* * *
Загробному Брю предстояла нелегкая задача - нужно было проникнуть во вражеский стан и каким-то образом подкинуть кроителям идею нападения у Близнецов. Но как это сделать, он пока не знал.
Над этим же ломал голову и Олли. После того как адмиральская шлюпка отбыла на "Чертополох", Виндибур долго расхаживал по палубе, заложив руки за спину. Наконец он решил: если Дерг получает известия от шпионов, то через них и надо действовать. Шпион-посыльный не заставил себя долго ждать.
Подозрительное поведение большой морской черепахи давно беспокоило дельфов. Черепаха сначала крутилась возле "Хранителя", с любопытством осматривая его дно. После ее видели уже рядом с "Чертополохом", потом у "Зуба Барракуды"… Подплывая к судну, старая хитрюга поднималась у борта на поверхность и высовывала голову из воды, вытягивая шею.
Для шпионки-черепахи приготовили целое представление. "Хранитель", под железным брюхом которого устроилась лазутчица, сблизившись с "Чертополохом", начал обмен сообщениями. Олли и Пит, взяв в руки по рупору, стали кричать друг другу заранее заготовленные слова. Черепаха чуть не свернула себе шею, вращая головой и тараща подслеповатые глаза. "Переварив" услышанное, она уверенно взяла в сторону и, поймав подходящее подводное течение, устремилась на юг.
"Похоже, наша маленькая шутка удалась?" - спросил Виндибур у Флога. Его собеседник высунулся из воды и приветственно застрекотал. В мозгу невысоклика прозвучало: "Старая шпионка отправилась прямиком к кроителям. Наши разведчики пропустили черепаху и сопровождают ее, время от времени, внушая нужные сведения". - "У нее что, склероз?" - удивился Олли. "На второй сотне лет все черепахи становятся рассеянными…" - отвечал дельф.
* * *
"Ну что за напасть! - бурчал паромщик, болтаясь в чреве Брюгая. - Никакого покоя даже после смерти! Еще хуже живого умаялся с этими секретными миссиями. Таскаюсь как собака, морской кот ей в мешок! И еще этот пестрый пожиратель жуков трясется как в предсмертных конвульсиях…"
Полеты без брюзжания и бурчания паромщик считал делом невозможным. Когда призрак, наконец, устал сам от себя, Брюгай крикнул:
- Полундра! Прямо по курсу вражеский флот!
Брю выглянул наружу. Под ним, расчерчивая океанскую гладь конусами волн, рассыпалась эскадра кроителей. Впереди армады шли три громадных и неуклюжих железных корабля, вооруженные до зубов. Вернее, до капитанской рубки, возвышающейся над палубой.
- Экие каракатицы, раздави их паром! - удивился Брю. - Железные корыта, да и только. И ни одной трубы или паруса!
С виду не удавалось определить, какая сила движет этими монстрами.
Только Брюгай собрался снизиться и сбросить своего пассажира на головной броненосец, как в воздухе показалась тройка птиц-фрегатов. Хищные изломы крыльев несли горховских, а теперь уже и дерговских прихвостней прямиком на уставшего от перелета попугая.
Пытаясь произвести высадку, Брюгай повалился на крыло и стал камнем падать на корму плавающей крепости. Фрегаты спикировали за ним. Еще чуть-чуть, и призрак не успел бы нырнуть сквозь корабельную обшивку, а рухнул бы вместе с Брюгаем в воду. Конечно, привидению что вода, что железо, что крепостные стены - все едино, но нужно было успеть вызвать незабвенное ядро, иначе бы убиенного подхватило какое-нибудь течение и отнесло от цели.
Брю еле успел. А вот Брюгай - нет. Старого попугайского боцмана у самой воды настиг клюв одного из фрегатов, потом последовал второй удар, третий… Птица без признаков жизни рухнула в воду, и волны понесли ее неизвестно куда.
Паромщик этого уже не видел. Влетев в темноту межпалубного помещения, он приложил все усилия, чтобы стать незаметным. Призрачное свечение почти удалось погасить, но хойбы-канониры, возившиеся с пороховыми зарядами, все же заметили мелькнувший между ними сгусток света. Пока они соображали, откуда в орудийной башне взялся летающий фонарь, Брю юркнул за гору ядер. Хойбы еще немного покрутили головами и принялись за свои дела.
Улучив момент, усопший отправился странствовать по плавающей крепости, проходя через переборки и палубы. Вскоре он добрался до кают-компании, где и обосновался, по старой привычке, в фонаре. Похоже, совещание было в самом разгаре.
Пока капитаны препирались, адмирал - пожилой краснолицый хойб по имени Трут - сидел молча, переводя взгляд с одного на другого. Наконец в кают-компанию вошел хойб-матрос. Он наклонился к большому волосатому адмиральскому уху и вполголоса сообщил новость:
- Прибыла черепаха-шпион.
- Ее уже допросили? - поинтересовался адмирал.
Присутствующие военачальники затихли.
- Пока еще нет, - ответил матрос. - Нужен уклист, разбирающий черепаший язык.
Трут покраснел еще больше.
- Так найдите его! Немедленно!
Загробный Брю навострил уши. Воспользовавшись поднявшейся суматохой, призрак перекочевал в фонарь поближе к адмиральскому креслу и стал дожидаться, чем все закончится.
Уклиста нашли на одном из фрегатов. Худой и морщинистый хойб сам чем-то напоминал черепаху. Он почти слово в слово пересказал то, о чем кричали друг другу Олли и Пит. Память у черепахи оказалась в порядке.
Выслушав перевод "сушеного" уклиста, адмирал кроителей сделал приглашающий жест. Капитаны сгрудились возле него.
- Нам улыбнулась удача. Правитель Дерг будет доволен.
При этом имени кроители благоговейно замерли. Брю пробормотал себе под нос: "Ишь как вышколены, пиявки, морских блох им рундук!"
Дело было сделано. Теперь призрак-шпион мог рассказать своим друзьям, что их план сработал. Час решающего сражения неумолимо приближался. Оставалось только разыскать Брюгая, которого уже не было…
Глава 5. Побег принцессы-феи
Живя на островах, Пина Уткинс не знала, чем занять свое скучающее высочество. Все надоело. Она сама уже запуталась, в чем заключаются ее обязанности министра красоты. К тому же островные вожди постоянно надоедали просьбами "наколдовать" то личный дворец, то фонтан на площади, то прижизненный памятник.
Принцессе-фее было лень вникать в детали всех этих проектов, и она частенько "колдовала" все без разбору. Из-за подобного подхода возникали разные архитектурные нелепицы. Но до исправления ошибок Пина никогда не опускалась. "Вот еще, чушь какая! - говорила она. - Переживете. Только усмарил на вас изводить".
Кроме невыносимой скуки Пину терзали резкие перепады настроения. В такие минуты она начинала есть. И вскоре принцессу-фею невозможно было увидеть не жующей. Пирожные уничтожались за день подносами, а печенье, мороженое и орешки - вазами.
Однажды Пит, вернувшись из очередного морского похода, спутал ее в сумерках с одной из фрейлин. И тогда Пина прозрела. Рыдая от обиды, любительница сладкой жизни послала за Четырбоком.
Приговор эскулапа был более чем суров.
- У вас съестное недоумение, милочка, - изрек он и на секунду задумался. - То есть, как его… Недомогание, что ли? В общем, в вашем случае это не так важно.
- Ну, так лечите же меня! - воздев руки, надрывно воскликнула Пина. - А то я в свои наряды уже не влезаю!
- Спокойно, - Четырбок строго поднял указательный палец. - Лечение не терпит суеты. Постельный режим вам противопоказан, а неровный пульс, - доктор бесцеремонно взял принцессу за нос, - говорит о том, что нужен наниматель… Нет, скорее, отниматель…
- Какой такой отниматель? - возмущенно гундосила Пина, отдирая четырбоковскую руку от своего носа.
- Санитар! - вдруг как труба загудел Четырбок, так что у фрейлин заложило уши.
- Ш-ш-то угодно? - верный енот немедленно явился на зов.
Четырбок краем халата вытер лоб и сказал:
- Этой больной вредно есть. Нужно подежурить.
Санитар поднял хвост трубой и поклонился.
Приступы "съестного недоумения" следовали один за другим. Конечно, Пина очень хотела излечиться, но она также безумно хотела есть. И, тем не менее, "угощать" себя принцессе-фее становилось все труднее.
Четырбок объявил во дворце строжайший карантин. Теперь Пине разрешалось есть всего два раза в день. Завтрак состоял из большого стакана бодрянки и пары небольших пирожков, а обедать приходилось каким-нибудь рыбным блюдом, запивая его несладким чаем. Все остальное находилось под строжайшим запретом.
К тому же где-то на задворках бывшего горховского дворца, где в переделанных на свой лад покоях окончательно решила обосноваться Министр красоты, среди многочисленных кладовых окопался енот - "отниматель". Он появлялся, словно из-под земли, стоило только принцессе-фее поднести ко рту какое-нибудь лакомство. Санитар подскакивал, выхватывал съестное и, держа его в одной лапе, улепетывал на трех остальных.
Сначала за наглецом пытались гоняться фрейлины-хойбихи. Они сбегались на Пинин гневный визг и начинали преследование. Но Санитар ловко уворачивался, иногда даже кусался и неизменно уходил от любой погони.
- Ах ты, вор пальмовый! - вопила Пина. - Взять его!
Но "взять" никак не удавалось. Санитар исчезал так же неожиданно, как и появлялся. Тогда принцесса-фея, окончательно разочаровавшись в прислуге, собственноножно стала гоняться за полосатым ворюгой. Дело пошло на принцип: Санитар охотился на запрещенные сладости, а Пина охотилась на Санитара.
Дурацкие игры в салочки не прошли для больной бесследно. Четырбок отмечал явные улучшения. Речь и движения пациентки перестали быть вялыми, вес резко уменьшился, а в глазах появился охотничий блеск. И вот что удивительно: занимаясь преследованием енота, Пина стала забывать даже про плановые обеды. С утра, кое-как позавтракав, она выходила на тропу войны.
Вскоре Санитару все реже удавалось предпринимать свои опасные вылазки. Хитроумные ловушки, петли, клейкие коврики, звенящие банки заполонили коридоры и комнаты дворца. А в тронном зале дежурила сама принцесса-фея, вооруженная арбалетом.
В последний приход Четырбока енот был на грани капитуляции. Он был зажат в хозяйственной части дворца, около кухни. Эскулап, весь облепленный клейкими ковриками и гремящий банками, сунувшись на кухню в поисках Пины, чуть не получил стрелу в голову.
- А, это вы, любезный! - кровожадно процедила воительница. - Как там погодка?
Вторая стрела была выпущена в скрипнувшую дверь одной из кладовок. После чего, учуявший приход доктора, немного потянув время, Санитар выбросил белый флаг.
Когда боевой пыл принцессы-феи немного улегся, Четырбок повел Пину в потайной погреб. Там на многочисленных полочках аккуратно были разложены трофеи "отнимателя": засохшие пирожные, булочки, бутерброды, вазочки с растаявшим мороженым.
- Вот видите, милочка, - назидательно произнес Четырбок, - все это вы хотели скушать. Теперь же, - доктор поправил пенсне, - мы с большой долей утерянности… Или умеренности?.. В общем, рад сообщить, что ваше недоумение… Гм, то есть недомогание прекратилось. Теперь и в Расшир не стыдно возвращаться. Поздравляю, голубушка!
* * *
А в это время, кроители выстраивались в шеренги и замирали, с фанатичным обожанием взирая на Правителя Дерга. Правитель приказал устроить смотр войскам на площади перед ласиотским портом.
За несколько месяцев численность новой армии выросла втрое. И не удивительно. Ведь островитяне, вступившие в ряды сторонников "справедливого распределения", получали еженедельный запас усмарила и список разрешенных заклинаний, утвержденный Правителем. Список охватывал все потребности съедобного и несъедобного свойства, в полной мере удовлетворяющие представлению хойбов о безбедной жизни.
"Пришельцы хотят отнять у вас ваши привилегии! - потрясал кулаками бывший предводитель повстанцев с острова Синей ящерицы. - Вы готовы сражаться за сытный обед и за вашего Правителя?" И солдаты, вздымая вверх копья, орали: "Да-а-а!"
Однако Правителя боялись больше, чем любили. Он все больше и больше напоминал прежнего Верховного консула Мазлуса Горха. Глаза Дерга метали молнии, а каркающий, с недавних пор, голос леденил душу. Сомневающиеся и недовольные вокруг него давно уже перевелись - всех извели новые приспешники, объявляя врагами народа.
После того как Правитель Эль-Бурегаса обрел физическую неуязвимость, пришедшую с опрометчиво подаренным Олли талисманом, слова его стали похожи на стрелы, а жесты - на повадки хищного зверя. Старческую немощь как ветром сдуло. Властная энергия пожирала мысли и внутренности, стремясь вырваться наружу и сметая все препятствия на пути к желанной цели - могуществу.
Но открыто действовать Дерг пока не мог - пришельцев все еще приходилось опасаться. Осторожность и интуиция бывшего повстанца подсказывали: еще не срок. Тайно заключив перемирие с остатками Ордена уклистов, губернатор, словно паук в темном углу, плел сети заговора.
И вот, наконец, когда сдерживать гнев и жажду власти уже не было сил, пришло внезапное озарение. С Дергом заговорили. Произошло это в тот памятный день, когда в Ласиоте состоялась казнь Горха. Гроза, пролетевшая над столицей, ударила в сердце Правителя черной молнией. "Отныне ты мое отражение на земле!" - прошептал ледяной Голос.
Ворвавшийся в сознание черный вихрь превратил испепеляющее внутреннее напряжение в холодную, уверенную ненависть. Дерг успокоился, обретя поддержку зовущегося Великим Господином. Теперь он никого не боялся и действовал так, как ему советовал Голос.
* * *
В одно прекрасное утро вопреки советам друзей оставшаяся на Эль-Бурегасе Пина не смогла найти ни одной фрейлины. Она была возмущена - все покои оказались подозрительно пусты. Наконец, обойдя все и заглянув для порядка в купальню и кладовые, принцесса-фея сделала очевидный вывод: "Удрали, поганки бледные!"
В последнее время она стала замечать, что ее приближенные ведут себя как-то не так, без обычного благоговения и предупредительности. Да и вид их, встревоженный и бледноватый, наводил на всяческие подозрения. "Хм, - решила она, - наверное, заразу какую-то подхватили, дуры толстопятые". И успокоилась. А вот этого как раз и не следовало делать.
Если бы Тинина сестра не была так занята собой, то она заметила, что на улицах Ласиоты происходит что-то странное. Но вид с террасы оставался прежним: вдалеке все так же синело море, а перед воротами спокойно прохаживалась стража. Иногда, правда, топот множества обутых ног и непонятные выкрики наводили на мысли о постыдной дремучести местного населения, но и только.
Прикусив от злости губу, Пина вышла на террасу кликнуть стражников. Она уже открыла рот, чтобы послать их за беглянками, но вдруг осеклась. У ворот стояла чужая охрана. Хмурого вида хойбы, скорее всего, из племени вислоносых, подняли головы и уставились на нее недобрыми глазами. На рукавах у них белели повязки с изображением синего ромба - так на архипелаге обозначали усмарил.
Увидев кроительский знак, Пина опрометью бросилась в кладовые. Замок на заветной двери был сорван, а запасов усмарила как не бывало. "Воры! Обокрали! - закричала принцесса-фея. - Коварный Дерг упер мой усмарил!" Однако долго метаться в слезах ей не пришлось - в покои вошли вислоносые, и их командир объявил, что именем Правителя Эль-Бурегаса особа по имени Пина Уткинс арестована и лишена всех должностей и титулов. Возмущению Пины не было предела.
- Это я-то особа? Да я… Да я вас в студень! Да я вас в замороженной горчице замурую, а после запеканку сделаю!
Вислоносые недоверчиво покосились на своего предводителя. Тот, быстро осмотрев руки арестантки, кисло ухмыльнулся и, зажав ей рот ладонью, потащил к выходу.
За воротами резиденции все было не так как раньше. Население Ласиоты, уже привыкшее свободно сновать туда-сюда по улицам, опять забилось по щелям и не высовывалось. Редких прохожих останавливали патрули. Кругом белели повязки и громыхали повозки с военным имуществом.
Мимо проволокли связанных гномов. "Наверное, из какого-то загородного рабуца", - подумалось Пине. И тут до нее дошло: "Да это же кроительский переворот! Я все проспала!"
Гномов повели в городскую тюрьму. Арестованная высвободила рот и замотала головой:
- И меня сюда?!
Но вместо ответа получила толчок в спину. Заданное направление не оставляло надежды на ошибку.
Последнее время темница пустовала - туда не сажали даже пойманных уклистов, но теперь она вновь обрела "постояльцев". Мрачные казематы были битком набиты неблагонадежными с точки зрения кроителей согражданами, а также пришельцами с материка, которые не успели или не захотели эвакуироваться перед закрытием переходов.
Очутиться в тюрьме через несколько часов после того, как ты был всемогущим чародеем - ощущение не слишком приятное, да к тому же в камере битком набитой гномами - такой кошмар и в страшном сне не приснится. Гномы сидели, лежали, стонали, сопели, храпели, пыхтели, но ничего не говорили.
- У, сычи бородатые, - бурчала под нос Пина, поеживаясь от зябкой сырости, - так и зыркают из углов!
Гномов она недолюбливала. Третий народ весьма прохладно относился к торжественным появлениям ее милости, да и к чародейству вообще. Какая уж тут приязнь. Теперь ей казалось, что гномы даже посмеиваются над ней. Ей так и слышались бросаемые в бороды усмешки: дескать, нет у тебя усмарила, и твоей волшебной особы тоже нет - так, недоразумение одно.