В 21 веке Ульчин стал модным курортом. На развалинах замка, в сохранившейся башне Балшича открылась художественная галерея. Там, где доживал свои дни ссыльный еретик Шабтай Цви, еврейский мусульманин, почитаемый поныне орденом Бекташи суфий Азиз Мухаммед, теперь выставляют свои безвкусные картины художники. Нарисованные яркими химическими красками, они неплохо продаются, и сутулый экскурсовод рассказывает группе о загадочном человеке с печальными еврейскими глазами, который был заточен здесь в 70-е годы 17 века. Но им это уже неинтересно, и, мельком посмотрев исцарапанные длинными когтями летучих мышей каменные своды, туристы идут загорать.
14. Рабби Коэн и патер Несвецкий
В ту злополучную ночь, когда упрямая русинка Марица вышла на свидание к букинисту Леви, нарядившись в платье пани Сабины и нацепив на шею змеиный скелет, иезуит Игнатий Несвецкий долго не засыпал. Его изводили мучительные сомнения, душила злость, глаза наотрез отказывались слипаться. В такие минуты Несвецкий был готов разрубить надвое каждого, кто посмел бы ему помешать, но он был один. Отчаявшись уснуть, иезуит решил выйти прогуляться по спящему городу. Мелкие галицийские черти завели патера туда, куда он наведывался и раньше: красивую улочку, застроенную особняками знатных польских семейств. Дом, где жила пани Сабина, не самый красивый, но уютный садик и розовые кусты вокруг него привлекали к этому уголку внимание. Посаженные много лет назад, еще старым садовником ее деда, китайские розы разрослись, заслонив высокую каменную ограду. На прохожего сразу обрушивался пряный аромат цветов, а одежда цеплялась о колючие стебли. Та же участь постигла и сурового ханжу: край его сутаны зацепился за шип.
Пытаясь высвободиться, иезуит Несвецкий нагнулся - и то, что он увидел, отвлекло от мысли о порванной сутане. Он нашел амулет, оброненный Марицей. С видом знатока змеиной анатомии Несвецкий поднял скелет, тщательно всматриваясь в него, быстро определил: это поворызник. Из всех змей, водившихся в Львиве, поворызнику принадлежит честь быть самой ядовитой. Длинная, два и более метра, белая или сероватая с фиолетовыми полосами, она считается тайной помощницей ведьмы. Без поворызника никак не обойтись в тех мрачных ритуалах, с которыми коллегия иезуитов обязана бороться. Скелет этой змеи, подвешенный на черный шнурок из тонко скатанной овечьей шерсти, по крестьянским суевериям, защищает свою обладательницу от порчи и сглаза. Интересные дела творятся на аристократической улице!
Несвецкий положил амулет Марицы в карман и пошел домой. Марица не сразу заметила пропажу змеиного амулета. Помогая, как обычно, своей госпоже одеться и причесаться, она медлила, зевала, всем своим видом демонстрируя, что за всю ночь не успела выспаться.
- Ты сегодня совсем сонная, - заметила пани Сабина, когда Марица уронила на пол золотую заколку. - Гуляла, наверное, с кавалером по крышам?
- Нет, пани, - смутилась русинка, - я немного припозднилась, была в саду, здесь, у розового куста.
- И кого же ты охмуряла, хитрая моя?
Марица замялась. Признаться, что она устроила ночное свидание с букинистом Османом Сэдэ, ничего не сказав об этом пани? Но и обманывать хозяйку тоже нехорошо, рано или поздно правда всплывет наружу.
- Я была с тем, кто нравится вам, пани Сабина, - уклончиво ответила Марица, - и он подумал, будто перед ним вышли вы. Он ничего не понял, было так темно, нежно, романтично…
- Даже не знаю, ругать тебя или благодарить - сказала Сабина, - с одной стороны, мне давно хотелось попросить об этом, а с другой.
Но что с другой, пани Сабина договорить не успела. Взгляд ее пал на шею Марицы. Вчера она была с амулетом! А где же скелет поворызника?!
Марица инстинктивно провела рукой по шее. Скелета не было.
… В ближайшие часы Марица перерыла весь дом, включая сад, беседку, конурки псов, кухню и конюшню, комнаты слуг, каретную. Но скелета ядовитой змейки нигде не нашла. Первое подозрение пало на далматских псов: они могли поднять оброненный талисман, еще пахнувший для чутких собачьих носов змеиным мясом, и закопать его. Пани Сабина приказала садовнику перерыть землю, но скелет не попадался.
В тот день коллегия иезуитов бурлила. Патер Несвецкий показывал найденный скелет всем и даже прочел импровизированную лекцию о его значении в черной магии.
Иезуиты возмущались, приговаривая, что никогда еще они не сталкивались с таким безобразием. Конечно, тяга простонародья к пережиткам язычества, хождения к гадалкам и простые домашние заговоры были хорошо известны святым отцам. Они и сами в трудных случаях не брезговали ходить к одной караимке, определявшей судьбу на бобах, колоде карт "тарок" и волшебном круге с делениями. Но совсем иное, если мистический амулет, прописанный во многих черных книгах, валялся на аристократической улице, в центре Львова, во владениях богатейшей красавицы.
В праведном негодовании иезуиты даже позабыли свое обещание начать дело против рабби Коэна, повинного якобы в изведении колдовством графа Ольгерда Липицкого. Вспомнил об этом лишь Несвецкий, и тут же подумал, что эти дела можно будет объединить в одно, ведь все магические ритуалы в городе проводятся с участием евреев.
- Честные католики одни так не сумеют - заключил он, вертя скелет поворызника.
… Единственным местом, притягивающим к себе потерянное, была львовская гора Кальвария, тоже лысая и тоже напоминающая человеческий череп, подмытый талыми водами. Медитация на вершине Кальварии возвращала ясность мысли и жизненную силу. Днем, когда с Кальварии исчезал таинственный ореол, она становилась просто горой, куда восходили любители прекрасных видов на город и философского уединения.
Именно туда, нисколько не опасаясь ни обвинения в колдовстве, ни неосторожных встреч, отправилась пани Сабина. Ее душа была встревожена внезапно открывшимся чувством к странному турецкому букинисту, происшествием с Марицей, ее рассказом о ночном рандеву.
- Почему я все время о нем думаю? Что есть в этом Османе такого, что заставляет меня помнить о нем, искать его, ждать?! - вопрошала пани Сабина, вглядываясь в помятую крышу старого Латинского собора. Впадину в ее зеленеющей меди проделали то ли бесенята, то ли не в меру расшалившиеся коты. Купол облепили голуби.
Чуть позже, уже вечером, на Латинский собор любовался с Кальварии, с этого же места, и Осман Сэдэ, то есть Леви Михаэль Цви, немного разминувшийся со своей гоноровой пани. Леви видел Ратушу, стены гетто, Татарские ворота, ведущие в совсем иной мир правоверного Львива, и тоже думал, почему его неумолимо тянет к Сабине. Но у Леви была еще одна причина взойти на Кальварию - он перечитывал полное отчаяния и боли письмо Шабтая Цви, переданное ему тайком под дверь неизвестным доброжелателем. Он пишет, что остался один, изгнанный из Стамбула, что его шурин, брат Сары, амстердамский купец Шмуэль Примо, сбежал вместе с деньгами Иерусалимского царства в Европу, что, подхлестываемый страхом, Шабтай перестал доверять всем и просит как можно скорее прислать трактат из коллекции Коэна. Предательство, гнусное и злопамятное, бегство тех, кто предлагал признать Шабтая Машиахом, кто лобызал его ноги, валяясь в пыли.
- Больше некому его спасать, а я останусь - прошептал он, смотря на вечерний Львив. - Верну, сделаю все, чтобы Шабти не мучился так, как мучается сейчас, попытаюсь тайно переправить его во Львов, чтобы он тихо прошел через Жидивску Брамку - Еврейские ворота.
В глубине души кольнуло - пани Сабина. Она не помешает. Или отказаться, отречься, забыть ради исполнения своего долга?! Леви не знал. Он еще ничего не решил, да и многого не понял. Нацепив маску турка Османа, он поправил тюрбан и спустился вниз. Соблазнительно было пройти по улице около дома Сабины, но темнело, пора возвращаться на Поганку, отсыпаться, иначе опять защелкают два замка, снаружи и изнутри, и придется Леви ночевать на холодной брусчатке второй раз. Леви перепрыгнул куст дикой ежевики, росший внизу Кальварии, и побежал домой.
Он едва успел до запирания ворот и с облегчением нырнул в полюбившуюся улицу. Там старый букинист Ибрагим уже привез для своей слепой дочери Ясмины свадебный наряд, заказанный в Стамбуле, а мама Фатиха Кёпе дошивала праздничные шелковые шальвары. Свадьба должна была состояться уже скоро, в пятницу.
… Тем вечером пани Сабина, узнавшая, что иезуит Несвецкий рассказывает о найденном у ее ограды змеином скелете всему Львову, и друзьям, и врагам, горько рыдала.
- Марица! Мы пропали! Твой амулет нашел иезуит Несвецкий! - закричала она служанке. В грустных темных глазах Марицы отразился страх.
- И что же будет? - спросила она.
- Костер - ответила Сабина, - тебя и меня сожгут заживо.
- Так просто вы об этом говорите, госпожа, будто речь идет о зажаренной к ужину курице! Неужели ничего нельзя исправить?
- Нельзя, наверное, - плача, сказала пани Сабина.
- Пясты не отчаиваются - прошептала Марица, мы что-нибудь придумаем.
Но и она тоже предчувствовала страшное. Во-первых, даже если Марица возьмет всю вину на себя, сознавшись в сношениях с дьяволом, пани Сабина, ответственная по закону за душу своих слуг, подвергнется как минимум церковному покаянию и будет всеми обижаема. Во-вторых, иезуит Несвецкий, хорошо посвященный в альковные тайны богатых польских семейств, обязательно докопается до того, что Марица приходится пани Сабине не только верной служанкой и задушевной подружкой, но и сводной сестрой, старым грешком ее отца. Сама Сабина этого не подозревала, но относилась к Марице чуть ли не как к равной, а русинка помогала ей не только застегнуть корсет или расчесать волосы. Марица владела тайнами Сабининой души, поэтому, схватив ее, инквизитор мог получить власть над милой шляхтянкой, шантажировать и пытать. Насчет душевных качеств сумрачного иезуита Марица иллюзий не таила: он этим воспользуется. Конечно, инквизиции мешали развернуться доминиканцы, тайный союз "псов святого Юра", и трех ведьм в последний раз сожгли в 1634 году, но у Несвецкого богатые связи и неимоверное влияние.
- Господи, что же делать?! Мне жутко! - взмолилась Марица, оставшись одна, хотя еще две минуты назад горячо уверяла Сабину, что ей нечего остерегаться.
… Рабби Нехемия Коэн молился в синагоге Нахмановичей. Ему было столь же стыдно, как в тот печальный осенний день, когда дед и наставник, Давид бен Шмуэль Алеви, вернулся из Стамбула со всеми признаками мессианского помешательства, но с замыслом гениального трактата "Турей захав" - "Золотые пределы". В узле он привез рубашку Шабтая Цви, и юный Нехемия, оторвавшись от Торы, швырнул колдовскую вещь в горящий камин. Рубашка вспыхнула, пошипела, став горсткой серого пепла.
Дед пронзительно закричал, но Нехемия знал, что делает: рубашка Шабтая приносила несчастья. И тут Нехемию пронзила еретическая мысль: что, если его дед оказался прав, Шабтай Цви действительно Машиах?! А он в бесстрашном задоре молодости, считая, что так и надо, погубил настоящего иудейского царя, обещанного и предсказанного? Отправил его прямиком к дервишам ордена Бекташи, в нищету и заточение! Всплыла полузабытая притча: султан водрузил на голову Шабтая не тюрбан, а корону Иерусалима, это мы, глупые и темные, видим турецкий тюрбан. Может, мудрый старец Давид Алеви вовсе не потерял разум, ослепившись на закате лет блеском триумфа, а увидел мессианский знак на его челе?!
И вообще в этой истории слишком много совпадений! Родиться 9 ава, происходить от царя Давида, с детства обладать фантастическими способностями, видеть и слышать все, недоступное смертным.
Оставаться девственником до 37 лет, чтобы потом заключить брак с единственной, предназначенной только для него, женщиной не слишком безгрешной репутации.
Намек на это есть в книге Осии: Машиах, чтобы искупить грехи еврейской блудницы, должен прийти к ней на ложе чистым, тем самым смывая скверну не только с одной падшей женщины, но со всего человечества. А что этот брак Шабтая с Сарой, если не выполнение предсказаний Осии?!
В старых рукописях, вспомнилось ему, написано, что Машиах придет незаметно и многие не поверят ему!
Нехемия испугался этой мысли и поспешил списать ее на наваждение.
Нет, нет, этого не может быть! Нет, нет, Шабтай не Машиах! Он умный честолюбец, появившийся именно тогда, когда его ждали! Колдун, которому помогали духи тьмы, вызванные заклинаниями из самых жарких углов преисподней! Удачливый мистик, знающий, за какие скрытые струнки дергать растерянных евреев, чтобы заставить их поверить в свое высокое предназначение! Поэтому, думал рабби Нехемия, Шабтай Цви вытворял странные вещи - отмечал весенние праздники осенью, а осенние переносил на весну, отменил пост и траур 9 ава, говорил иносказательно, туманно, запутывая и без того сложные вещи.
Но тогда почему Давид Алеви признал Шабтая?! Было ли это единственной ошибкой, маленьким грязным пятнышком на белом крыле или дед специально проверял внука?! Это нестерпимо мучило Коэна. Даже его сын Мендель иногда задавал вопросы о Шабтае Цви, по острожной формулировке которых он догадывался, что тот вовсе не спешит соглашаться с резкими доводами отца. Среди богатых львовских евреев - не следует забывать и об этом - оставались тайные последователи Шабтая, приехавшие в основном из Кракова или из Варшавы.
Лидером их считался краковский серебряных дел мастер Лейба по прозвищу Хемдас Цви, не раз встречавшийся с авантюристом лично в Стамбуле и приезжавший проповедовать саббатианство во Львов достаточно часто. Останавливался он почему-то не в гетто, а в христианской части города, и оттуда затевал пакости. Видимо, Хемдасу кто-то покровительствовал, ведь за проживание вне еврейского квартала его давно должны были сурово наказать. Был еще некий скандалист, Крысолов, промышлявший травлей крыс, низенький, шершавый языком, фанатичный человечек, всегда готовый отражать нападение. Настоящего имени его никто не знал, называли то Матиэль, то Мойше, да и с документами у него было не все в порядке, мотался из города в город, как цыган. Помогала им варшавская компания нечестных скупщиков, нажившая капиталы на обманутых соплеменниках, спешно распродавших имущество и уплывших в Палестину.
Внешне они держались незаметно, не выдавая свою приверженность падшему соблазнителю, но искали способ возродить ересь, смущая колеблющихся при каждом удобном случае.
Когда Нехемия зажигал свечу в дни памяти своего незабвенного деда, несколько его учеников любили заводить разговоры, что Давиду Алеви было суждено дожить до прихода Машиаха и покинуть этот мир в полном спокойствии за будущее еврейского народа. Коэн обычно молчал, показывая, что не видит смысла тратить силы на переубеждение закоренелых еретиков. Не обращал внимания он и на хождение среди малограмотного люда каббалистических амулетов, надписи которых зашифровывали сакральное имя Шабтая Цви - Амирах, на кустарные шестиконечные звездочки, которые еще лет пятнадцать назад редко увидишь, а теперь стали вдруг модными.
Рабби Нехемия обернулся. Рядом с ним молился шойхет Гиршель, рыжий детина из разряда "сила есть, ума не надо", от которого недавно сбежала невеста. На толстом пальце Гиршеля красовался перстень с буквами, обозначающими числа Шабтая Цви: 814-13-67. Гематрия их была такая же, как и слово "ахава" - любовь, что привлекло брошенного жениха надеждой привлечь новую девицу. Эти перстни продавались как амулеты для влюбленных. Рабби еще попадались амулеты с набором букв - две "бейт" и два "алефа" подряд друг за другом. Алеф он расшифровал как "тав", а "бет" - как "шин", если перевести первую букву в последнюю, а вторую в предпоследнюю, получается сокращенное написание имени Шабтай.
Он так подписывался: шин и тав, крючковато, небрежно…
Если запрещать, будет еще хуже. А не запретишь, подпольное саббатианство захлестнет неученых евреев своими тлетворными водами - рассуждал Нехемия Коэн. Но что выбрать из этих двух зол, одинаково ему отвратных?
Душить саббатианцев или подождать, пока весенним потоком не вынесет труп врага к твоим ногам?! Сжигать в железной печке еретические молитвенники, где напечатаны три песнопения Шабтая и особая молитва, читаемая только когда придет Машиах?! А в молитвенниках, как и во всей литературе саббатианцев, едва ли не на каждой странице упоминаются сакральные Имена, поэтому их нельзя ни предать огню, ни осквернить какими-нибудь способами, разве что спрятать подальше от любопытных глаз.
Рабби Нехемия Коэн даже не подозревал, что стал мыслить теми же категориями, что и патер Несвецкий, бич еретиков, противник всякого инакомыслия. Только иезуит боролся за единство католиков, а раввину очень хотелось добиться такого же единства иудеев. Объединяло этих двух разных людей общее негодование раскольниками - и мучительно переживаемые тайны прошлого.
Нехемия Коэн со страхом вспоминал, как ему в ночь с 5 на 6 сентября 1666 года пришлось бежать к султану в тюрбане, потому что стража не пустила в покои человека в еврейском головном уборе, странном для турок, из-за чего Коэна тоже записали в "хитаслеми". В те минуты он не задумывался, что бегать в тюрбане недопустимо для еврея, это породит массу ненужных предположений. А когда понял, было уже слишком поздно: дело сделано.
Слухи о том, будто Коэн в Стамбуле публично отрекся от веры отцов, носился по городу, понося Шабтая, а заодно с ним раввинский иудаизм и "Шулхан арух" Иосифа Каро, называя себя мусульманином, никуда не делись. Свидетели этой истерики были живы, охотно рассказывая про Коэна небылицы всем желающим, а те уж передавали их слова, истолковывая на свой лад. Сплетни, будто Коэн тайно принял мусульманство, подражая Шабтаю Цви, исчезали из оборота на некоторое время, чтобы затем вновь появиться.
У патера Несвецкого тоже оказалась своя тайна, но не мистическая, а обыкновенная любовная: иезуит давно и безнадежно любил пани Сабину… Когда та еще была незрелой девочкой-подростком, не пани Сабиной, холодной и недоступной, но резвой Сабинкой, тоненькой, чуть неуклюжей, большую часть года она жила не в Львове. Летом Сабинка приезжала из пансиона, влетала в дом, обнимала соскучившихся родителей и братьев. Затем она собирала подружек и устраивала с ними странные представления. В лунную июньскую ночь фантазерка изображала нимфу, выходившую из черных вод заболоченного озерца. Раздевшись догола, прекрасная шляхтянка становилась на край озера, освещаемая луной. Тело ее покрывалось мелкими гусиными пупырышками, блики лунного света отражались мертвенно-бледной кожей, делая Сабину похожей на только что утонувшую.