О том, что он будет делать потом, после того, как найдет и накажет Хессера, он пока старался не думать. Черт! Дело даже не в свободе, - волки-одиночки не больше, чем красивая байка. Просто не было у него ничего никогда, а когда нет ничего - так и терять нечего, кроме собственной шкуры.
Марта внезапно ткнулась ему в грудь, обвивая шею руками.
- Ян, не нужен мне твой монах! И никто не нужен! Знаешь же, я за тобой и в пекло пойду…
- А кто тебе сказал, что я позволю?! - Лют зло стряхнул ее с себя, - Вбила в голову невесть что, будто я за всю жизнь одной тебе под юбку забраться хотел! То, что я за тобой на мост полез - не значит ничего! Дурак просто, не могу на такое смотреть спокойно… В пекло… Окунусь - вынусь! И без таких помощников. Морока только…
С тихим смешком Марта поднялась.
- Твоя воля… Да только и я сама себе хозяйка. Я тебя не о милости прошу. И ты мне ни чем не обязан. Просто знай, что всегда приму… Любым.
- Не стоит… - Ян тоже поднялся и, с нежностью, которой от него ожидать было трудно, провел кончиками пальцев по щеке женщины, - За чем на будущее загадывать?
Все одно не сбудется. А если сбудется, то не так…
Сколько б она не прожила на свете, а взгляда этого, во век не забудет! - поняла Марта. Никто на нее никогда так не смотрел, и наверное не посмотрит… В груди словно заноза застряла.
Но Лют на этакой минорной ноте долго не мог: притянул вдову ближе, жадно впиваясь в давно вожделенные губы, а потом бесцеремонно потащил за собой, - туда, где свидетелями им могли быть только их же лошадка да монастырская живность.
- С ума сошел! - Марта, не пробуя даже отбиваться, повалилась в сено, - В доме Божьем…
- Что тебя смущает-то? Святые отцы вон, и в церквях блудят… - сильные руки уже проворно стягивали с покатых плеч желтую ткань.
Марта хихикнула низко, и вдруг придержала их, отстраняя от себя крепкое тело.
- Стой!
- Чего еще? - несказанно удивился Ян.
- А что если он нас и здесь слышит? - шепнула она в мерцающие зеленые огни.
- Кто?
- Он… Уриэль… - Марта залилась невидимым в темноте румянцем.
Лют сплюнул, чертыхаясь.
- Не слышит!
- А если…
- Нет!
Возня, шорохи…
- Говоришь, ни одну силой не брал?
- Нет.
- Так тебе и не надо…
- Ой, захвалишь! Загоржусь еще…
- Куда уж больше!
Смех. Стон.
Тьфу ты, дьявол! Надо было плащ, что ли постелить…
12
Марта лежала, бездумно скользя взглядом по перекрытиям, затянутым густой паутиной. Она лежала тихонько, не пытаясь убрать с голой груди шершавую ладонь, сейчас расслабленную, - в кои-то веки она проснулась раньше оборотня: пусть, он должно быть порядком намаялся с ними… До чего же хорошо лежать вот так, ощущая тяжесть крепкого мужского тела и приятную истому в каждой клеточке, после почти бессонной ночи, поделенной на двоих! Марта мечтательно прижмурилась: наверняка синяки кое-где останутся… Сладко… Почему нельзя, что б так всегда было?!
- Так и знал, что искать здесь следует! - раздался над любовниками ледяной голос.
Марта взвизгнула, кое-как натягивая платье. Люта спросонья - просто подкинуло, едва на четыре лапы не приземлился.
- Не ждал, что так скоро свидимся, - сухо сообщил отец Бенедикт, холодно рассматривая характерные царапины от ногтей на плечах Яна.
Марта с удивлением увидела, как смущен оборотень, излишне деловито вытряхивающий травинки из волос. А она-то думала, что его ничто не берет!
- Что, не рад, отче?
- Сейчас-то тебя что ко мне привело? - вместо ответа, не меняя тона, поинтересовался аббат, возвышавшийся над ними суровым обличением греха.
- Дело доброе и значит, Богу угодное! - твердо отозвался Ян, мгновенно вернувший самообладание, - Людям помочь.
- Не ей ли? - отец Бенедикт повел бровью в сторону Марты.
- А что? Тоже ведь дщерь Божия! - нехорошо усмехнулся Лют.
- Все мы равно дети Божии. Но по Уставу ей здесь быть не должно! Не говоря уж… - монах поджал тонкие губы.
- Ну… октябрь на носу! Холодно же… - Ян помотал головой, и натянул рубаху, - в чистом поле ночевать.
- На сене тепле, - согласился аббат, и Марта даже рот раскрыла от изумления, разглядев на лице оборотня краску смущения. Не к месту ее разобрало веселье, как представила Яна подростком, пойманным на горячем, и распекаемым строгим наставником.
- Глупости это! - пожав плечами, поднялся Лют, становясь вровень с монахом, - Я ее у Святого судилища отнял. Хорошая женщина, честная - мне не веришь, сам узнай.
Не ведьма Марта, голову кладу! Да и я ей жизнью обязан.
Впервые в лице отца Бенедикта что-то дрогнуло. Матерь Божья! - все еще сидевшая на сене Марта вздохнула про себя: будь ты хоть монах, хоть волколак - до чего же чудны! Ведь видно же, что священник в крестнике души не чает, наверняка извелся весь с таким-то сыном… А для Яна настоятель и вовсе величина недостижимая, он от него любую кару примет… Даже зависть взяла: у нее такого никогда не было.
Но вот уперлись же лбами!
- Если честная - полагаю, вы сюда венчаться прибыли? - высказал отец Бенедикт, невозмутимо глядя на Люта: тот хватал воздух.
- Э, не-ет! - больше и сказать ничего не смог.
- Или так, или - вот вам Бог, а вот порог, - обозначил монах, - Я блуду не пособник.
- Да ведь ты нас сам так на грех толкаешь!
- Ой ли? Сие, сын мой, от тебя зависит!
- Не бывать тому!
Отец Бенедикт взглянул на притихшую оробевшую Марту, и на миг в темных глазах мелькнула улыбка.
- До свидания, - монах невозмутимо развернулся, удаляясь.
Ян бросился следом.
- Погодь, отче! Не во мне дело. Да и не только в Марте. Есть задачка по заковырестее…
Лют рассказывал все, без утайки, в том числе и своих дел не скрывая. Лицо монаха мрачнело все больше.
- Не думай, отче, - и тут не смог смолчать оборотень, - Купить индульгенции у меня денег хватит. Богу-то с его слугами они угодны…
Отец Бенедикт пригвоздил его пронизывающим до самой глубины взглядом, но сказал лишь одно слово:
- Идем.
Ян продолжать не стал, молча пошел впереди, показывая дорогу, как-будто аббат в том нуждался.
- Здесь еще? - зачем-то спросил он, переступая порог.
- А куда я денусь! - ядовито отозвался Уриэль, садясь на койке.
- За чем сюда ехал тогда, если не доволен? - огрызнулся Лют.
Дерзость - оружие слабых, а перед монахом, с интересом наблюдавшим за этой сценой, он почему-то до сих пор чувствовал себя полностью открытым, неприятно уязвимым, как будто все еще оставался ребенком, одиноким сиротой, напуганным своей особенностью. За свою вольную жизнь, волколак успел натворить много, но к самокопаниям склонен не был, и совесть о себе напоминала редко. И только под всеведущим взглядом темных глаз с сухого, всегда немного отстраненного лица, то и дело становилось не по себе…
Ян подвинулся, пропуская вперед отца Бенедикта. Его вопрос в ответе не нуждался.
- Уриэль и не отвечал: при виде монаха просто влип в стену.
Если до сего момента бенедектинец и испытывал какие-либо сомнения в услышанной истории, то сейчас они рассеялись. Яноша ввести в заблуждение трудно, - он обман на дух не переносит, но мало ли что… Нет! Чутье у оборотня оставалось по-прежнему верным: ни сумасшедшим, ни лгуном сидящий перед ними юноша не был, - сумасшедший бы не испугался, а так натурально изобразить страх не возможно.
Отец Бенедикт почти таким же жестом, как Ян вчера, сдвинул ворот рубашки.
Протянул руку, и, странное дело, Уриэль беспрекословно вложил в нее свою, позволяя размотать повязку и обнажить ожог от креста. Монах смотрел долго, а потом спокойно сказал Люту:
- Выйди.
Ян колебался.
- Ступай-ступай, - вдруг смягчился отец Бенедикт, - Ни с кем из нас ничего не случиться! Ведь так?
Он испытующе посмотрел на юношу, и Уриэль подтверждающее кивнул. Яну не оставалось ничего другого как оставить их вдвоем.
Наверное, отец Бенедикт не раз жалел о том, что рассказал своему неугомонному воспитаннику историю его рождения, но как иначе было объяснить откуда он такой взялся, откуда монах о нем знает, а главное - убедить, что волк - это не кара, не дьявольские козни и само по себе не является злом. Одной своей цели он достиг - Янош уверенности в себе не утратил. Однако одновременно монах невольно пробудил в юной и страстной натуре, и без того не склонной к компромиссам - жажду возмездия, когда стремление к справедливости переходит в слепую мстительность.
И все же, отец Бенедикт был уверен в своей правоте, сожалея лишь, что ему не удалось удержать шестнадцатилетнего мальчишку от опрометчивого побега в никуда.
То что он слышал потом - ничуть не обнадеживало, но как оказалось, оборотень был тверже характером, чем он даже предполагал. Сердце его не утратило способности сопереживать, и благодать Божия еще не оставила.
За что монах Бенедикт искренне благодарил Создателя, задавая свои вопросы Уриэлю.
Тот храбрился, всячески стараясь показать, что не ждет снисхождения и не нуждается в нем. Однако было заметно, что держится он уже на пределе возможных сил: и душевных, и физических.
- Гордыня суть начало зла, - внушительно произнес настоятель, глядя как юноша пытается замотать ладонь снова, - Она ни что иное, как самоутверждение и стремление противопоставить себя Богу. Отъединение это и рождает отчаяние и печаль сознающего свое ничтожество и бессильную ярость на себя и всех обладающих благом истинным…
- О каком благе ты говоришь, монах? Какое благо может быть для меня? И какое тебе дело до моих печалей?! - выкрикнул Уриэль, обрывая проповедь и сверкая на него амиантовыми глазами.
Но взгляды эти пропали втуне.
- Хотя бы то, что утешать страждущих мой долг, - спокойно сказал отец Бенедикт.
- А ты нуждаешься в утешении и спасении!
- От таких утешителей меня твой волк забрал едва живого! Мне - хватит!
- Не суди о Боге, по его заблудшим детям!
Сострадание, пробившееся сквозь всегдашнюю бесстрастную маску против всякой воли, не было порождено лишь чувством долга, и потому ранило особенно сильно. Юноша был растерян, измучен, почти сломлен - и совершенно один. Ни верить, ни доверять он попросту не умел, но хотелось очень - поэтому сопротивлялся он до последнего!
Отец Бенедикт задумчиво смотрел в отчаянные глаза, и в голове у него постепенно вызревала одна мысль. Он заговорил ровным бесстрастным тоном:
- "Господом создано все, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли, - все Им и для Него создано. Он есть прежде всего и все Им стоит". (Послание Павла к колоссянам, 1, 16–17) Не значит ли это что у Него прежде всего следует искать защиты?
- Мне?! - у юноши вырвался нервный смешок.
- Господь создал человека по образу и подобию своему - со свободной волей, ибо если бы воля его не была свободна - в чем была бы справедливость как награды за праведность, так и кары за грехи? Итак, судьба каждого человека, его спасение - находится в его собственных руках, и благодать Божья призывает его. Она исцеляет, она поддерживает его в труде над своим спасением, оправдывает и освящает его!
- Вот моя благодать! - Уриэль яростно взмахнул больной рукой, - Другой не знаю!
- Справедливость Божия беспощадна, милосердие - бесконечно! Все согрешили и лишены славы Божией. (Послание к Римлянам, 3, 23) Нет праведного ни одного (Послание к Римлянам 3, 10). Но сказано в Писании: сердца сокрушенного не отвергай…
Обратись к Господу, скажи искренне:
"Призри на меня, и помилуй меня, ибо я одинок и угнетен.
Скорби сердца моего умножились, - выведи меня из бед моих.
Призри на страдание мое и на изнеможение мое, и прости все грехи мои" (Псалом 24, 16–18)…
- Сохрани душу мою, и избавь меня, да не постыжусь, что я на Тебя уповаю… - почти неслышно закончил Уриэль, обессилено опуская голову.
- "Всякий, кто призовет имя Господне, спасется" (Послание к Римлянам 10, 13)! - не удержался от улыбки несколько удивленный его познаниями монах.
Легко убеждать того, кто жаждет быть убежденным! Чья воля повержена, и тело уязвлено, а душа стенает, алкая надежды… Жертва Христова искупила греховную человеческую суть, но грех-вина довлеет надо всем людским родом, которому был указан лишь один способ спасения.
13
Лют сидел у колодца, наблюдая за повседневным неторопливым монастырским бытом.
Нет, лишний раз убедился он, не про него это было. Душно за серыми стенами…
Пусто. Тогда за чем все? Домом Божим могут называть эту убогую груду камня только те, кто не знал ничего другого! В лес бы… По холодцу пробежаться по палой листве, глотнуть кристальной чистоты ручья, ощутить то особенное смешение запахов и звуков, говорящих о непрерывном кипении жизни… Вот где Храм Господень! Торжество Его славы…
- Тоскуешь? - Марта подошла ближе.
Ян неопределенно дернул плечом, и обернулся на скрип: разговор у настоятеля с дьяволенком вышел долгим, и он уже извелся ожиданием. Отец Бенедикт, стоя в проеме, поочередно смерил их хмурым оценивающим взглядом: расхристанный оборотень, да и вдове после всех перипетий так и не удалось придать себе добронравный вид.
- Хороши! - заключил монах с тяжелым вздохом, - Один другого краше! А больше не кому… Пойдем, сыне.
- Куда?
- Исповедаться, - отрезал отец Бенедикт, - Грехи тебе отпускать буду! Дело это трудное и долгое.
- Что, вот так сразу? Без оплаты? И епитимью отбывать уже не требуется?
Монах не сказал ни слова, но Лют осекся, и послушно пошел за ним.
- Лоб бы хоть перекрестил, - заметил настоятель, не оборачиваясь, - все-таки в храме…
Ян смотрел на прямую спину, тишина становилась невыносимой. А какой ей еще быть?
Многое накопилось за десять лет, многое было прожито и передумано. Осталось ли в нем вообще что-нибудь от монастырского парнишки, ушедшего в мир утверждать высшую справедливость, уж если более никто с ней не торопится, и - со всего маху приложившегося прямо мордой в грязь и кровь… Может, и хотелось где-то в самой дальней глубине души, как раньше, припасть к узкой сильной руке, сказать: "Прости, отец… Тошно… Больно. Страшно…", а слова шли другие, со всегдашним прищуром и изгибом дерзких губ:
- Может мне на колени встать? Или так послушаешь?
Аббат наконец развернулся и ударил так же, не жалея:
- А чего ты мне сказать можешь, чего я про тебя не знаю? Я дорогу, по которой ты идешь, и без того ведаю! А имен и дат мне перечислять не требуется! Об одном тебя спрошу: ты свою ненависть лелеешь и пестуешь, но сам-то - ужели нет на тебе безвинных крови и слез? Чем ты отличаешься от тех, кого ненавидишь и презираешь?!
"Признайся, волк, тебе ведь нравиться глотки рвать…" "Стоит оно того?.." Некуда тебе деться, волколак, потому что обложили тебя со всех сторон: от себя ведь никуда не денешься! "Господь знает мысли человеческие, что они суетны…" - Может я и жалею о чем, но не раскаиваюсь! Доведись переиграть - все равно так же случилось бы… - Ян отвернулся, не выдержав поединка взглядов, и тут же потрясенно вскинулся, услышав формулу отпущения грехов.
- Бог, Отец милосердия, смертью и воскресением Сына Своего примиривший мир с Собою и ниспославший Святого Духа для отпущения грехов, посредством Церкви Своей пусть дарует тебе прощение и мир. И я отпускаю тебе грехи во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь, - монах завершил молитву и ответил ему, - Не для тебя стараюсь! Нельзя спасти того, кто спасения не ищет. Просто обряд я должен провести по полному канону… и уж это пусть будет мой грех… Зови свою Марту.
Времени мало - вам внимание привлекать не к чему…
И у покойников улыбки бывают поживее, порадостнее, чем были у них обоих, когда шли к странноприимной комнате.
В часовню Ян вносил Уриэля на руках. Юноша и до того был белее полотна, но смотрел твердо. Хоть ему и не пришлось ступать на освященную землю, однако едва попав в намоленное поколениями монахов пространство он сжался, бледнея еще больше, на висках выступили капельки пота. Многие ведь молились тут искренне, а не по чину…
Отец Бенедикт приступил к службе немедля ни секунды, едва они трое встали на пороге. Однако сам оглашенный на положенные по церемонии вопросы аббата не отозвался: горло дергалось, нужные ответы так и не прозвучали, как будто язык примерз к небу.
- Веры… Жизнь вечную… - выполняя свою роль, за него выступил Лют.
Отец Бенедикт одобрительно кивнул, завершая первый и самый простой этап обряда, и переходя к следующему. На словах: "Выйди из него дух нечистый и дай место Духу Святому" - Уриэль содрогнулся и вцепился в Яна, внося разнообразие в его коллекцию царапин. Оборотень вгляделся в него: парень не в себе, но пока это похоже только волнение, правда настолько сильное, что больше напоминает панику.
А отступать некуда: священник, не прерываясь ни на мгновение, уже налагал ему на лоб и на грудь знаки креста. Юноша отчаянно хватал ртом воздух, силясь вздохнуть: у Яна самого дрогнул голос, когда он вслед за настоятелем повторил "аминь".
- Oremus: Omnipotens sempiterne Deus… - отец Бенедикт возложил руки на покорно подставленную голову.
Уриэль прикрыл веки, будучи почти в обмороке.
Соль… помазание, - юноша кусает губы едва не до крови, что бы не застонать и сохранить ясность сознания, но умудряется все-таки, хоть и постоянно запинаясь, самостоятельно прочитать молитву севшим надломленным голосом.
- Да будет мир с тобой!
- И с духом твоим…
Пока отец Бенедикт читал "Deus patrum nostrorum", Уриэль немного пришел в себя и собрался, определив видимо, что сможет выдержать все до конца. А вот Ян ни в чем уверен не был, особенно в том, что обряд, оборачивающийся медленной пыткой, даст какой-нибудь результат, и не станет к тому же пыткой напрасной, довершившись еще и обманутыми надеждами. Но прервать не смел, поддавшись впечатлению.
- Exorcizo Те, immunde spiritus… - монах крестит юношу трижды.
Изгоняю тебя, нечистый дух, во имя Отца и Сына и Святого Духа, изыди и отступи от этого раба Божия…
Бледно синие губы шевелятся, словно проговаривая вслед, голова бессильно откидывается на плечо оборотня, когда покрытый холодным потом лоб осеняет еще один крест…
- Oremus: Aeternam, аk iustissimam pietatem… - в последний раз священник возлагает руки на влажные слипшиеся светлые волосы.
Очередное аминь - и они уже у алтаря. Когда его касается край вышитого облачения аббата, символа его священнической власти, - Уриэль похоже все-таки отключается.
Ян, сам не воспринимая того, читает символ веры и "Отче наш", даже не прилагая усилий, что бы вспомнить давно забытое, только прислушиваясь к тяжести обвисшего в его руках тела.
И снова "Exorcizo Те", и "Ephpheta, quod…" - у юноши по щеке криво течет алая дорожка из прокушенных губ…
- Отрекаешься ли ты от Сатаны?
- Отрекаюсь… - хриплый, едва слышный выдох.
- И от всех дел его?
- Отрекаюсь…
Во рту солоно, в глазах темно - может это твой последний миг, семя дьявольское…
И едва хватает сил что бы выговорить последнее отречение.