За воротами раскинулась Панцирная слобода, где жили и трудились почти все кузнецы столицы: кольчужники, панцирники, оружейники, златокузнецы. На весь мир славился Сеяжск своими искусными мастерами. Легкие клинки, что можно было согнуть в дугу, не сломав, удивительные ларцы, серебряная и золотая утварь - травленая, зерненая и черненая - перстни, мониста и аламы, надежные дощатые брони. За всем этим в столицу стекались гости со всех сторон света, даже из Вирейской империи, которая когда-то считалась непревзойденной в кузнечном ремесле.
- Да разве же по-людски это, по чести? - после долгого молчания, не выдержав, воскликнул Вышата. - Мужа сеяжского, правоверного, что по укладу живет, зла никому не чинит, в жертву поганым отдать! Князь люд свой от кархарна стеречь, оборонять должен, а он им неповинную душу на растерзание отдает! Так выходит, никто не может спать покойно на земле Сеяжской, коли князь такое с людом своим творит!
- Затвори свой рот поганый, покуда я тебе башку не снес! - обрушился на него Драгомир. - Да что ты вообще разумеешь, щенок ты желторотый, чтобы князя хулить и решения его оспаривать? Или не ведаешь ты, что сам каан Тюхтяй кузнеца во служение себе хочет? А коли не отведет он войска, налетит вихрем на град, об этом подумал ты, заступник, человеколюб? Сколько тогда народу поляжет?
- Да откуда же ведомо каану про Фоку-то? Обычно кархарны всех без разбору в полон берут, имен не спрашивают. А уж потом смотрят, кто на что горазд: кого саблей по горлу или волкам на трапезу, кого в ремесло, а кого на копи или еще куды.
- Да говорят, подарили дочери его брошь такую, что глаз не отвесть. Вот и прознал каан, что Фока брошь ту выковал, и захотел его к себе, чтоб векилю его служил, украшения дивные ковал, - смягчив тон, ответил Драгомир.
- Семью жаль кузнеца, - сказал гридин, вздыхая. - На кого останутся?
- Не боись, с глада не издохнут. Княже их довольствием на всю жизнь обеспечит. А срок пройдет - Фоку убитым назовут. Все одно, в Сеяжу ему уже не воротиться. Тогда супружница его себе нового мужа и найдет. Люди говорят, красотой она дюже лепа. Коль так за них трясешься, вот и возьмешь ее в жены. Не пропадать же девке. Или не хочешь порченую?
Юный ратник люто взглянул на старшего товарища, но промолчал.
- Кузнец, здрав будь! - грянул Драгомир, перекрикивая стук молота и шипение горна, когда дружинники вошли в кузницу.
На мгновение Фока замер, затем расправил могучие плечи, отложил в сторону молот и повернулся лицом к незваным гостям.
- Мы по поручению князя Невера пришли за тобой. Государю снова служба твоя надобна, - продолжил рыжебородый.
- Что же, это честь для меня - государю послужить. Моя кузня всегда к его услугам. Что надобно выковать, сколько да к какому сроку? - спросил кузнец, окуная щипцами раскаленную заготовку подковы в кадку с ледяной водой.
- Да нет, Фока, не князю ты теперь будешь мечи да зерцала ковать. Вот уж повезло тебе, впрямь как утопленнику. Каан Орды поганой, Тюхтяй, хочет тебя во служение к себе, в Орду забрать. В грамоте своей требует от князя, чтобы выдал ему сына, Белту-хана царевича, поминки богатые да тебя, Фоку кузнеца. Иначе не пойдет от Сеяжска прочь, город пожжет и разграбит. Уж не ведаю, как прознал про тебя басурманский царь, каким ветром ему в лапы безделицу, тобою выкованную, занесло. Да только не взыщи, кузнец! Князь милостив. Но для спасенья многих одним жертвует. Придется тебе в Орду отправиться.
- Да как же так, дружинные? Как же кровинушки мои, супружница с доченькой? Ведь пропадут без меня! Ладно меня - их-то пожалейте! - взмолился Фока.
- Не страшись, княже им богатое довольствие назначил, нужды им ни в чем не будет! И в обиду тоже не дадим. Ежели кто на них худое замыслит - обороним, не сомневайся.
- Батюшка! - прозвенел тонкий детский голосок.
Худенькая девочка лет семи вихрем ворвалась в закопченную кузницу и мертвой хваткой вцепилась в отца. Она так крепко обняла Фоку за талию тонкими ручками, что у могучего кузнеца перехватило дыхание. От слез ее зеленые глаза искрились изумрудным блеском.
Варя пыталась что-то сказать, но все ее слова разбивались о ком в горле, как волны о скалы, вырываясь невнятными всхлипами.
- Ну что же ты, кровинушка? Ну не плачь, не плачь, никуда твой батька от тебя не денется! Вот службу князю сослужу и вернусь тут же! Вы же у меня - свет в оконце. Все сладится, дочка, вот увидишь, - шептал кузнец, поглаживая огромной мозолистой рукой золотистые кудри дочери, в которых пылали языки алых вкосников.
Фока поднял глаза и увидел молодую жену. Застыв в дверях, она беспомощно наблюдала за тем, как в один миг рушилась вся ее жизнь. Кузнец не проронил ни слова, но во взгляде мужа она прочитала все, что он хотел ей сказать.
"Прощай, жизнь моя, любовь моя! Себя береги и Варечку нашу! Да прибудет с вами милость Божья!"
Изо всех сил стараясь сдержать слезы, чтобы еще больше не смутить и без того напуганную Варю, красавица Лебедь едва заметно кивнула мужу в ответ.
* * *
Владимир смирился со своей участью и, тихо нашептывая молитву, ожидал смерти. Идти дальше сил не осталось, да и не было никакого смысла. Позади - враг, впереди на десятки, а возможно, и сотни поприщ зловещим темным морем разросся непроходимый бор. Юноша лежал на влажной, усыпанной хвоей и листьями земле и смотрел наверх. Кроны и ветви деревьев смыкались куполом, усеянным светлыми брешами, словно золотыми звездами.
Он даже не помнил, как ему удалось в таком плачевном состоянии уйти далеко в лес. Последнее, что осталось в памяти, - как земля ушла у него из-под ног, и он камнем полетел вниз с крепостной стены. Упади Владимир не в воду, а чуть правее, на валуны, - и его мучения уже бы закончились. Но судьба решила напоследок еще немного над ним поглумиться. Нога нестерпимо ныла; при каждом движении будто в очередной раз кто-то вонзал в его рану острое лезвие. Его пылающим от жара телом овладела дрожь, а зубы упрямо чеканил друг о друга ритмичную дробь.
Неожиданно ближайшие кусты зашуршали, послышались тихие, почти невесомые шаги - это явно был человек.
- Люди доб-доб-доб-рые! - проревел он из последних сил. - Подсобите! Изб-бавьте от мук - убейте м-мменя, а что есть у меня - все б-берите, на том свете не надобно!
Ветви малинника медленно раздвинулись. Но вместо какого-нибудь босяка, лесовика или ватажника из зарослей вышла совсем юная девица.
- Т-ты ведь не человек? Ты ведь ангел, д-да, пришла забрать меня?
Владимир и впрямь принял ее либо за ангела, либо за предсмертный бред. Льняная сорочица, расшитая красными нитями и подпоясанная на осиной талии пенькой, подчеркивала стройность ее стана. Длинные белокурые локоны на языческий лад свободно обтекали лицо и нежную шею; на лбу желтел берестяной обруч.
Подойдя к раненному, она наклонилась так близко, что Владимир смог разглядеть ее во всей красе, несмотря на полумрак. Девичье личико вдруг засияло улыбкой, и на щеках, румяных как наливное яблоко, задорно заиграли ямочки. Глаза цвета васильков смотрели на него весело и приветливо, как на желанного гостя.
- Краса, коли ангел ты, забирай скорей мою несчастную душу. Коли человек, убей, молю! - прохрипел он из последних сил.
Взгляд красавицы скользнул с его бледного влажного лица на стальную броню; брови ее осуждающе сдвинулись.
- Убить, говоришь? - ответила она. - Вам все мало? Смертушки все ищете себе и другим. Почто люди на людей смертным боем идут? Не друг с другом людям биться надо. Есть ворог, что не будет разуметь, какого ты роду-племени.
Девица потянулась к его поясу и достала из сафьянных ножен острый кинжал. Ловким движением она рассекла окровавленные перевязки у него на бедре и суконную ткань портов. Страшная рана уже давно загноилась, а кожа вокруг зловеще почернела.
Она приложила свою мягкую ладонь прямо к его ране, но вместо боли Владимир вдруг почувствовал облегчение. Красавица тихо шептала какие-то странные, неведомые слова, и с каждым мгновением ему становилось все лучше. Владимир заметил, как деревянный оберег у нее на шее - квадрат с множеством ломаных линий внутри - вдруг задымился, а вскоре и вовсе раскалился и покраснел, словно горячий уголь.
Резко отдернув руку, она повалилась на землю без чувств.
- Краса, краса! Что ты, девица? - окликнул ее Владимир без малейшего намека на заикание.
Он вскочил на ноги - рана все еще ныла. Однако от начавшейся гангрены и жара не осталось и следа. Юнец аккуратно взял незнакомку на руки, но, взглянув на нее вблизи, ужаснулся. Только что юное лицо было изрыто глубокими старческими морщинами, а белокурые локоны стали белее снега. Она открыла глаза, и кожа ее вмиг разгладилась и зарумянилась, точно от молодильных яблок, волосы тут же вернули золотой блеск.
Уронив свою спасительницу, что есть прыти он бросился наутек. Пробежав всего пару аршин, Владимир споткнулся о корни деревьев, вздувшиеся на земле, точно вены на жилистой руке, и рухнул.
- Я гляжу, совсем твоя ноженька прошла, молодец. Быстрее косого деру дал. Вот только под ноги смотреть надобно, а то придется еще буйну головушку тебе врачевать.
Он поднял голову. Девица стояла прямо перед ним, свежая и прекрасная.
- Чур меня! Ты, верно, ведьма! Сгинь! - заорал он и перекрестился.
- А ежели и так, что с того? - спросила она и усмехнулась. - Хоть бы спасибо сказал, невежа, что тебя у костлявой Мары из рук выцарапала. А ты что? Ни слова доброго, да еще и оземь шмякнул. Если я ведьма, так вот возьму сейчас и превращу тебя в жабу с головой ежа! Будешь знать. Ладно, не робей! Коли была бы я злая, стала бы тебя врачевать? Деваться тебе некуда, княжич, один ты здесь остался. Не хочешь сгинуть в этом сыром бору, пошли со мной!
- Как ты назвала меня? Откуда ведомо тебе, что…? - ошарашенный Владимир даже не смог закончить свой вопрос.
- Дюже много вопросом задаешь, как дитя малое, - ответила она. - Не все сразу, молодец. Ну, тебе решать: хочешь оставайся, глядишь седьмицу-другую на грибочках да ягодках протянешь. Только вот не похож ты на сведущего в лесных дарах. Как пить дать, поганкой или волчьим лыком потравишься. Мое дело - предложить, княжич.
Девица загадочно улыбнулась, отвесила Владимиру поясной поклон и грациозно поплыла прочь по узкой тропинке между могучими осиновыми стволами.
- Девица, краса! Постой! Постой! Спасибо тебе, что от смерти спасла! Век тебе добра твоего не забуду! Ну, постой же! - опомнившись, закричал он ей вдогонку.
- Догоняй, молодец! Только под ноги смотри, - ответила она, не оборачиваясь, и сбавила шаг.
Поднявшись, Владимир побрел следом, одновременно очарованный и напуганный.
Глава 5. Кречет и ястреб
- Сгинь, упырь! Пропади, сволота! - промычал Ладимир сквозь сон и отвесил себе звонкую оплеуху. Его бедная голова зазвенела, а собственная рука показалась тяжелее богатырской палицы. С заунывным писком разбухший от крови комар взмыл к потолку, где, выжидая, затаился.
Нехотя приоткрыв глаза, княжич взглянул в сторону вытянутого волокового окошка. Задвижка была открыта. Вонзаясь в полумрак, из щели окна сочился утренний свет, в котором кружились пылинки и надоедливые кровопийцы.
- Пёс с ними! - подумал он, снова погружаясь в грезы. Но прикосновение Любавы тут же вернуло его в похмельную реальность: красавица-челядинка страстно прильнула к шее мóлодца сочными губами. По ее нежным плечам и упругой груди вольно струились рыжие локоны, обычно скованные узами тугой косы. Каждый изгиб обнаженного тела, будто волна, завораживал плавностью и красотой.
- Доброго солнца, сколол! - сладко потягиваясь, пропела белокурая Василиса, лежавшая по другую руку от него. Кровь с молоком, молодая крестьянка была румяна и аппетитна, как свежеиспеченный пирог.
Но этим злосчастным утром Ладимир уже не желал плотских утех. В висках его колола иглой пульсирующая боль, а во рту пересохло настолько, что он мог выпить весь Ладнор и маленькое озерцо в придачу.
- Нет, девоньки, не сейчас! Ступайте! - промычал он.
- Как скажешь, сокол, - смиренно ответила челядинка. Встав с постели, Любава направилась к огромному сундуку, на котором еще вечером аккуратно разложила свою одежонку. Василиса хихикнула и тоже побежала одеваться, потряхивая необъятным бюстом.
Ладимир по-медвежьи слез с ложа, нацепил порты и мятую сорочицу, валявшуюся на полу. С трудом отыскав пару сапог в разных углах и обувшись, он вышел из летнего сенника в обширные, богато убранные сени. Преломляясь сквозь пеструю слюду стрельчатых окошек, лучи солнца разлили цветные узоры на полу, крученых столбах и дубовых стенах. С высокого тесового потолка смотрели мастерски прописанные жар-птицы на ветвях сказочных деревьев.
Стук чеботов обрушился сотней ослопов на больную голову княжича. В сени резво ворвался Гаян, молодой рябой челядин в атласной рубахе. Зная наперед, что нужно господину, он уверенно нес расписную чарку с рассолом.
- Доброго тебе здоровица, княжич! На вот, испей, вмиг полегчает, - радостно сказал он, сияя рыжими веснушками и широкой улыбкой.
Ладимир выхватил из рук слуги чарку, плюхнулся на крытую медвежьей шкурой лавку и с жадностью упыря, добравшегося до шеи своей жертвы, присосался к рассолу.
- Княжич, к тебе гости, - сообщил челядин, не дожидаясь, пока хозяин допьет свое спасительное зелье. - Тысяцкий Борислав пожаловал, на дворе дожидается.
- Так зови его в хоромы. Чего он на дворе позабыл?
- Так звал, хозяин. Не идет. Говорит, погода дюже хороша, и тебе свежий воздух надобен.
Предвидя очередные упреки и наставления, молодец закатил глаза, но все же поднялся и обреченно побрел к выходу. Вскоре он оказался на высоком крыльце. Осень выдалась дивная - все вокруг было залито теплом и ярким солнцем. Но на крыльце, под замысловатой кровлей, объятой резьбой полотенец и причелин, царили тень и приятная прохлада. Воздух пропитался яблочным ароматом, словно домашнее вино.
В том, что многие в Сеяжске приняли самозванца Владимира за сына гривноградского князя, не было ничего удивительного: издалека двоюродные братья походили друг на друга, как две капли воды. Только Ладимир выглядел более растрепанным и грубым. Копна его пушистых темных волос, казалось, не знала гребня, зато улыбка светилась, точно начищенное зерцало.
Тысяцкий поджидал княжича внизу, у крыльца. По обыкновению, Борислав был одет сдержанно. На плечах у него серел походный плащ - мятль, застегнутый на бронзовую фибулу. Лишь длинные, убранные жемчугом ножны красного сафьяна выделялись ярким пятном роскоши из его скромного образа.
При виде Ладимира он сдвинул белесые брови, покачал коротко стриженной светлой головой, окольцованной ремешком.
- Прогуляемся? Погутарим о том о сем? - тихо предложил Борислав.
- Ведомо мне все, что сказать хочешь. И как не истомишься-то одно и то же твердить? Пойдем лучше в хоромы, выпьем медов добрых, а опосля …
- Да, твоя правда! - бесцеремонно перебил его тысяцкий. - Разговоры тут, что об стену горох!
Подойдя вплотную к княжичу, он лихо наклонился, схватил молодца под колени и с легкостью взвалил его себе на плечо, будто вязанку хвороста.
- Ты что творишь, окаянный? А ну отпусти! Я отцу скажу, он тебе…. - орал Ладимир, извиваясь ужом и стуча кулаком в спину тысяцкого. Дойдя до конюшни, Борислав с размаху бросил его прямо в глубокое корыто, приготовленное для лошадей. Брызги хлынули во все стороны; княжич с головой погрузился в студеную воду, затем выскочил из корыта, словно лягушка, и распластался на траве.
- Пожалуйся, пожалуйся батюшке! Он мне лишь спасибо скажет! Всеволод сам меня с тобой отправил, чтобы я тебя стерег и не давал безрассудства творить? А ты что делаешь? Забыл, где ты находишься? А ежели кто прознает про твои бесстыдства да князю Неверу донесет? Думаешь, частоколы дворовые от глаз да ушей худых оберегут? А ежели помолвку расторгнут? Ты судьбу княжества под угрозу ставишь, охальник ты этакий!
Ладимир лишь дрожал и таращился на Борислава.
- Ну что, отрезвел? Теперь иди в хоромы и проспись! Пара часов у тебя есть. Или забыл, что мы сегодня на соколиную охоту с великим князем едем? Молю, не посрами Гривноград да отцовские седины. Как же так? На ратном поле не спасовал, живота своего не жалел, праденца бил, как ястреб. А здесь, в роскоши хором, безобразничаешь, - смягчив голос, сказал Борислав, не в силах сдержать улыбку.
Разменявший всего третий десяток, тысяцкий давно подружился с княжичем. Бывало, он и сам пропускал с Ладимиром чарочку-другую, да и до девичьих ласк был, признаться, еще тот охотник. Но сейчас от него зависело слишком многое, поэтому он усердно играл роль строгого и благочестивого наставника.