Вышата следовал за Лебедью, даже не стараясь раствориться в толпе, но так и не решался поравняться с ней и заговорить. Впереди уже разинула свою квадратную проездную арку, будто сладко зевая, башня Кузнецких врат. Сверху, на побеленной, точно сырной стене застыл грубый барельеф - молот, бьющий по наковальне. Запахи углей и раскаленного льняного масла пропитали холодный воздух. Со всех сторон в своей металлической перекличке приглушенно бухали молоты.
"Тьфу-ты, пропасть!" - подумал Вышата. - "Вон уже ее двор, сейчас нырнет к себе! Ну что же ты, дурень, крест ведь целовал!"
Вдруг прямо у дубовых ворот, украшенных фигурными бронзовыми петлями и львиными мордами на вирейский манер, он увидел знакомый силуэт. "Вот те раз! Да это же…".
Тот слегка поклонился Лебеди, что-то ей сказал, и она открыла засов, впустив его на свой двор. "Что он то у нее позабыл?" - подумал Вышата.
- Да вот, мимо прохаживал, дай, думаю, загляну, проведаю, как живете вы, не обижает ли кто, ни надобно ли чего, - за высокой оградой гридин услышал знакомый хриплый голос. В избу Лебедь гостя не пригласила; они говорили на дворе, и все было отлично слышно с улицы.
- Благодарю, дружинный, все ладно, - отвечала она. - Так ведь уже много раз твой соратник приходил, тоже о наших делах справлялся. Я и ему сказала, что никто не обижает, слава Господу.
- Соратник? Какой еще соратник? - удивился хриплый.
- Вышата, кажись, звать его. Тот, с которым вы тогда Фокушку забирать пришли, - голос ее дрогнул.
- Хм…, - он задумался и немного помолчал, после чего продолжил. - Да, Вышата. Ты не обращай внимания на него. Зеленый он и дурень еще тот, непутевый. Я тут вот еще что хотел сказать. Ты ведь понимаешь, что кузнец твой уже не воротится? А может, его и в живых-то больше нет. Слыхала небось, как кархарны рабов и пленных содержат - как скот, а то и того хуже.
- Дружинный, помилуй, - взмолилась Лебедь. - Зачем мне рану тревожишь? Неужто не видишь, что и меня уже от тоски лютой не осталось, лишь тень одна?
- Вот и я про то же, лебедушка! Слезы полила и будет, и хорош убиваться! Молви, ты так и собираешься одна-одинешенька дочку растить? Нельзя тебе одной. Должен быть защитник да добытчик.
- Говорю же, дружинный, не трави мне душу! Не нужен мне никто окромя Фокушки моего! Да и тебе-то какое вообще дело до меня, до жизни моей, до дочери? Неужто тебе заняться больше нечем?
- Вот упрямица какая! Не понимаешь, какое мне дело? А такое, что полюбил я тебя! - заорал гость. - Да, полюбил вот, и все! Пойми ты, не прожить вам без мужика. Случись что, от лихих людишек ты свою кровинушку оборонишь? Нет! А перестань новый князь вам довольствие, что батюшка его назначил, платить, ты дочь да себя прокормишь? Нет! Подумай, неужто не разумеешь? А я и мечом силен, и мошною звонок, и у князя Невера, упокой Господь душу его, в почете был. Бог даст, и у Яромира в почете буду. Выходи за меня, молю! А про Фоку скажем всем, что убит он, что не пожелал перед погаными выю гнуть. Да кто знает - поди, так оно и взаправду сталось!
- Ты, никак, рассудка лишился, дружинный? Жив Фока, не для того хан его к себе требовал, чтобы умертвить. Такие мастера всем нужны, везде они на вес злата. И будь даже он мертв, никто мне не надобен! Я клятве не изменю! А тебе как не совестно? Предлагаешь на обман пойти, такое бесстыдство учинить! Уходи прочь с моего двора и больше не появляйся, а то еще Варечку бедную до смерти перепугаешь своим ором!
- Ну постой, постой, охолонь, голубка! Ну подумай ты хорошенько…
- Пусти меня, не трожь, окаянный! Я закричу, я на помощь буду звать! Уходи прочь!
- Матушка! Не трожь матушку, дяденька! - раздался голос девочки, и на мгновенье повисла напряженная пауза.
- Варвара, лапочка, не страшись меня! Я вам зла не сделаю, клянусь! Все ладно! Видишь, уже отпустил, - тихо, почти шепотом, сказал он, успокаивая девочку.
Неожиданно по крепким воротам будто ударила глыба, пущенная кархарнским камнеметом. Раздался грохот, сухо крякнуло дерево, звякнули массивные бронзовые кольца. С возмущенным скрипом тяжелые створки распахнулись, и в проеме встала грозная фигура, больше похожая на разбойника, чем на младшего дружинника. Со свистом разрезав воздух, Вышата ловко прокрутил в правой руке легкий боевой топор и оскалился. Сам того не желая, своим видом и неожиданным появлением он напугал Лебедь и Варечку еще пуще первого незваного гостя. Все уставились на него, проглотив языки.
- Ах ты, плешивый рыжий пес! - зарычал гридин. - Я покажу тебе, как обижать женщин! Твоей поганой бородой я буду мести хлев, а башку насажу на шест вместо пугала!
- Что? Тебя каким ветром занесло, молокосос? Аааа, понятно все! Сам на чужую жену позарился, проходу ей не даешь, - Драгомир сипло усмехнулся, и его рыжая борода затряслась. - И что же ты мне сделаешь, малец? Неужто убьешь меня? Не смеши, иди отсюда, пока цел! А узнаю, что ты опять здесь ошивался - пеняй на себя!
- Да я тебя! - воскликнул Вышата и ринулся на Драгомира.
Лебедь с трудом успела отскочить назад. Кое-как она добежала до крыльца: ее туго повязанная на бедрах шерстяная понёва порядком сковывала движения. Резко схватив за руку окаменевшую от страха Варю, она буквально забросила дочь в открытую избу, точно выстрелила из пращи, забежала сама и затворила дверь на засов.
Тем временем, увернувшись от атаки Вышаты, Драгомир вытащил из ножен свой меч.
- Ну держись, мальчишка! Твои кости будут грызть собаки! - взревел он.
Сталь взвизгнула от ударов. Вышата яростно теснил противника, пытаясь найти брешь в его обороне, но тот с легкостью парировал все выпады клинком и пятился назад. Наконец Драгомир уперся спиной в частокол - отступать дальше было некуда. Не растерявшись, он отпрыгнул в сторону, и Вышата с гулким шлепком вонзил свой топор в смолистое бревно по самое топорище. Гридин попытался высвободить оружие, но тут же получил сильнейший удар ногой по ребрам, отлетел на несколько аршин и распластался на заснеженной земле. Корчась и задыхаясь от боли, он схватился обеими руками за бок.
- Неужто ты, собачий сын, молокосос, и впрямь думал меня одолеть? Ну все, молись, гнида, конец твой настал!
Драгомир навис над поверженным Вышатой, наступил ему на горло и зверски ухмыльнулся, решая, куда же нанести смертельный удар: в глаз или сердце. А можно и вовсе распороть парню живот, чтобы тот умирал долго и в страшных муках. Выбрав последний вариант расправы, он наклонился над гриднем и для верности огрел его по лицу рукоятью меча. Кровь брызнула из рассеченной брови, захлестнув все лицо Вышаты.
Старший дружинник уже занес клинок над бедным молодцем, чтобы выпотрошить его, как свинью. Но громкий топот и писклявый детский крик приостановили зверство.
- Нет, не убивай! Грех, грех это, оставь его! - истерично завопила Варвара, которой удалось проскочить мимо матушки и вырваться на крыльцо. Следом за ней из избы тут же выскочила Лебедь, опять схватила дочку и затолкала внутрь, не то ругаясь, не то молясь. Дверь снова захлопнулась.
Драгомир застыл, уставившись в сторону избы. В голове его словно что-то щелкнуло, а рука, в которой был меч, вмиг обмякла. Только что гнев и жажда крови пылали в нем, будто костер на капище Перуна, алчущего человеческой жертвы. Но тонкий мышиный голосок Варвары в одно мгновенье потушил это страшное пламя, и опытный ратник замешкался, как зеленый отрок.
- Получай, собака! - простонал Вышата.
Улучив момент, гридин выхватил из ножен на своем поясе кинжал и наугад, поскольку кровь застелила его глаза липкой пеленой, ткнул им вверх. К своему удивлению Вышата ощутил, как острозаточенное лезвие погрузилось в человеческую плоть, точно в масло. Ярость овладела молодцем, и он надавил еще сильнее на обмотанную пенькой рукоять; раздался хруст костей и сдавленный хрип. Теплые вязкие капли упали на лицо гридню, смешавшись с его собственной кровью. Затем он услышал, как Драгомир рухнул рядом с ним на землю, и звякнула сталь его кольчуги, спрятанной под бараньим тулупом. Набрав в руку горстку рассыпчатого снега, Вышата протер им свои глаза. Драгомир неподвижно лежал лицом вниз; кровь на снегу вокруг его головы походила на густое клюквенное варенье.
- Да что же это такое, Господь Всемогущий, за что? Неужто вам, изуверам, места другого нет, окромя моего жилища, где друг друга на куски порубать? Боже, да за что вы на мою голову свалились? Господи, да этот мертв! - кричала Лебедь, выбежав на двор. Слезы катились из ее глаз, а губы дрожали. В отчаянье она упала на колени и перекрестилась.
- Что же мне делать теперь? Ведь из-за вас, окаянных, нам житья не дадут, заклюют, - продолжала она, рыдая. - Мало того, что без мужа, так еще и вы, сыроядцы. И так уже на меня косятся, шепчутся соседи, что дружинные ко мне повадились. А тут еще и смертоубийство на моем дворе! Да нас камнями забьют. Скажут: ведьма, волшбитка, приворожила ратных и стравила меж собою!
- Прости, Лебедь! Не желал я дурного никому, а тебе и подавно, - сказал Вышата, с трудом поднявшись и кряхтя. - Не хотел я убивать никого, но тут уж либо ты, либо тебя … Понимаешь, знаю я его хорошо. Он хоть и дружиный, а человек худой, злобный. Всем ведомо, как он в походах на пугандов не хуже степняков зверства чинил: девиц молодых бесчестил, а потом груди им отсекал да горло резал. Да и приговаривал: "им можно, а нам нет?". Коли на тебя он глаз свой поганый положил, не дал бы он тебе более прохода. Не лаской, так силою бы заполучил!
- А ты что, лучше? - проговорила она сдавленным голосом. - Ты такой же убойца, изувер, как и он! Тебе-то что от меня надобно? Сам ведь меня преследуешь. Неужто баб других в Сеяжске нет, окромя меня, несчастной? Да и краше и моложе есть, хоть отбавляй!
- Нету краше и милее! - твердо возразил Вышата, выдав свои чувства. - Послушай меня, я тебя и пальцем не трону. Клянусь светлой памятью моей матушки, вот тебе крест! Сейчас, погоди маленько, охолонь! Сейчас ….
Хромая, гридин доковылял до ворот, приоткрыл створку и высунул голову. Уже стемнело, и на улице не было ни души. Вышата затворил ворота и повернулся к Лебеди.
- Телега есть у тебя? - спросил он.
Лебедь удивленно уставилась на гридня, не сразу поняв его вопрос.
- Что? Какая телега? Зачем? Ну есть… За кузней стоит. Но что толку от нее, коня ведь нету.
- Конь - моя забота! - перебил он. - Тащи самый большой мешок, аль сукна кусок побольше! А ледник у вас есть?
- Есть, в подкетье. Да о чем ты все толкуешь? Какое тебе дело?
- Будем молиться, чтобы никто с улицы не подглядел и не подслушал. Авось пронесет. А мертвяка на себя беру. Обставлю так, что я его не у тебя, а где-нибудь подальше отсюда прирезал, ну а тебе и рядом не было.
- Брось, дружиный! Негоже над мертвыми глумиться, грех это смертный! - возразила Лебедь.
- Сама же сказала, что житья вам не дадут, ежели люд прознает. О дочке подумай, ей ведь тоже достанется. А грех весь на себя беру. Я один виновный в этом, мне и разгребать.
Глава 11. Суди меня, воевода!
Укрытый могучим тыном не хуже небольшого острога, дом Дмитрия дремал неподалеку от детинца. Жилище было просторно и основательно. Каменная одноэтажная подклеть, ломившаяся от снеди и скарба, походила на замок Кощея - серая грубая кладка, не окон, не дверей. Сверху на нее уселась дубовая изба в два жилья, а тесовая двускатная кровля завершалась дощатым теремком. Точно молодая поросль у подножья могучего дуба, вокруг ютились хозяйственные срубы: амбары, мыльни, кузни, конюшни, людские избы.
Признаться, назвать дом красивым язык не поворачивался. Подобно своему хозяину, он был крепок, невзрачен и плешив. Никаких крылец и гульбищ; вместо резных наличников косящатые окна обрамляли простые доски. Почти все пространство между зданиями занимали яблони, но и они украшали двор разве что в весеннем цвету. Сейчас же лысые деревья сучили на ветру своими тонкими прутьями, словно какие-то гигантские опрокинутые пауки.
- Господи ты Боже! Кого это ни свет ни заря принесло? Никак кархарны у городских стен, раз в такой час по его душу явился кто-то! - заворчала Марфа Тимофеевна, продирая глаза спросонья и поднимаясь с ложа.
Подобрав подол исподней сорочицы, она подошла к окошку и приподняла ставни. Охальник холодок тут же забрался в сумрачную ложницу, ущипнул воеводскую жену за пухлые щеки и ляжки, окончательно прогнав ее сон. Она увидела, как старый ключник, в тулупе прямо поверх ночной рубахи, выполз из людской и нехотя поплелся к воротам. Снова раздался настойчивый стук, от которого старик невольно вздрогнул.
- Хтоо тамаааа? Воевооода спит еще! - отозвался ключник сквозь глухие ворота.
- Я Вышата, гридин княжий, - послышалось с улицы. - Передай хозяину, что преступление свершилось лютое, и он немедля должен о нем узнать.
- Преступление, говоришь? А до рассвета преступление твое не подождет?
- Да как же оно подождет, ежели уже свершилось?
- Что за преступление?
- Душегубство!
Ключник задумчиво пощипал жидкую мочалку своей бороды и прищурился.
- А чью душу загубили? Хорошего человека аль худого? Ежели душонка черная, так может оно до утра потерпит? А то больно воеводу будить не хочется, - ехидно ответил старик.
- Одному воеводе скажу лично. Впусти, отец! Ей богу, не было бы важно, не тревожил бы Дмитрия так рано.
- Ладно, так и быть. Пойду будить хозяина, но смотри, осерчает поди…
- Конечно, осерчаю. Вы не только меня, а всю улицу небось своими воплями пробудили. И что не спится людям? Больше спишь - меньше грешишь, - вмешался дворский воевода, уже несколько минут стоявший за спиной ключника, одетый и при оружии.
На самом деле Дмитрий кривил душой. В этот раз он даже не ложился в постель: всю ночь так и просидел в передней на мужской половине хором, разбирая донесения и грамоты с юго-восточных рубежей. Ведь днем заниматься своими прямыми обязанностями у воеводы совсем не оставалось времени. Именно на него легло бремя управления княжеством до тех пор, пока наследник не займет свое место на престоле или его матушка, княгиня-регент, не вернется от духовных дел к мирским.
- Ну что же ты, Степан, впускай гостя, пусть нам о душегубстве расскажет, - велел Дмитрий.
- Как скажешь, воевода, - послушно ответил ключник и отворил засов.
- Оооооох ты, красавец-то какой писаный! А ну скорее заходи на двор, а не то сейчас на такую красоту все девки сеяжские слетятся, как орлицы на добычу! - издевательски посмеиваясь, сказал Дмитрий.
Гридин в ответ лишь шмыгнул своим многострадальным носом, который, распухнув на половину лица, еще больше стал похож на белый гриб. Правый глаз молодца потонул в огромной фиолетовой бляхе, вздувшейся от побоев. Бровь его была рассечена до кости, а присохшие ошметки грязи и крови покрывали все лицо - вернее то, что от него осталось.
- Кто же это тебя отделал так? Много их было? Ты вроде богатырь не промах, - продолжил Дмитрий уже с сочувствием в голосе.
Вышата медленно зашел, снял свой засаленный колпак и поклонился.
- Это неважно, воевода, что со мной. Чай, не девица красная, до свадьбы заживет. Хотя, не бывать мне в мужьях уже, ведь я закон преступил и должен быть казнен. Каюсь, воевода, я - душегуб и лиходей. На мне кровь не кого-нибудь - самого гридничего старшего, Драгомира. Суди меня, как честь и закон сеяжский того требуют.
- Так, так, так! О как! Драгомира, говоришь, убил? Сам убил, или помогал кто?
- Сам, воевода. Один лишь повинен.
- Смотри-ка! А ты силен… Это он, знать, тебя так отделать успел?
- Ну а кто же? Конечно, он.
- А тело-то где? - спросил Дмитрий с какой-то странной насмешкой, будто не верил гридню.
- У Струпного вала, в канаве валяется. Пойдем - покажу! - ответил Вышата.
- Покажешь, покажешь, не волнуйся! Но сперва тебе умыться надобно, да подорожник сушеный к брови приложить. Степан! - воевода громко окликнул ключника, который, казалось, задремал прямо стоя. Старик вздрогнул и уставился на Дмитрия.
- Отведи Вышату в людскую, дай ему умыться. Помоги ему раны промыть, да какого-нибудь отвара дай от боли, и подорожник к ранам приложи.
- Ну что, боец-удалец? - воевода снова переключился на гридня. - Приводи себя в порядок, и пойдем на результат твоего подвига ратного смотреть. Драгомира в одиночку убить - это тебе не хухры-мухры! Правда, лучше бы ты, дурень, кархарна так бил, а не старшего своего товарища! Ну да ладно, об этом потом потолкуем.