на басурманина внимания. Как будто так и было нужно, стоять в центре Шанхая и ловить клиентуру. Знать, место было куплено. Михан, который чувствовал себя в мутной атмосфере как рыба в воде, безбоязненно приблизился.
- Чё есть? - полюбопытствовал он.
- Травка-чуйка. Ураган! Э, я тебе говорю, - дёрнул за рукав басурманин. - Пятку забьёшь, башку снесёт напрочь.
- Чё почём?
- Даром отдаю, - бешено забожился басурманин и шепнул на ухо такую цену, что Михан встал на дыбы. - Шайтан-трава, мамой клянусь! Ладно, себе в убыток отдаю, бери полкорабля.
Сторговались. Басурманин сунул фунтик, скрученный из газеты. Михан, глядя на дилера как полный лох, с заговорщицким видом сунул пакетик в карман.
- Вот таперича пошли по бабам, - залихватски подмигнул он товарищу.
- Зачем тебе это дерьмо? - поморщился Жёлудь.
- Курнём, будет весело. Я про неё в книжках читал и давно хотел попробовать, только где у нас возьмёшь.
- Это ж дурман-трава. Лучше водки выпить.
- Чтоб ты понимал, дурень!
- Убивайся ею в одно жало, - недоверчиво покосился Жёлудь на друга детства, который подпал под искушение роеподобного сообщества чужеродных пришельцев и сам стал как не русский. - Ты бы ещё спайса поискал, здесь найдёшь.
Михан снисходительно покачал головой.
- Ты так до седых волос доживёшь и ничего нового не увидишь, дурило. В жизни надо всё попробовать, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, как завещал нам Хмурый.
- Горький же! - воскликнул Жёлудь.
- Во, а говоришь, не пробовал.
- Вечно ты кидаешься башкой Ктулху во тентакли, - Жёлудь разминал ушибленную руку, но разминалось плохо, кожа на куртке была толста и прочна. - Попадёшься начальству под наркотой, вообще никогда из нарядов не вылезешь.
- Напугал ежа голой жопой.
Винопитие, драка, покупка наркоты - вечер начался забойно. Михан достал красный платок, встряхнул, развернул, повязал на голову, умело закрутил узел на затылке. Тянуло совершать разнузданные поступки и вообще оторваться на полную катушку, как будто жил в Муроме последний день. Жёлудь последовал его примеру. Поплевал на ладонь, пригладил кудри. В таком прихорошенном виде они ступили на улицу Красных фонарей.