* * *
Полуденное солнце позолотило седину осеннего поля, стелившегося между бойкой рекой и желто-зелеными всполохами рощиц. Издалека Ладимир с Бориславом завидели целую армию ловчих сокольников. Их ярко-красные свитки с золотыми нашивками и синие мятли мерцали, словно россыпи самоцветов. Люди сокольничего пути, кто верхом на лошадях в сверкающей сбруе, кто на своих двоих, суетились в ожидании охотников. У многих из них на парчовых рукавицах восседали хищные пернатые государевы слуги - соколы, кречеты и челиги.
- Княжич, ты уж не взыщи, прости дружка своего. Вспылил я утром, лишку дал. Но ты же сам разумеешь, как нам сейчас надобно не дать петуха, - наконец решился объясниться тысяцкий.
- В кой-то веки ты, Борислав, прощения просишь? Видать, и впрямь испужался, что я батюшке скажу. Не робей, захочу тебя осадить, сам поколочу. Похмельного-то кого угодно легко в корыто бросить, в другой раз с трезвым попробуй сладь, - ответил княжич с остатком обиды в голосе.
Борислав ухмыльнулся и ехидно прищурил свои болотные глаза, как бы говоря: "поглядим, поглядим еще".
Великий князь с сыном в сопровождении старших дружинников прибыли с небольшим опозданием. Конь под Невером был под стать седоку: белоснежный исполин, под копытом которого содрогалась земля за версту. Голову боевого скакуна опоясали красные ремни оголовья, скрепленные золотыми бляшками; лоб и нос животного украшали бронзовые решмы в виде листьев лавра.
Сняв шапки, Ладимир и тысяцкий поклонились сеяжскому князю.
- Здрав будь, Всеволодович! - приветливо прогремел Невер. - Как живется тебе в гостевых хоромах? Всем ли доволен ты?
- Благодарствую, государь! - отвечал Ладимир. - Хоромы воистину царские. Радушию твоему, княже, нет предела.
Через мгновение и сын Невера подъехал к ним на своем молодом гнедом жеребце. Лишь сейчас строгий отец простил ему летнюю выходку с Буяном и начал снова брать с собой на охоту. Худощавый, с вытянутым лицом и удлиненной тонкой шеей, двенадцатилетний Яромир все еще напоминал несуразного олененка. От Невера ему достались волнистые каштановые волосы и небесная синева глаз, но главным сходством сына с отцом был нрав, непокорный, как тот самый Буян, которого опасались даже бывалые конюхи. Княжичи учтиво поприветствовали друг друга.
- Государь, в пору ли зачинать веселье? - спросил главный ловчий, подойдя с огромным соколом на рукавице.
Получив в ответ утвердительный кивок, он чинно посадил гордую птицу на руку великому князю.
Старинная забава началась.
Армия ловчих, пеших и конных, разлетелась по полю, будто осколки цветного витража. Вскоре всю округу наполнили их дикие крики, невыносимый скрежет трещоток и лай борзых. Подобно бесноватым, сокольники и охотничьи собаки будоражили природу, возмущали поросшие камышом берега реки, окрестные березняки и рощи.
Тучи диких уток повсюду судорожно взмывали ввысь, взрываясь скрипучим гвалтом. Охотники пустили хищных птиц. Соколы, кречеты и челиги пронзали небесную синеву и серыми вихрями разили свою добычу. Как искусные дружинники меньшим числом обращают в бегство тысячи плохо обученных ополченцев, так и пернатые убийцы рассеивали обильные стаи.
- Давааааай, родимый, ээээээээээйй! - задорно прокричал Невер, снова вскинув вверх руку в парчовой рукавице и отправив в небо своего любимца Кургана. Могучий сапсан взмыл к облакам, описал широкий круг и по крикам сокольников начал преследовать свою жертву. Как ни старалась утка, петляя, запутать хищника, Курган в который раз обрушился на добычу, и очередная бездыханная тушка полетела на землю.
Седла охотников и ловчих уже были увешаны, как бахромой, тороками с дичью. Вдруг у Ладимира все пошло наперекосяк. Его кречет Ререг, войдя во вкус, продолжал кружить под облаками, не реагируя ни на зов княжича с ловчими, ни на приманку - голубиные крылья на алом бархате. Кречет перестал различать добычу и хищных "братьев"; первым под предательский удар попал пролетавший мимо ястребок Килей. Сцепившиеся птицы зависли серым клубком, потом ястреб обмяк и рухнул вниз, беспомощно кувыркаясь в потоках ветра. Он с такой силой ударился оземь, что с его головы даже слетел клобучок.
- Ты это нарочно! - раздался визгливый возглас Яромира. - Ты, ты, я видел!
Мальчик стремительно подъехал к Ладимиру, вперил в него свои синие глаза, в которых блестели слезы обиды. Щеки его пылали горячим румянцем, а губы дрожали.
- Кем ты себя возомнил, что изволишь со мной такие шутки шутить? Думаешь это смешно? По что Килеюшку моего погубил? Думаешь, тебе все дозволено, коли ты Аленушки жених?
- Окстись, друже! О чем толкуешь? Кречет мой белены объелся, своих кромсать вздумал. Только я тут причем? Сдался мне больно твой ястреб, - с усмешкой ответил Ладимир.
- Врешь, врешь собака! Видел я, как ты кречета на Килея натравил!
- Осторожней, княжич! С равным говоришь! Я не посмотрю, чей ты сын. Уймись, не то придется ответ за наговор свой нести! Ты мал еще и глуп, посему на этот раз прощу тебя, но впредь думай, прежде чем говорить! - предостерег Ладимир, с трудом сдерживая гнев.
- Ты еще пугать меня будешь? Да я, да я ….
- Что, ТЫ? - боевым рогом протрубил голос Невера.
Оглядевшись по сторонам, Яромир увидел, что охота остановилась; ссора привлекла всеобщее внимание и привела всех в замешательство.
Под веселый звон колокольцев на конской сбруе Невер степенно приблизился к сыну. Солнце лениво перекатывалось в складках его фиолетовой шелковой свитки, воспламеняло золотое круглое оплечье у него на груди и витые обручи-запястья на рукавах. Нахмуренные брови великого князя сливались с собольей опушкой его шапки.
- Ежели ты грозишь кому, так изволь свою угрозу выполнять, - сказал он с недоброй ухмылкой. - А то ни враги, ни друзья тебя бояться не будут. А каков князь, ежели его никто не боится? То не князь - то пугало огородное. А ну ка, слезайте оба с коней!
- Государь, к чему … - начал было Ладимир. Но Невер резко прервал его взмахом руки.
- Не противься! Как иначе решить, кто прав, кто виноват? Яромир одно твердит, ты - другое. Иного пути нет - только поединок!
Оба спешились и уставились на князя: сын - со страхом и ожиданием, а будущий зять - с явным недовольством.
- Ну что стоите-то? Вперед, кто верх возьмет - того и правда.
- Государь сеяжский, не гневайся! Но не буду я с княжичем биться. Мал он еще, пострадать может, - снова возразил Ладимир.
Слова эти хватили топором прямо по самолюбию Яромира. Наклонившись вперед, словно молодой бычок, и вытащив из ножен меч, пока что испытанный лишь на тренировках, с диким воплем он ринулся на обидчика. Гривноградский княжич искусно увернулся от широкого взмаха, затем - от еще и еще одного. Ловко уйдя от очередной атаки, он поймал и вывернул разящую руку Яромира ему за спину; клинок плашмя шлепнулся на траву. Вполсилы Ладимир оттолкнул обезоруженного противника - тот упал на землю.
- Довольно! - снова протрубил голос Невера. - Ну, Яромир, посему выходит, не твоя правда. Проси прощения за наговор свой и оскорбление!
Вскочив на ноги, мальчишка умоляющим взором вцепился в отца, попытался возразить, но слова иссохли и превратились в пыль у него во рту. Он здорово запыхался от гнева и хаотичной рубки воздуха. Его парчовое, убранное жемчугом одеяние помялось и замаралось пятнами травы, шапка осталась валяться где-то под ногами, а волны волос захлестнули половину лица.
- Не смей отцу перечить, маленький наглец! Мало тебе досталось? Еще желаешь? Сказал - проси прощения! - заорал Невер.
- П-п-прости, Ладимир! Виновен пред тобой, каюсь! - выдавил из себя Яромир, осознав безысходность своего жалкого положения.
- Ну, ежели тебя и это ничему не научит, уже и не знаю, что с тобой делать, - с досадой сказал великий князь, возвышаясь на своем боевом скакуне, подобно громадному изваянию. - Драгомир, Протас! - позвал он своих дружинников. - Проводите княжича во дворец, пусть сидит в своих покоях и никуда не выходит, покуда я не позволю!
Глава 6. Месть
Пыхтя и ероша свои волосы, Яромир выцарапывал костяным писалом на вощеной дощечке корявые буквы, напоминавшие покосившийся частокол. Мысли княжича путались. Чем старательнее он копался в памяти, тем сильнее сгущалась дымка в его сознании. Все, о чем он мог сейчас думать, - это недавнее унижение на охоте. И как тут было сосредоточиться на житии очередного седобородого праведника, что задал ему вызубрить строгий учитель, дьякон Феофан?
Оторвавшись от письма, он обреченно взглянул в распахнутое резное окно. Отсюда, из высокой светлицы дворцового терема, весь княжий двор стелился как на ладони, и даже вдалеке виднелись улицы посада, ползущие к берегу Ладнора.
Но отрывистый стук резко прервал его задумчивость. Спрятанным за темно-синим сукном подрясника кулачком Феофан продолжал колотить по дубовому столу, обильно закапанному воском.
- Ты рот не разевай, а ученье познавай! Опять леность свою лелеешь, опять не готов, невежда? - заблеял диакон. Невер строго-настрого наказал ему ни в чем не давать княжичу спуску, и учитель муштровал наследника жестче, чем простого мальчишку-послушника.
Яромир нехотя вернулся к невыученному заданию, то и дело украдкой поглядывая на Феофана в ожидании момента, когда тот даст слабину. Диакон был еще молод, но тщедушен, как птенец. Когда усталость брала верх над его худосочным телом, он начинал клевать носом, словно древний старец. И сейчас как раз наступал такой момент. Полдня - заутреня и всякие хлопоты - остались позади, солнце наполняло светлицу теплом и уютом, а птицы ласково щебетали за окном свои колыбельные.
Действительно, долго ждать Яромиру не пришлось. Развалившись на резной лавке, убранной бархатным налавочником, Феофан растекся по стене и сладко засопел. Княжич встал, тихо скользнул по пестрым восточным коврам, что устилали пол светлицы. Могучая дубовая дверь отворилась с предательским скрипом, но диакон лишь причмокнул и тряхнул козлиной бородкой. Сафьяновые сапожки мальчика бодро забарабанили по лестнице.
"Слава Богу! Батюшки нет во дворце, кажись! Пронесло", - подумал он, выйдя на крыльцо. Лучи солнца сквозили между резными Сиринами, Алконостами, единорогами и русалками под перилами крыльца, и казалось, что сказочные существа то резко снимаются с места, то вновь застывают как вкопанные. Кроны деревьев и кустов только начали переодеваться в золото и охру, но летний дух сена и медвяного цветения уже сменился прелыми осенними нотками. Вдалеке Яромир услышал заунывные бабьи причитания и устремился сквозь сад на голоса.
Во последней во астаточке,
Открасовалась Аленушка, мила мамынька,
Ты во красных девушках,
Во белых ты лебёдушках…
Причитания становились все громче. Наконец княжич увидел стайку сенных девиц, рассевшихся на длинной дерновой скамье вдоль высокой зубчатой ограды сада. А среди этих шумных голубок томилась настоящая жар-птица, которой вскоре предстояло перепорхнуть из одной драгоценной клетки в другую.
- Братец! Неужто отец смилостивился уже над тобой? Он же вроде как велел тебе из дворца не выходить и лишь книжным ученьем заниматься? - спросила Алена, прервав стенания девиц.
- Ладно, Бог с тобой, я не скажу, и девицы - могилы, правда?
- Да, что ты, чтобы мы, да княжича заложить? Да не в жизни!
- Ладно, попричитали и будет, - сказала княжна. - Теперь, девоньки, ступайте по своим делам. Хочу с братцем по душам потолковать, покуда батюшка не воротился.
Лебединой поступью подойдя к брату, княжна взяла его под руку.
Алена была всего на год старше Яромира. Хотя под всеми румянами и белилами по-прежнему скрывалась круглощекая девчонка, стать матушки уже отчетливо читалась в ее облике. Лазурь игривых глаз спорила с блеском синего яхонта в серебряной диадеме у нее на голове, а тугая русая коса едва не заметала за ней след. Ее бледно-голубое, отороченное жемчугом муаровое платье прямого покроя словно было соткано из лепестков незабудок и ландышей.
- Слыхала я, что обидел тебя давеча женишок мой, - начала она подначивать брата.
- Что? Да я ему обижу! Ежели бы батюшка нас не остановил…, - завелся Яромир, как боевой петушок.
- Да, да, Ярик, ты у меня тот еще воин, кого угодно сразишь! - она мило улыбнулась. - Но только пристало ли мне выходить за того, кто на любимого братца руку поднял?
Алена резко остановилась посреди дорожки, пролегавшей между рядами вековых лип, и топнула каблуком своего сапожка.
- Не хочу за него замуж! Не хочу в Гривноград, чтобы провалиться ему под землю сырую! - капризно воскликнула княжна. - Ярик, ну как же так? Мне ведь матушка всегда говорила, что выдаст за сына императора вирейского, что буду я жить у моря-окияна теплого, в палатах мраморных да златоверхих.
- Да, сестрица, не позавидуешь тебе - за такого чурбана под венец пойти! - согласился Яромир. - Вот только пустое это все, знаешь же: коли батюшка наш что замыслил, так по сему и быть. Да и к венчанию уже готово все, так что не трави себе душу, смирись, сестра. Но коли он, не приведи Господь, тебя обидеть вздумает, ты сразу мне весточку шли! Уж я его…
- Эх, братец, на тебя надёжа вся. Но, может, есть еще способ спасти меня от этой напасти! Ты должен сестрице подсобить, Ярик, миленький.
- Но что я могу, Алёнушка? Отец и так на меня гневается, запер во дворце, того гляди стражу приставит. Рад бы помочь, да не в силах я, да и никто, даже матушка наша. Смирись, не грызи себя!
- Ну подумаешь, гневается! Он на то и отец нам. Ты же говорил, что он того и гляди тебе удел даст во княжение, - Яромир недовольно поджал губы, и Алена сама поняла, что перестаралась и наступила ему на больную мозоль.
- Слушай, братец! - продолжила она как ни в чем не бывало. - Говорят в бору, недалече от Ладнорского острога где-то, живет ведунья одна, Далемирой звать ее. И прабабка, и бабка, и матушка ее ведуньями были. Моя мамка Никифоровна сказывала, что к ней ходила как-то, и та … Уж не скажу, что та сделала, негоже такие секреты выдавать. Но многие про нее ведают, все говорят: мертвеца поднимет, слепцу взор воротит, клинок так заговорит, что сам врагов сечь будет, кого хочешь приворожит, аль наоборот - отворотит.
- Сестра, брось это! Все эти ведуны, ведуньи, ворожеи - сказки дедушкины! - возмущенно воскликнул Яромир. - А ежели и нет, это же слуги идолов языческих, и ходить к ним - дело скаредное, богомерзкое!
- Ничего не сказки! Я Никифоровне верю, как себе, не обманет та, кто выкормила! И нет ничего богомерзкого в том, чтобы несчастную душу от погубления спасти. Братец, миленький, не оставь в беде, подсоби! А я вовек тебе не забуду, долг сполна отплачу, как черед придет.
- Ну, пускай ведунья и впрямь твоя так всесильна, пускай - дело не богомерзкое, во благо. Но я-то тут причем, как тебе подсобить могу? - удивленно спросил княжич.
- Как причем? Эти ведуны да ведуньи, как псы, страх за версту чуют. А я, ты же знаешь, та еще трусиха. Самой мне к ней идти никак нельзя. Да и кто меня отпустит? А дело важное, да не приведи Господь, кто проведает! - она сложила бархатные ручки на подбородке и покачала головой. - Ну сам рассуди: кому, кроме тебя, братец мой, соколик, могу я душу свою несчастную доверить? Ты храбр, будто барс, честен и сестру во век никому не сдашь.
Она взяла Яромира за руку так пылко, что по его телу прокатилась странная дрожь, и прошептала на ухо:
- Помоги, молю, Яромир!
Отпрянув от брата, княжна поймала его взгляд, и тут Яромир дрогнул.
- Ладно, так и быть, твоя взяла. Схожу я к твоей ведунье, ежели батюшка с меня опалу и заточение снимет…
- За это не переживай, - перебила сестра. - Забыл, кто в прошлый раз за тебя упросил? Батюшку беру на себя. Завтра же с тебя наказание снимут. А как к ведунье пойдешь, бери наставника своего по ратному делу, пестуна Богдана. Попроси его тебе Ладнорский острог показать. А опосля, как бы невзначай, скажи, что я просила к знахарке зайти за травами целебными, что только одна она готовит. Мол, все равно по пути. Ежели что, я все подтвержу. Хотя Богдан вроде человек не худой и супротив тебя говорить не будет. Но в избу к ведунье ратника не пускай - пущай снаружи дожидается.
- Ну сестрица! Да ты хитрее лисы Патрикеевны! - усмехнулся княжич.
- Только вот что, для отворота нужны будут вещицы две - его и моя. Вот, держи, - она протянула брату шелковый плат, расшитый серебром. - А потом еще дам тебе его перстень, что он мне в дар прислал. И еще: я лишь хочу Ладимира от себя отворотить, чтобы стала я ему противнее жабы, да отца его, князя гривноградского, чтобы разорвал он помолвку эту злосчастную. Ничего худого ни Ладимиру, ни Всеволоду желать не надобно! Грех на душу брать не будем. Пущай живут и здравствуют, но поодаль от нас. Правда, братец?
- Как твоей душеньке угодно, - ответил Яромир. Но недобрая мысль украдкой проскользнула к нему в голову, словно подлая кикимора, тихонько засевшая под половицами в ожидании своего часа.