- Заткнись! - срываюсь я на крик.
Он послушно умолкает, отходит в сторону. И слава богу, иначе дал бы ему в морду.
Затягиваю последний узел. Все, Телли накрепко примотана к столбу, ее голова находится прямо под "громовыми знаками". Надеюсь, священные символы ее народа оградят девушку от всех бед, пока она не освободится. По моим прикидкам, это произойдет часа через два. Нож Телли, кривой касай, я кладу на камень в нескольких шагах от столба.
Нам надо идти дальше. Спускаться в долину Неш, спускаться быстро, чтобы княжна не смогла догнать нас. Риши говорил, что склоны долины очень круты, без веревок и страховки, в одиночку, спуститься невозможно.
- До свидания, любовь моя, - я целую Телли. Она не открывает глаз. На моих губах остается солоноватый привкус ее слез.
Подхватываю рюкзак, бегом несусь по еле заметной тропке, ведущей с перевала вниз. Нефедов едва поспевает за мной. Мы спускаемся метров на пятьсот и тут до меня долетает звонкий голос Телли:
- Кама маамак! Асмад натиам смар анугам! Арть-ем! Кама маамак!
- Она кричит, что будет помнить и ждать тебя, - переводит Нефедов. - Что ты - ее любовь.
- Я знаю…
И в этот момент меня накрывает.
***
Оэлун лежала в юрте, укрывшись расшитой красным и желтым кошмой, предаваясь воспоминаниям. Много лет минуло с той поры, когда ее старший сын, ее Темуджин, увидел свет. Много - а словно вчера все было. Теперь Темуджин стал мужчиной, женился на прекрасной девушке, встал крепко, обеими ногами, на земле предков. Жаль, отец, Есугей, не видит. Порадовался бы за сына.
Оэлун вспомнила, как тяжело проходили роды и ощущение счастья, когда новорожденный сын впервые припал к ее груди жадно глотая молоко.
- Какой голодный! - Есугей повалился на кошму у очага, провел рукой по щеке жены. - Я привез тебе золотое ожерелье из жемчуга и голубых сапфиров. В нем ты будешь прекрасна, как дождевое облако, освещенное восходящим солнцем! Как раз такое висело над берегом Онона в то утро, когда мы впервые увидели друг друга.
- Я помню, - прошептала Оэлун. Она и вправду помнила этот странный, самый, пожалуй, странный в своей жизни день. Накануне она, тогда еще совсем девочка, и ее жених, меркит по имени Чиледу, покинули становище олхонутов, родного племени Оэлун. На повозке, запряженной парой быков, они ехали вдоль Онона и быстрые воды реки, сверкающие на перекатах, казались девушке похожими на ее судьбу, уносящуюся куда-то вдаль, туда, где кочуют на берегах Селенги неведомые ей меркиты.
Ее жених Чиледу не был плохим человеком. Всю дорогу, весь жаркий день он угощал ее сладкими лепешками и прохладным кумысом, а когда они остановились на ночлег, не тронул ее, потому что чтил заветы стариков, согласно которым до свадьбы жених и невеста спят порознь.
Утром взошло солнце и Оэлун, проснувшись, увидела над рекой облако. Белое сверху и густо-синее снизу, оно походило на огромный ком выбеленной овечьей шерсти, вывешенный на просушку. Лучи солнца позолотили облако, и засмотревшись на него, девушка не заметила, откуда появился одинокий всадник. Казалось, он просто возник на берегу, у самой воды, среди кустов краснотала. Возник, соскочил с коня, сбросил повод, давая своему скакуну напиться. А потом возле незнакомца появился Чиледу. В руках жених Оэлун сжимал широкий киданьский меч, но нападать не спешил - по законам степи нельзя убивать неизвестного человека, а то тень его будет преследовать тебя до самой смерти.
О чем говорили мужчины, Оэлун не слышала. В какой-то момент сердце ее сжалось от тоски и тревоги. Девушке вдруг захотелось, чтобы незнакомец оказался посланцем отца, который решил расстроить свадьбу. Но Вечному Синему небу желалось другое…
Оэлун разожгла костер и повесила над огнем походный котел-таган - вскипятить чаю. Ночь выдалась зябкой, да и гостя с дороги принято угощать чашкой ароматного напитка, заправленного бараньим салом.
Чиледу и незнакомец, ведущий в поводу коня, подошли к костру, когда чай был готов и Оэлун нарезала вяленную конину.
- Моя еда - твоя еда, - произнес Чиледу традиционные слова приглашая гостя разделить утреннюю трапезу.
- Я не забуду твою щедрость, - в тон ему ответил незнакомец. Оэлун заметила, что оба мужчины держатся насторожено, приглядываясь друг к другу. Из-под бронзовых подвесок, свисающих на лицо, она посмотрела на чужака - и задохнулась от смешанного чувства восторга и страха.
Сидящий у разожженного ею костра мужчина имел золотые волосы и светлые глаза разного цвета! Он с достоинством принял чашку дымящегося чая, макнул в нее кончики пальцев и брызнул в небо, на костер, на землю и в сторону реки. Это было подношение духам стихий.
Не спеша, наслаждаясь вкусом, путники пили чай. Они молчали - черед разговорам придет потом. Все это время Оэлун украдкой рассматривала незнакомца.
Он был молод, пожалуй, даже моложе ее жениха. Широкая грудь, гордо посаженная голова выдавали его силу и непреклонный нрав. Серый войлочный плащ скрывал одежду, и Оэлун не могла понять, из какого он племени.
Утолив жажду и голод, незнакомец степенно отставил пустую чашку, вытер руки о свой плащ и произнес:
- Меркит и олохнутка в одной кибитке здесь, на берегах Онона. Что свело вас вместе?
- Почему ты спрашиваешь? - недобро прищурился жених Оэлун. Чиледу не нравился рыжебородый человек, это было видно.
- Потому что… - незнакомец вдруг резко поднялся на ноги и скинул плащ. Голубой халат с золотистой вышивкой по вороту полыхнул на солнце. - Потому что я Есугей Кият-Борджигин, нойон из рода Хабул-хана!
- А я Ике-Чиледу, брат Тохтоа-беки, владыки удуут-меркитов! - зарычал жених Оэлун и взялся за меч.
Несколько мгновений мужчины стояли друг против друга. Чиледу тяжело дышал. Есугей смотрел… нет, не на меркита. Он смотрел на Оэлун. А она смотрела на него. Потом рыжебородый рассмеялся.
- У тебя красивая невеста, Ике-Чиледу. До устья Селенги дальний путь. Поторопись, в здешних землях случается всякое…
Не прощаясь, Есугей вскочил на коня и умчался в степь. Жених Оэлун тут же начал собираться в дорогу. Девушка помогала ему, но у нее все валилось из рук.
- Пошевеливайся! Ты что, хочешь, чтобы эти проклятые Борджигины нагрянули сюда, меня убили, а тебя сделали рабыней? - прикрикнул на нее Чиледу.
- Почему ты так говоришь о них?
- Потому что это волчий род, выродки, не признающие ничьей власти. Они берут себе все, что пожелают. Мы, меркиты, давно враждуем с ними. Их земли лежат совсем рядом. Этот наглец с рыжей бородой может привести подмогу. В одиночку он не отважится напасть на меня.
Оэлун подумала, что Есугей не стал ссориться с Чиледу не из-за страха, а потому, что чтил древний обычай, согласно которому гость не смеет обижать хозяина, но ничего не сказала своему жениху.
Они ехали весь день. Оэлун погоняла быков, но делала это без всякой охоты. Наконец Чиледу отнял у нее кнут, утверждая, что девушка нарочно не торопится. Оэлун промолчала в ответ.
Всадники нагнали их кибитку, когда солнце начало клониться к закату. Их было трое. Чиледу с проклятиями начал доставать оружие и отвязывать шедшего за кибиткой боевого коня.
- Нет, Чиледу, - сказала тогда ему Оэлун. - Не сражайся с ними. Их много и они убьют тебя. Твой род пресечется, твои дети умрут в тебе не рожденными. Садись на коня и скачи прочь. Им нужна я. Спасайся, а потом отомсти за меня.
Меркит зарычал, точно раненый тигр, злобно сверкнул глазами на Оэлун. Он все понял, но ничего не сказал. Нахлёстывая коня, Чиледу умчался в степь.
Девушка встала возле кибитки. Всадники приблизились. Есугей спешился, подошел к ней и обнял.
- Мое Облачко, - сказал он. Оэлун засмеялась и спросила, кивнув на гарцующих поодаль молодцев:
- Это твои нукеры?
- Это мои братья - Некун-тайджи и Даритай-очигин.
- Они не похожи на тебя.
- Старики говорят, что во мне проявилась кровь нашего божественного предка Бодончара, рожденного Алан-Гоа от самого Тенгри. А этот меркит поступил мудро, уехав отсюда. Мне не пришлось убивать его. Скажи, Облачко это ты надоумила его?
Девушка ничего не ответила. Она обхватила двумя руками Есугея, прижалась к нему и закрыла глаза.
Выбор был сделан, и никогда в жизни Оэлун не пожалела о нем…
А вот теперь ей вдруг стало тревожно. Словно из прошлого пришла темная туча и заволокла небо над головой. Да, Темуджин стал уважаемым в степи человеком. Идут к нему люди, хан Тоорил Кераитскии покровительствует ему. Но ведь и враги не дремлют. Ох, как бы беды не случилось…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Проклятая долина Неш
Я не помню спуска в долину - сперва наблюдал за историей отношений Оэлун и Есугея, потом думал о Телли. Дважды порывался я бросить все и вернуться. Нефедову пришлось удерживать меня силой и даже угрожать оружием.
В себя прихожу только на скалах. Внизу - бездна, в руках - веревка. Профессор, утвердившись на выступе, кричит, чтобы я побыстрее спускался. Упираюсь сапогами в камень, шепчу ругательства. Пот заливает глаза. Когда оказываюсь рядом с Нефедовым на узком выступе, от напряжения сводит судорогой мышцы.
- Вон там, ниже, еще одна полка, - говорит профессор. - Сейчас перевяжемся и пойдем туда.
У Нефедова хорошая альпинистская подготовка. Он умеет, как сам выражается, "ходить по скалам". Знает хитроумные узлы, позволяющие сдернуть привязанную наверху веревку Если бы не это, мы не смогли бы спуститься. Долина Неш лежит примерно в восьмистах метрах ниже перевала. Почти все это расстояние - отвесная каменная стена с редкими выступами.
- Ты где так научился? - следя за тем, как ловко Нефедов сматывает наш альпиншнур, спрашиваю я.
- В студенчестве ездили с ребятами на Хибины, на Кавказ, в Крым. У меня разряд по альпинизму. Все, хватит болтать! Отдохнул? Тогда давай, на этот раз пойдешь первым.
- Иду.
Точнее, ползу. Еще точнее - сползаю вниз по веревке, сдирая руки. Не знаю, как справляется Нефедов, у которого раны на ладонях. Но мне очень тяжело. Плюс ко всему приходит одуряющий страх высоты. Добираюсь до выступа мокрый как мышь. Стыдно - я же мужчина! Но нервной системе не прикажешь. Чтобы отвлечься, снова начинаю думать о Телли.
Как она там? Освободилась ли уже? Спуститься следом за нами девушка не сможет. Очень надеюсь, что у нее хватит благоразумия не наделать глупостей.
И у меня тоже…
Когда подошвы моих сапог, подаренных махандами, касаются земли у подножья скальной стены, я от усталости уже не могу разговаривать, только мычу в ответ на указания Нефедова что-то нечленораздельное.
Профессор сдергивает последнюю веревку, падает рядом со мной, не сняв рюкзака. Он тоже устал. Риши сказал нам, что из долины Неш не возвращался ни один человек. Это немудрено - чтобы подняться обратно по этим скалам, нужно иметь крючья, карабины, разные хитрые альпинистские штуки, позволяющие затрачивать минимум усилий.
Наверняка из долины можно выбраться другим способом и в других местах, но все они, видимо, находятся далеко от Махандари.
Неш лежит перед нами. Долина шире и длиннее той, в которой обитают маханды. Мы видим купы деревьев, речушку, петляющую меж зеленых холмов. Вдали, в сизой дымке, проглядывает что-то вроде дороги. Там движутся темные пятна, но что это - люди, машины или стадо каких-то животных, отсюда не понять.
И самое главное - над деревьями поднимаются несколько столбов дыма. Долина Неш явно населена. И нам совсем скоро предстоит познакомиться с ее обитателями.
Идем вдоль берега реки. Жарко. Над головой вьются мухи, в траве поскрипывают какие-то местные кузнечики. Замечаем пару антилоп, спустившихся к водопою. Почуяв нас, животные уносятся в заросли на другом берегу. Нефедов снимает с плеча М-16.
- Зверье здесь пуганное, - сообщает мне профессор. - Значит, людей много. Мне все равно. Мне - плевать. Я хочу к Телли. Хочу видеть и обнимать ее, хочу жить с ней в хижине на берегу горной реки, засыпать и просыпаться вместе. Все остальное - ерунда. Проклятый конь, проклятый Темуджин!
- Стой! - обрывает мои безрадостные мысли Нефедов. - Кто-то едет! Мы прячемся в зарослях колючего можжевельника, садимся на корточки, чтобы кустарник скрыл нас. "Кто-то" не просто едет - скачет, причем, судя по сотрясанию почву, к нам приближается не менее двух десятков всадников.
Они выносятся на прибрежный луг из-за деревьев широким веером и Нефедов невольно вскрикивает. Я понимаю изумление профессора. Мне самому хочется присвистнуть и выдать пару нецензурных междометий.
А вдоль берега во весь опор несутся, звеня доспехами и оружием, бородатые всадники в сверкающих гребенчатых шлемах. Бронзовые панцири, красные плащи, стеганые защитные попоны на лошадях; в руках всадники сжимают длинные копья, овальные щиты заброшены за спины.
Я не особо силен в истории, но по форме шлемов, по доспехам, по оружию догадываюсь - эти люди изображают воинов античного мира. Изображают, потому что мы явно попали на съемки фильма. Ну, а как еще объяснить происходящее?
- Гетайры, - шепчет Нефедов. - Настоящие гетайры Александра Великого…
- Чего? - я выпрямляюсь. А какой смысл таиться от киношников - Проклятая долина Неш оказалась обжитым местом. Даже фильмы снимают. Интересно, из какой страны киногруппа? Может, наши?
- Спрячься! - делает страшные глаза Нефедов. - Куда ты. Стой, дурак!
Я выбираюсь из зарослей, машу всадникам.
- Ой, идиот! Что ж ты делаешь! - рычит профессор, следом за мной покидая можжевеловое укрытие.
- Сам ты идиот. Чего нам от них прятаться? Сейчас режиссер…
Дротик, вонзившийся в землю у моих ног, не дает договорить. Гетайры, как их назвал Нефедов, на всем скаку перестраиваются и мчатся к нам, опустив копья. Они что-то орут, но топот копыт и звон доспехов заглушают крики.
- Бежим! - Нефедов тащит меня к зарослям, но еще один дротик, пущенный умелой рукой, вонзается в его рюкзак и толкает профессора на землю.
- Они офигели, что ли? - я помогаю Нефедову подняться, потом вытягиваю руку в приветственном жесте. - Эй, придурки! Вы че творите?! Наберут в массовку дебилов…
- Какая, к черту, массовка! - рычит мой спутник, лихорадочно дергая затвор М-16. - Ты что, не видишь - это НАСТОЯЩИЕ гетайры, тяжелая конница армии Александра Македонского!
- Но откуда… Так не бывает!
- Стреляй! Они же убьют нас!
У Нефедова совершенно дикие, сумасшедшие глаза. Именно взгляд профессора, а не его слова убеждают меня, что дело и вправду дрянь. Все же мы с этим человеком побывали в разных переделках и назвать Нефедова трусом я не могу никак. А сейчас он испугался, его натурально трясет от ужаса.
Сбрасываю на землю рюкзак, изготавливаюсь к стрельбе. Гетайры, завывая и улюлюкая, несутся на нас, бросая дротики. Вокруг все уже утыкано ими. Зрелище великолепное и внушительное: сверкают на солнце наконечники копий, блестят доспехи, развиваются красные плащи, храпят кони, ветер уносит в сторону облако пыли.
Первым начинает стрелять Нефедов. М-16 отрывисто гавкает другой, третий. Один из коней спотыкается, всадник через голову летит на землю, но ловко группируется, совершает несколько кувырков и вскакивает на ноги. Похоже, этих парней неплохо подготовили к подобным ситуациям. Я опускаюсь на одно колено, чтобы был упор для локтя, прицеливаюсь. У М-16 есть планка Пикатинни, чтобы крепить оптику, но в вещах кашгарцев мы не нашли ни одного оптического прицела. В общем-то он сейчас мне и ни к чему - нас отделяет от гетайров метров десять и это расстояние с каждой секундой уменьшается.
Выбираю первую жертву. Прицел у М-16 диоптрический, почти такой же, как у ТОЗовских "мелкашек". В него виден всадник с искаженным от злости лицом. Я тяну спусковой крючок, но не до конца. Я медлю.
Потому что не верю, что стреляю во врага. Не могу поверить. Это сон. Бред. Розыгрыш, в конце концов.
М-16 Нефедова умолкает. Профессор что-то говорит, странно булькая. Я кидаю на него быстрый взгляд - и холодею.
Нефедов убит. Пронзен насквозь дротиком. Оружие было брошено с такой силой, что пробило грудь, вышло из спины и вонзилось в землю. Профессор еще не умер - он силится встать, ухватившись руками за дротик. Из распяленного в немом крике рта толчками идет кровь, очень яркая, алая; она залила уже всю бороду.
Я начинаю стрелять сразу, уже особо не целясь, тем более что расстояние такое, что даже слепой не промахнется. Первой же очередью валю пятерых всадников - М-16 клинит. Передергиваю затвор и выбиваю из седел еще пару человек.
Они уже совсем близко. Несутся пестрой орущей лавиной, Демонстрируя полное пренебрежение к смерти. Нормальные люди попытались бы уйти с линии огня, как-то избежать губительных пуль. Даю третью очередь. Патроны в магазине заканчиваются. Надо перезарядить винтовку, а на это требуется время. Вскакиваю, бросаюсь к кустам, проклиная свое неверие. Если бы я открыл огонь сразу, Нефедов был бы жив.
Удар. Меня бросает на землю. Ощущение такое, словно я попал под таран. Боли нет - просто очень неудобно лежать. Видимо шок. Пробую пошевелиться - не могу. Почему-то отнялись ноги я их совсем не чувствую. Накатывает слабость, перед глазами все кружится. Вижу свою растопыренную руку, упертую в землю. Она вся в крови. Кровь течет по рукаву. Рядом с рукой появляется конское копыто. Кто-то переворачивает меня на спину. Вижу того самого всадника, в которого собирался выстрелить в самом начале. Он все так же скалится. Короткий меч в руке. Замах, блеск стали - и омерзительный хруст моей плоти, рассекаемой клинком.
Вот теперь больно. Очень. Жжет, как будто в тело вонзили раскаленный вертел. Спасительное забытье накатывает, как девятый вал. Последняя мысль, сверкнувшая в затухающем сознании: "Меня убили…".
Старая Хоакхин-эмген, служившая Оэлун, когда та была еще совсем юной, а теперь вновь вернувшаяся к своей госпоже, проснулась до рассвета. Чуткий старческий сон прервался видением - за дальней сопкой, нахлестывая коней, торопятся к куреню Темуджина люди. Много людей. Три или даже четыре сотни. Словно ждали они, когда Темуджин с братьями отправится в поход, оставив мать и жену без охраны… За матерью ехали… За женой Темуджина.
Служанка поднялась, накинула вытертый халат, сунула ноги в разношенные короткие ичиги. Откинув входной полог, Хо-акхин некоторое время всматривалась в темную даль, нюхала воздух, следила за полетом серебряных облаков, торопящихся закрыть луну…
- Не к добру Темуджин перебрался в этот Берги-ерги, - прошептала старуха. - Злое место.
Она поспешила к ложу своей госпожи, на ходу подвязывая халат высоко под грудью.
- Матушка! Вставай! На беду Темуджин отправился в поход, нет нам теперь защиты. Скачут, скачут к нам гости незваные! Не иначе как это тайджиуты. Не успокоится никак Таргитай-Кирилтух.
Едва Оэлун осознала слова служанки, как начала действовать. Годы лишений приучили ее, что решения нужно принимать мгновенно, а выполнять решенное еще быстрее.
Оэлун отдавала распоряжения - что из скарба наиболее ценно и что нужно приторочить к седлам. Борте, Хоакхин и вторая жена Есугея-багатура Сочихэл, мать Бельгутея, помогали ей. Дозорный вернулся на рассвете.