Леви посмотрел ей вслед, вздохнул, мрачно прикидывая, как же ему пробраться на свою Поганку, если ворота ее запираются наглухо вместе со стенами еврейского гетто, изнутри и снаружи на огромные замки? Накрепко закрыты с двух сторон Татарские ворота, Porta Tataricum, ведущие к Поганке, и врата Еврейские, Porta Judaeorum, через которые можно попасть на Бляхарскую и
Староеврейскую улицы, а затем перелезть стену, прыгнув во двор турецкой семьи Кёпе. Раньше Леви отыскал бы в этом объединении кварталов и в общей их стене глубокий философский смысл, но сейчас ему было не до размышлений. Время уже позднее, все добропорядочные львовяне давно спят. Спят турки и татары, поставив у входа туфли с загнутыми носами. Спят немцы, одевшие высокие ночные колпаки и длинные, почти женские, ночные рубашки. Спит и еврейский Львов, спят поляки, спят русины, уснули даже армянские купцы. Один Леви вопреки всем запретам бредет по сонному городу, не зная, как ему попасть на свою улицу в мусульманский квартал, обидно прозванный злыми львовянами Поганкой. Между ними пролегла высокая стена, которую много лет назад выстроили по приказу городских властей. Католической церкви очень хотелось отгородиться от иудейской и басурманской скверн, как любил выражаться иезуит Несвецкий. Поэтому Львов правоверный решили отделить от Львова христианского высокой каменной стеной.
Сейчас ее, страшную, неприступную, проклинал Леви. Ему уже захотелось спать, глаза слипались.
Ну, хоть бы кто-нибудь выглянул на улицу и помог перебраться мне на ту сторону! - подумал он. Он протянул бы мне руку и втащил бы наверх, а дальше я сам допрыгаю.
Но никто не откликался на призывы Леви. Все спали. Только наутро, когда зевающий сторож отворил ворота, романтичный букинист смог попасть домой. Но спать ему уже не пришлось, и, умывшись, Леви поспешил открывать лавку. Марица спала в ту ночь крепким сном человека, выполнившего свой долг. Ей было что рассказать пани Сабине…
Утром она спохватится, и будет искать талисман - змеиный скелет на черном шнурке, но попадется он на глаза врагу, иезуиту Несвецкому, который любил бродить здесь в часы бессонницы, доставив простодушной русинке немало несчастий.
Сонный, проведший ночь в ненадежной полудреме у стен гетто, прислонившись к жестким камням, Леви хотел одного - лечь в постель.
Но закрытая с утра лавка могла внушить подозрения, что он завел торговлю для отвода глаз, поэтому Леви пришлось смириться. Зевая, он отпер дверь лавки, разложил спрятанные на ночь книги, стараясь не заснуть, откусил припрятанного сушеного аспида. И в этот момент, когда Леви жевал вязкую змеиную головку, дверь отворилась.
На пороге предстал рабби Нехемия Коэн собственной персоной.
Да, он уже знал о приезде Леви, но не догадывался, что именно здесь, в лавке букиниста и антиквара Османа Сэдэ, встретит брата своего поверженного врага. Прослышав, что на Поганке открыл свою торговлю еще один букинист из Стамбула, Нехемия решил зайти туда в поисках редких книг по Каббале. Мистическое вдохновение не раз выручало старого раввина в опасных поворотах еврейской судьбы. Благодаря невероятной осведомленности в тонких материях Нехемии удалось вывести Шабтая Цви на чистую воду. Кто знает, был ли он разоблачен, если б львовский мудрец не начал разговор о двух Машиахах - бен Давиде и бен Эфраиме?! Нехемия сослался на анонимную рукопись 14 века, уверявшую, что сначала Б-г пошлет евреям предтечу Машиаха, каббалиста крови бен-Эфраима, человека умного, но бедного и терзаемого, которому суждено своей мученической смертью подготовить почву для будущего триумфа настоящего Машиаха, из рода Давида!
Этого намека честолюбивая душа Шабтая Цви не перенесла. Кому хочется оказаться предшественником, чьи страдания всего лишь послужат знаком приближения эры избавления?! От страха он потерял нить спора, начал заговариваться, путаться в цитатах, а затем и вовсе попытался увильнуть от вопроса. Но упрямый рабби Нехемия не спешил отстать от Шабтая.
Беседа их длилась по одним сведениям - полдня, по другим - около трех суток с перерывами на еду и сон. Шабтаю уже нечего было возразить, а Коэн все гнался за ним по крепости Абидос, выкрикивая: "До каких пор ты, псина шелудивая, будешь утверждать, будто являешься Машиахом?! Не трогай евреев, мешумад проклятый! Ты приведешь весь народ к неисчислимым бедам своими бредовыми заявлениями! Ты - изменник Израиля! Хуже тебя, Шабтай, нет никого в целом свете!"
И Шабтай проиграл этот спор, став одним из множества "хитаслеми" - евреев-мусульман.
Сейчас рабби Коэну требовалось прочесть нечто такое, что помогло бы ему одолеть козни иезуитов, ускользнуть от Несвецкого. Однако Нехемия не полагался уже на свою эрудицию: большинство вещей, которые хорошо понимали его единоверцы, увы, невозможно донести до выхолощенного ума патера Несвецкого. Здесь пригодилось редкое, почти забытое умение отрываться от земли усилием воли и преодолевать большие расстояния, словно на крыльях птиц. В крайнем случае, полет может стать единственным спасением, если иезуиты застанут нас врасплох, думал Коэн, мой Мендель слишком юн, чтобы научиться летать, ему придется прочесть не один трактат! Зайдя в лавку, раввин сразу узнал Леви - он видел его в Абидосе часто, но не подал вида. Леви тоже узнал Коэна, и тоже скрыл это.
- Скажите, а есть ли у вас старинные еврейские манускрипты и книги?
- У нас много еврейских рукописей, редчайших книг и предметов иудейского культа - ответил Леви. - Может, вас интересуют сочинения конкретного автора?
- Да, сказал Нехемия Коэн, - нет ли у вас сочинений йеменского мистика Эзры д’Альбы, жившего несколько веков назад при дворе эмира Кордовы? Их была целая династия, трактаты сочиняли и отец, и сын, и внуки, но в обиходе все труды этой семьи объединяют общей фамилией - д’Альба.
- Припоминаю такого, - уклончиво ответил Леви, - но не уверен, что наследие этого ученого семейства сохранилось в целости и невредимости. После изгнания мавров рукописи из коллекции эмира были сожжены, среди них вполне могли оказаться единственные экземпляры.
И не стыдно врать, подумал о Леви раввин Коэн, твой брат читал записи д’Альбы, "Эц даат", "Пардес римоним", и уроки брал у его потомка, а сам утверждаешь, будто их пожгли христианские фанатики в черные годы Реконкисты…
Тем не менее, Леви предложил Коэну, порывшись на полках, несколько интересных рукописей, привезенных им из Измира, и рабби с удовольствием купил их по высокой цене: такого в его коллекции еще не появлялось.
Выйдя на улицу, Нехемия Коэн отправился на родную Староеврейскую улицу. Он шел, представляя, какие ужасные планы держит в своей душе Леви, поэтому не замечал ни торговца шербетом, ни зазывал, предлагавших купить шелка, пряности и благовония. Нос его не уловил запаха горячей баранины, имбиря и перца, ноги не завели в полутемную лавчонку за турецкими браслетами для любимой жены Малки.
Добравшись до дома, раввин заперся в кабинете, обложился книгами, не впуская к себе никого вплоть до позднего вечера. Арбайт, арбайт - объяснил он на идише недоумевающим посетителям, принесшим восьмидневного тинока на брит-милу, завтра, завтра приходите… Но это уже будет девятый день - пытались возразить родители младенца, выпроваживаемые рабби Коэном. Странно, такого с ним никогда не случалось: дом их всегда оставался открытым для гостей и странников, а уж поучаствовать в обрезании (тогда, как нарочно, моэль уехал в Краков) ни разу не отказывался, даря мальчикам особые подарки.
- Серьезное дело - вздохнула Малка, - как бы ни пришла новая беда!
Она рассказала, что рабби немного приболел и не рискует проводить столь деликатный обряд, как брит-мила. Но все это казалось очень странным: отказать людям, закрыться в кабинете, шелестя пергаментами!
Выйдя лишь к вечерней молитве, Нехемия Коэн поспешил в синагогу, где под строгим секретом поделился своими опасениями с тремя друзьями, такими же немолодыми каббалистами.
- Ой, что будет?! - схватились они за головы, - это, боюсь, хуже погрома!
- Хуже - подтвердил закоренелый пессимист Мендель Коэн, услышав стенания стариков, - инквизиция нам всем покажет картины ада! Говорят, у них припасены диковинные машинки для вырывания ногтей, громадные клещи и раскаленные решетки!
К разговору присоединились другие люди, они охали, ахали, рвали волосы и предрекали новые погромы.
Кое-кто успел познакомиться с инквизиторами в других городах, у кого-то предки были пытаны в застенках Сфарада или Португалии, поэтому весть о предстоящих неприятностях мигом разнеслась по всему гетто.
13. Последние годы Шабтая Цви. Башня Балшига, Ульчин
Фазыл Ахмед-паша Кепрюлю за содействие брал дорого, но делал все настолько искусно, что к интригам его не подкопаешься. Потребовав за избавление от Шабтая Цви с евреев Золоторожья баснословную сумму - шесть тысяч пиастров, великий визирь твердо обещал: вскоре они его не увидят. Он подготовил необходимые бумаги и тихо, согласовав щекотливое поучение с высшими сановниками Блистательной Порты, выслал Шабтая в крепость Дульцинео (Ульчин), что находилась недалеко от древнего, но пришедшего в упадок албанского городишки Берат. Берат издавна назывался Белиградом, но турки на свой лад сократили его название. Местом ссылки Шабтая Цви Берат выбрали не случайно: тихая, сонная, застывшая в глубоком прошлом провинция, сразу и не поверишь, что ей уже две тысячи лет. Из этих краев вышел род великого визиря, в Ульчине еще жили его родственники, поэтому
Кепрюлю, знавший окрестности до мельчайших подробностей, не стал долго думать, куда же сослать неугомонного Шабтая Цви…
Отсюда он не сбежит! - уверенно заявил великий визирь. И хотя Ульчин считался чем-то вроде пиратской столицы Адриатики, городком темным, преступным, кишащим авантюрным сбродом, именно там за Шабтаем Цви могли тщательно следить доверенные Кепрюлю. В большом городе Шабтаю было б проще улизнуть. Пока он находился в Стамбуле и окрестностях, еврейский самозванец доставлял всем массу неприятностей. Шабтай Цви мешал евреям Порты, напоминая им о несбывшихся мессианских надеждах. Вспоминая его триумф, евреи плевались, а чтобы вычеркнуть Шабтая, надо отправить его куда подальше. Мешал он и туркам - вслед за Шабтаем в небольшие селения вокруг Стамбула стали переселяться его верные поклонники, среди них оказалось немало купцов средней руки, создававших конкуренцию турецким торговцам.
Приход турок поделил Берат надвое: на мусульманский квартал Мангалем со Свинцовой и Королевской мечетями и на христианскую Горицу, к церквям которой можно добраться по семипролетному каменному мосту через речушку Осумь. Евреев в Берате тогда не было вовсе - ни одного человека. Первое, что предстало взору Шабтая Цви - это красные черепичные крыши домов, расположенных на холмах. Их нагревало и отсвечивало солнце, сливаясь с серебром оливковых зарослей. Яркое голубое небо, ласточки прорезают пласты облаков, умело обходят высокие белые минареты (здесь все строится только из белого камня), летят, но не падают. Подхватили мошку - и снова взмывают в страшную высь. Уютное прибежище.
- Неужели мне будет позволено остаться здесь?! - радостно спрашивает Шабтай. Такой хороший городок!
- Едем дальше, в Ульчин - отвечают ему.
Шабтай не знал, что в Ульчине (Дульцинео, Дульчинео, Дульце, Олциниум) возвышается громадный, неприступный замок, и в башне Балшига ему уже приготовлена жесткая постель, которая станет его смертным одром.
Он вытащил из подкладки турецкого платья письмо - лист бумаги, сложенный вчетверо, и погрузился в чтение. Леви Михаэль писал из Львова: ".дорогой братец Шабти, Амирах-эфенди, сегодня я близок к цели как никогда! Мне удалось подступиться к собранию Коэна. Известно точно: та рукопись д’Альбы у него есть, но сам я ее взять не смогу. Хитрый Коэн запирает свою мистическую библиотеку на ключ, никого туда не впуская. Единственная надежда - его старший сын Мендель. Уверен - не пройдет и трех месяцев, рукопись попадет в мои руки. Ты подожди еще немного, умоляю." Шабтай спрятал письмо, пахнувшее корицей, и помрачнел.
В отчаянии цепляясь за труд испанского каббалиста д’Альбы, он не представлял, что произойдет, если Леви не найдет дорогу к тайникам рабби Нехемии Коэна. Время шло, а подступиться к таинственной рукописи все не удавалось. Сколько еще предстоит ждать, существуя в унизительной, шаткой надежде? Или Леви его обманул, жалея?
Стражник грубо ударил Шабтая Цви в плечо. Нехотя повинуясь, разжалованный хранитель врат ступил на холодную землю крепости Дульчинео. В первую минуту ему почудилось, будто небо заволокли хмурые тучи, и собирается гроза, но затем, подняв голову ввысь, отшатнулся, упав навзничь с диким криком. Солнце затмили высокие каменные стены замка. Со скрежетом и лязгом медленно поднималась тяжелая железная решетка, чьи концы украшали острые зубья. Шабтай боялся открыть глаза.
Его вели в ворота, подбадривая пинками и оскорблениями. Стражники бегло посмотрели на Шабтая, загоготав. С потолка слетел большой кожан, чью сатанински некрасивую мордочку испещряли складки и нос пятачком. Он неловко сделал круг, спланировав прямо на голову Шабтаю Цви. Стража почтительно расступилась: теперь они знали, что будут стеречь настоящего еврейского чернокнижника, повелителя летучих мышей.
Так он и поднимался в башню Балшига по ступенькам винтовой лестницы, с кожаном, усевшемся на тюрбан, с заплечным мешочком, где лежали не волшебные манускрипты и не золотая корона иудейского царя - а заплатанное бельишко. Старый кафтан с шальварами, мягкая подушечка, набитая кошачьей шерстью (собирал с любимой персидки Мюси) да вырезанная в камне печать со змеей, кусающей свой собственный хвост…
Жаль, Шабтай не мог со злости и боли впиться зубами себе в хвост. Давным-давно, еще в Измире, он прочел в рукописи каббалиста Эзры д’Альбы, что Машиаху предстоит оскверниться, спустившись на илистое дно мутной реки, лежать там вместе со склизкими змеями и пупырчатыми крокодилами. Вероятно, Шабтаю придется обратиться в змея, шипеть, извиваться. Первым делом начнет потихоньку раздваиваться язык.
Из-под слоя грязи не будет видно неба, дышать придется смрадом, маленькие змеиные глазки не будут видеть так, как он привык видеть своими глазами, навалится черная глухота, а тело. Красивое мужское тело станет длинным, облечется в чешую какого-нибудь сумрачного оттенка, и даже лапок у него не останется! Потому что змей, хитрейший из всех тварей, лишился лапок, обреченный ползать на брюхе до скончания века. Летучая мышь захлопала крыльями. Гадкая она, гадкая, смотришь и ужасаешься адскому облику. Пятачок свиньи, фу! А уши, уши!
Как не хватало Шабтаю трактата "Эц даат"! Когда же Леви привезет его?! Только там, туманными намеками, хитрыми аллегориями, в сплетении еврейских букв зашифрованы даты возвращения из мира скверны!
Если Шабтай Цви сможет найти их - то он вернется, непременно вернется, ведь Эзра д’Альба оставил, разбросав по всему тексту, скрытые подсказки, ключи и логические цепочки, вскрыв которые, можно предвидеть будущее!
Лет пять назад знаменитый муфтий Ванни-Эфенди, обучавший Шабтая правильному чтению и толкованию Корана, предупредил своего ученика: тебя ждет нечто более страшное: безмолвие. Ты будешь знать многое, что недоступно человеку или откроется гораздо позже, но не сможешь вымолвить ни единого слова! Рот твой запечатается, будто бы его залили расплавленным воском, и не станет рук, чтобы перенести эти знания на лист пергамента, взяв перо. Способен ли ты это пережить или лучше отступишь?
- Я выдержу - произнес Шабтай, помолчав, выдержу, у меня есть силы…
Сейчас он в этом стал сомневаться. Чудовищная пропасть разверзлась! Беспомощный, ищет руками опоры. Ноги подкашивались. Шабтай опустился в отчаянии на каменный пол башни. В ушах звенело, и в бессмысленном шуме он различил забытые слова Ванни-Эфенди. Ты будешь проклят. Ты потеряешь все. Ты станешь бесплотным духом, не принадлежащим ни к одному из миров. В час смерти - а я уверен, ты заранее его высчитал - черные ангелы так и не решат, в какой ад, иудейский или мусульманский, тебя отправить. Поэтому накажут, как не наказывали никого: безразличием.
Пройдут века, а ты все останешься со своей душой между геенной и джехином, потеряв малейшую надежду на упокоение.
Шабтай не заметил, что уже плачет. Кожан повис, вцепившись когтями, за край тюрбана, игриво щекоча шею краем крыльев и лопастью маневренного хвоста.
- Отцепись хоть ты от меня, летучка проклятущая! - вскричал Шабтай, отрывая кожана от тюрбана. Голос его многократно повторило эхо, отразив от стен башни, и разнесло по всему двору Балшичей.
- Колдует, злодей, - лениво процедил сквозь зубы стражник, вслушиваясь в эхо, - летучую мышь заклинает.
- Страшно-то как, - согласился с ним второй стражник, - вдруг он на нас порчу наведет?
- Он потерял почти все свои магические умения - успокоил стражников третий.
- А начальство нам плату не повысит? Все-таки мы черного колдуна охраняем, не простого разбойника! - поинтересовался первый.
- Посмотрим. Но если сбежит - отвечаете головами!
В тоске, все еще надеясь получить вести из Львова, Шабтай Цви приручал маленькую ласточку, свившую гнездо у окошка башни. Тонкая, узкая, она складывала острые крылья и перебирала розовыми лапками по гладким камням. С недоумением, даже испугом смотрела она на больного, заросшего черной бородой Шабтая Цви.
- Не бойся меня, птичка, просил он ласточку, не улетай. Ты бываешь зимой в Иерусалиме, расскажи, как там мой город?
Чудилось ему, что ласточка отвечает: хахам-баши, была я в Иерусалиме, чистила крылышки свои от египетской пыли, облетая вокруг финиковых пальм. Видела старые желтые камни, тощие стебельки, растущие из бесплодных камней. Иерусалиму нужен дождь, хахам-баши, сотвори его, хороший, мощный ливень, чтобы шел он дня три и напоил землю.
Ласточка, бедная ласточка, не смогу я вызвать дождь! Я больше не Машиах, а убогий дервиш нищенствующего ордена Бекташи, я забыл свое имя - и мир тоже забыл меня.
Бесшумно отворилась дверь, заглянул в камеру стражник. Совсем рехнулся, подумал он, с ласточкой беседует. Он не опасен больше.
Шабтай Цви, он же Амирах, он же Азиз Мухаммед Эфенди Капыджи-баши, переселился в иной свет судным днем 1676 года по григорианскому календарю, в миг, когда он писал письмо еврейским купцам. Он просил передать ему молитвенник на осенние праздники. Душа Шабтая вылетела, едва он успел вывести последнюю букву - "нун" сафит.
Мусульмане погребли Шабтая Цви в тот же день на старом кладбище у берега небольшой реки или ручья. После этого ручей вышел из прежнего русла.
Могилу Шабтая занесло толстым слоем ила, залило мутной водой, в которой быстро плыли толстые черные ужи с оранжевой точкой на плоском черепе. Слова мудрого каббалиста Эзры д’Альбы сбылись: провозгласивший себя Машиахом спустился на дно к змеям. Крокодилы, правда, в том ручье не водились, но д’Альба мог это не предвидеть, он же никогда не был в Албании….