Храм представлял собой обширное и гулкое пространство. Гармоничные созвучия фонолитовых подвесок отражались от скрытых во мраке стен, высеченных из вулканического афанита. Стены уходили вверх, словно геодезическая интрузия, сходясь к похожему на кратер отверстию, открытому в огненно-оранжевое небо Ноктюрна. Шестиугольная площадка из бездонно-черного обсидиана служила массивным полом зала. Толстые колонны из темно-красного фелзита, пронизанного жилками флуоресцирующего адамита, поддерживали полуоткрытый потолок. Редкие вулканические камни и минералы, которыми был украшен величественный храм, добывались после Сезона Испытаний и суровой холодной зимы, наступавшей следом. Подобные образцы геологической красоты встречались на Ноктюрне повсюду. Самые драгоценные из них хранились за надежными стенами и генераторами пустотных щитов городов-убежищ. Багровые отсветы железных жаровен, установленных вдоль стен зала, мерцали на глянцевой поверхности полированного камня. В отраженном свете зал, казалось, сам светился глубинным огнем - словно храм преисподней, поднявшийся из недр мира. В центре зала ревел гигантский столб огня, языки пламени хлестали из раскаленной добела середины. Два воина, преклонившие у огня колени, казались ничтожными перед огненным столпом.
- Как ушел Кадай, так Н'келн возвысился, - торжественно произнес Дак'ир. На ониксовой коже играли янтарные отсветы мемориального огня. В латной перчатке сержант сжимал жертвенное подношение, которое и бросил в огонь. Подношение вспыхнуло и сгорело; наклонившись, Дак'ир ощутил на лице тепло своей огненной жертвы.
- Он останется в памяти, - отозвался благоговейно Ба'кен, сжигая свое подношение.
Церемонию погребения и вознесения завершило принятие Н'келном доспехов капитана. Традиционно, когда умирал старый капитан и его мантию принимал другой, преемник облачался в доспехи предшественника. По обычаю погибшего Саламандра предавали огню в пиреуме - массивной кузнице-крематории внутри горы. Согласно прометейским верованиям, сущность отошедшего в мир иной переходила в доспехи, когда его пепел приносили в жертву на погребальной плите и он возвращался внутрь горы. Ко'тан Кадай встретил свою смерть от мультимелты предателя. От него мало что осталось, поэтому доспехи тоже отправили внутрь горы. Это выглядело подобающей жертвой. Доспехи для Н'келна выковали новые - комплект штучной работы, созданный братом Аргосом, магистром кузницы. После того как Н'келн восстал из огня капитаном и облачился в боевые латы, собрание Саламандр разошлось. Ту'Шан с несколькими Огненными Змиями, присутствовавшими на церемонии, поднялся на борт "Громового ястреба", который ждал их на Шлаковой равнине за горой. Пронзив небосвод, штурмовик взял курс на Прометей, в крепость-монастырь, расположенный на спутнике-близнеце Ноктюрна, где Ту'Шану предстояло решить важные вопросы, касающиеся ордена и Галактики.
На долю остальных выпали неторопливое шествие обратно в Гесиод и возвращение к своим обязанностям.
Третья рота заслужила короткую передышку в кампании до следующей отправки в бой. Сейчас нужно было заняться укреплением духа и воли в бойцовских клетках, часовнях и у наковален. Перед возвращением к тренировкам Дак'ир с Ба'кеном поднялись в Свод Памяти. Как и многие другие из третьей роты, они пришли сюда, чтобы почтить память мертвых и отдать им дань уважения.
- Недобрые времена настали. - Ба'кен выглядел печальным, что было на него не похоже.
Горячий ветер подул с севера, от Едкого моря, он принес с собой запах горячего пепла и резкий привкус серы. Небольшой вихрь закружил почерневший пергамент, который Ба'кен возложил у огня, медленно разрывая его на части и обращая в пепел. Это напомнило десантнику о глубоких расколах в роте, последовавших за смертью Кадая.
- Когда заканчивается одна жизнь, начинается другая. Как в кузнечном горне, метаморфоз - это жизнь в превращении, - раздался спокойный и вдумчивый голос. - Где твой ноктюрнский догматизм, Сол? Ты заставил меня поверить, что родился в Фемиде.
Ба'кен натянуто улыбнулся, прогоняя печаль.
- Догматизма, может, и нет, но ведь сыны Фемиды - не философы, брат, - иронически-сухим тоном отозвался Ба'кен. Он склонил голову, приветствуя Емека, и в глазах его вспыхнули отблески пламени. - Мы воины, - прибавил он, сжав кулак в шутливом жесте.
Фемида была еще одним городом-убежищем, хорошо известным своими воинскими племенами и высокой и крепкой породой мужчин, которую еще больше усиливали генетические процессы превращения в космодесантника.
Емек широко улыбнулся, сверкнув зубами - ярко-белыми на фоне ониксовой кожи, и преклонил колени рядом со своими братьями.
- Не желаешь в ответ прослушать стих из "Прометейского опуса"? - парировал он.
Брат Емек, как и его последний капитан, родился в Гесиоде. У него была благородная, слегка напускная манера держать себя. Ярко-красные волосы, выбритые узкими шевронами, сходились ко лбу. Емек был моложе Ба'кена, прослужившего в ордене почти столетие, но не проявлявшего стремления продвинуться по службе, и даже моложе Дак'ира, и его глаза светились неиссякаемым любопытством. Он обладал впечатляющими способностями к учению и еще большим к тому желанием. Его познания прометейских традиций, философии, истории и культуры Ноктюрна превозносились даже капелланами ордена.
- Даже в столь подходящем случае, как этот, - ответил Дак'ир, - думаю, сейчас не время для декламаций.
Пристыженный Емек опустил голову:
- Мои извинения, брат-сержант.
- В этом нет необходимости, Емек.
Приняв покаянный вид, Емек кивнул и бросил в огонь свое подношение. На несколько секунд все трое соединились в безмолвном почтении. Потрескивание жертвенного огня служило музыкальным фоном для их отрешенности.
- Братья мои, я… - начал было Емек, но то, что он собирался сказать, застряло у него в горле, когда Саламандр глянул сквозь пламя на фигуру, стоящую позади.
- Смерть Кадая тяжело ударила по всем нам, - заметил Дак'ир, проследив за взглядом Емека. - Даже по нему.
- Я думал, его сердце вырезано из камня.
- Похоже, что нет, - сказал Ба'кен, вознеся безмолвную литанию, перед тем как подняться на ноги.
- Эта вражда с отступниками обошлась нам очень дорого. Как думаете, теперь ей конец?
Дак'ира прервали прежде, чем он успел ответить.
- Только не для нас, - зло отозвался Тсу'ган со своей обычной воинственностью.
Дак'ир поднялся на ноги и повернулся к сержанту, который шагал к ним через обсидиановую площадь.
- И не для них, - прибавил Дак'ир и прищурился, заметив позади Тсу'гана его вечного верного лакея Иагона.
Иагон был худым и костлявым, лицо его кривила постоянная презрительная усмешка. В этом он винил случай, произошедший с ним во время Гехемнатского восстания на Крионе-IV, когда во время зачистки генокрадского выводка биокислота какой-то твари из выводка повредила ему несколько лицевых мускулов, заставив уголки губ Иагона навсегда опуститься книзу.
Дак'ир находил это выражение лица весьма подходящим для такого, как Иагон. Сержант не сводил глаз с приближающейся пары Саламандр, смутно ощущая за спиной внушительное присутствие Ба'кена.
- Это старая месть, Емек, - поведал Дак'ир боевому брату. - Она тянется еще с Морибара, когда погиб Ушорак. Не думаю, что Нигилан или Воины-Драконы так просто забудут смерть своего капитана. Сомневаюсь, что даже смерть Кадая утолит их жажду мести. Нет, - решил он, - это закончится, когда один из нас умрет.
- Точнее, будет истреблен весь орден, - прибавил Тсу'ган без всякой на то надобности, в качестве уточнения для Емека. - Их или наш.
- То есть ты ожидаешь долгой войны на истощение, брат Тсу'ган? - спросил Дак'ир.
Губы Тсу'гана скривились в отвращении:
- Война вечна, игнеец. Хотя чего ждать от кого-то из вашего трусливого рода, кроме желания, чтобы когда-нибудь наступил мир.
- На этой планете и на многих других в Империуме найдется немало тех, кто с радостью приветствовал бы его, - ответил Дак'ир с возрастающей яростью.
Тсу'ган презрительно фыркнул:
- Они не воины, как мы, брат. Без войны мы бесполезны. Война - это мой сжатый кулак, это огонь в моей груди. Это триумф и слава. Война дарит нам смысл жизни. Я выбираю войну! Что мы станем делать, когда всем войнам придет конец? Какая польза от нас в мире? - Он выплюнул последнее слово, словно то застряло у него во рту, и сделал паузу. - А?
Дак'ир почувствовал, как твердеют желваки на скулах.
- Я скажу тебе, - прошептал Тсу'ган. - Мы накинемся друг на друга.
Наступило молчание, насыщенное угрозой чего-то жестокого и мерзкого.
Тсу'ган улыбнулся грустно и насмешливо.
Рука Дак'ира почти по собственной воле потянулась к ножнам у бедра.
Улыбка Тсу'гана превратилась в злобный оскал.
- Наверное, в тебе все-таки есть капля воинской крови, игнеец…
- Успокойтесь, братья. - Голос Иагона развеял кровавый туман, застивший глаза Дак'иру. Иагон раскинул руки, вечный показной примиритель. - У всех нас здесь одна кровь. Свод Памяти - не место для споров и ненависти. Храм - это убежище, где можно освободиться от чувства вины и перестать винить себя. Так ведь, брат-сержант Дак'ир? - подпустил он шпильку с улыбкой гадюки.
Ба'кен ощетинился, но Дак'ир успокаивающе поднял руку. Он уже выпустил рукоять клинка, поняв, что все это было лишь простой подначкой. Емек, не зная, как реагировать, просто наблюдал за происходящим.
- Не только для этого, Иагон, - ответил Дак'ир, обходя расставленные Иагоном силки. Он повернулся обратно к Тсу'гану, ясно давая понять, что до прихвостня ему дела нет.
Дак'ир придвинулся ближе, но Тсу'ган выдержал его пристальный взгляд и не отступил.
- Я знаю про твои дела, - сказал Дак'ир. - Н'келн - достойный капитан для нашей роты. Предупреждаю, не марай память Кадая, соперничая с ним.
- Я буду делать так, как лучше для роты и для ордена, ибо это мой долг и мое право, - с силой заявил Тсу'ган. Шагнув ближе, он зло прошипел сквозь зубы: - Я сказал однажды, что не забуду твоего участия в смерти брата-капитана. Ничего не изменилось. Но усомнись в моей верности и преданности Кадаю еще раз - и я убью тебя, не сходя с места.
Дак'ир уже понял, что с последним замечанием зашел слишком далеко, поэтому капитулировал. Но не из страха, а из стыда. Бросать вызов Тсу'гану - это одно, ставить же под сомнение его верность и уважение к прежнему капитану оснований у него не было никаких.
Удовлетворенный, что настоял на своем, Тсу'ган тоже сдал назад и двинулся в обход Дак'ира.
- Как давно он там? - спросил он, глядя за мемориальный огонь. В голосе Тсу'гана послышалась едва заметная нотка печали.
Свод Памяти с северной стороны был открыт всем стихиям. Сводчатый проход из белого дацита, гравированный изображениями огненных змиев, вел на длинный базальтовый выступ, нависающий над выбеленными солнцем песками пустыни Погребальных Костров. Подсвеченный вечерней зарей, неподвижно, словно часовой, там стоял апотекарий Фугис.
- С тех пор как мы пришли, - ответил Дак'ир, чувствуя, как пламя вражды между ними гаснет, пусть всего лишь на несколько мгновений. - Я не видел, чтобы он хоть раз шевельнулся.
- Он поглощен скорбью. - Емек тоже взглянул на апотекария.
Тсу'ган скорчил презрительную гримасу и отвернулся.
- Какая польза в скорби? Скорбь ничего не дает. Может скорбь уничтожить врагов или защищать рубежи Галактики? Скорбь будет противостоять нападкам варпа? Думаю, нет.
Едва скрывая презрение, Тсу'ган небрежно кинул обетный свиток, который сжимал в руке, в мемориальный огонь. Свиток соскользнул и вывалился, полусгоревший, из кальдеры скопившегося пепла. В какой-то момент показалось, что Тсу'ган почти решил подобрать его, но остановил себя.
- Я не нуждаюсь в скорби, - буркнул он. Затем повернулся и покинул Свод Памяти. Иагон отправился следом.
Когда сержант повернулся к огню спиной, Дак'ир сделал то, чего не сделал Тсу'ган, и принес безмолвную клятву помнить, пока пергамент сгорал.
Фугис неподвижно смотрел на простор пустыни. Он стоял на длинном выступе темной скалы, который часто использовался как естественная посадочная площадка для "Громовых ястребов" и других легких кораблей Саламандр. Площадка сегодня была пуста, если не считать апотекария, и Фугис был рад покою.
К северу за безводной пустынной местностью лежало Едкое море. Фугис видел его расплывчатую темную линию, из которой тупым клинком торчал высокий шпиль Эпимета, единственного на Ноктюрне прибрежного города-убежища. Его окружали шпили сателлитов поменьше, многочисленные буровые вышки и добывающие платформы, которые прочесывали морское дно и перекапывали самые глубокие впадины в поисках полезных ископаемых.
Среди безжизненных песков Фугис заметил, как сахрк, один из местных хищников, крадется за стадом завротуров. Гибкая, похожая на ящерицу тварь скользила, прижимаясь к бесплодной земле, и молнией проскакивала между кучами камней, стараясь подобраться к добыче на расстояние броска. Стадо, не подозревая об опасности, продолжало брести. Крупные, усеянные костяными пластинами туши покачивались, двигаясь друг за другом. Сахрк дождался хвоста колонны и прыгнул, свалив самца завротура. Бык рухнул наземь и издал жалобный звук, когда хищник отогнул пластины его костяного воротника, чтобы добраться до нежной плоти под ними. Сахрк принялся торопливо пожирать добычу, отрывая полосы кровавого мяса крепкими как железо челюстями. Видно было, как куски продвигаются по раздутому пищеводу. Остальное стадо испуганно заблеяло и зафыркало. Одни бросились бежать, не разбирая дороги, другие застыли на месте, окаменев от страха. Сахрк не обращал на них никакого внимания. Насытившись, он просто улизнул, оставив объеденную тушу гнить на солнце.
- Сильные всегда будут охотиться на слабых, - произнес Фугис. - Верно, брат?
Дак'ир шагнул в поле зрения апотекария. К мертвому завротуру уже стекались падальщики, чтобы доглодать то, что не доел сахрк.
- Если только сильные не вступятся за слабых и не возьмут их под свою защиту, - возразил Дак'ир, поворачиваясь к брату-Саламандру. - Я думал, ты не знал, что я здесь.
- Ты стоишь там уже пятнадцать минут, Дак'ир. Я знал. Просто решил не подавать виду.
Наступило неловкое молчание. Слышно было лишь низкое непрерывное гудение генераторов пустотных щитов Гесиода. Генераторы Эпимета на севере и Фемиды на востоке усиливали нудную какофонию, слышимые даже через просторы пустыни и из-под прикрытия гор.
- На Стратосе мы были слабыми. - Фугис не сумел скрыть злости в голосе. - И сильные за это нас наказали.
- Отступники не были сильными, брат, - настойчиво произнес Дак'ир. - Они были трусами, они нанесли удар исподтишка, в спину, и убили его…
- Бесславно! - рявкнул Фугис, развернувшись к Дак'иру и не дав тому закончить. Гримаса гнева перекосила его тонкое лицо. - Они прикончили его, как тот сахрк прикончил завротура: как свинью, как какую-то скотину.
Апотекарий заторможено кивнул, его злость уступила место горечи и фатализму.
- Мы были слабыми на Стратосе… но все началось еще на Морибаре, - прохрипел он. - Я проклинаю за это Кадая. За его тогдашнюю слабость, раз он не увидел и не положил конец опасности, которую представлял Ушорак, и за верность, которую он не вдохнул в Нигилана, когда была возможность.
Дак'ира ошарашила реакция Фугиса. Таким апотекария он раньше не видел. Фугис всегда был спокоен, даже бесстрастен. Это помогало ему сохранять остроту восприятия. И услышать от него такое - это внушало тревогу. Что-то умерло в нем, сгорело вместе с останками Кадая на погребальной плите. Дак'ир подумал, что, возможно, это была надежда.
Фугис подошел ближе. Второй раз за сегодня боевой брат стоял перед Дак'иром лицом к лицу. Но сержант не придал этому значения.
- Ты видел эту опасность, брат. Она приходила к тебе в видениях почти сорок лет. - Фугис сжал наплечник Дак'ира. Глаза апотекария были широко распахнуты, почти безумны. - Как бы я хотел, чтобы тогда мы знали то, что знаем сейчас…
Голос Фугиса затих. Вместе с ним угасла и охватившая апотекария вспышка, порожденная горем. Он уронил руки и отвернулся к заходящему солнцу.
- Может, тебе лучше обратиться к капеллану Элизию? У него… - Дак'ир замолчал: Фугис все равно его не слушал. Глаза апотекария, блестящие как два рубина, снова уставились на пустыню.
- Брат-сержант…
Дак'ир облегченно выдохнул, услышав голос Ба'кена. Он повернулся к большому Саламандру, который стоял в нескольких метрах позади, словно ждал там уже какое-то время, из уважения не показываясь.
- Брат-капитан Н'келн здесь, в Гесиоде, - продолжил Ба'кен. - Он желает поговорить с тобой.
- Останься с ним, пока не позову, - хриплым шепотом велел ему Дак'ир, показав взглядом на апотекария, прежде чем отправиться в Свод Памяти.
- Конечно, брат, - ответил Ба'кен и остался ждать возвращения своего сержанта на площадке для "Громовых ястребов".
Окруженный темнотой, Тсу'ган склонил голову и подозвал жестом жреца-клеймовщика.
- Подойди, - велел он. Голос эхом раскатился по тесному пространству солиториума. Отзвуки стихли, проглоченные черной, как воды Стикса, тьмой и шелестом переливающихся углей под босыми ногами Тсу'гана.
Иагон еще раньше снял с него силовые доспехи и остался охранять их в прихожей, ожидая возвращения своего сержанта. Тсу'ган стоял голый по пояс, одетый лишь в тренировочные штаны, позаимствованные из гимнастического зала. Дым волнами обтекал его тело, размывая кроваво-красный блеск в глазах. На обожженной коже пульсировали болью свежие шрамы, по которым жрец уже прошелся своим жезлом. Тем не менее Тсу'ган потребовал еще.
- Зо'кар! - сердито позвал он, возбужденно взмахнув рукой. Голос его звучал хриплым шепотом. - Жги меня снова.
- Мой господин, я… - Жрец испуганно затрепетал.
- Слушай меня, серв, - прошипел Тсу'ган сквозь сжатые зубы. - Приложи жезл. Сейчас же! - Его голос стал почти умоляющим…
Разум космического десантника был в смятении. Тсу'ган жалел, что не вернулся и не подобрал свое подношение, которое так небрежно бросил в мемориальный огонь. Кадай был достоин его уважения, а не презрения. Он вспомнил тот момент в храме на Стратосе, когда столкнулся лицом к лицу с Нигиланом.
Ты боишься всего…
Слова, воскресшие в памяти, были словно холодная сталь, пронзившая тело. Ибо где-то в глубине души, в каком-то ее тайнике, который нашел и так безжалостно вскрыл Воин-Дракон, Тсу'ган знал, что это правда. И ненавидел себя за это. Он подвел своего господина и тем претворил в жизнь свой самый главный страх. Очищение - вот единственный ответ слабости. Кадай погиб, потому что…