Оказавшись на гребне стены, молодой ученый оценил высоту препятствия и аккуратно спрыгнул в заваленный всяческим мусором (слава Всевышнему - не металлоломом) закуток за каким-то приземистым кирпичным зданием, выглядевшим заметно свежее забора…
* * *
- Да-да, этот вопиющий факт имел место…
Неведомый доброхот оказался не кем иным, как главным инженером "Красного литейщика", то есть лицом, обладающим всего лишь чуть-чуть или, как выражалась младшая сестренка Веры, "на децл" меньшими полномочиями, чем "сам" директор. Поэтому и пропустил ее со всемогущим провожатым на вожделенную "территорию" вахтер без малейшего писка, даже нацепил на свою постную физиономию подобострастную улыбочку, долженствующую означать предельное радушие. Девушка же мстительно сделала вид, что не обратила на подхалима внимания.
Теперь же парочка удобно расположилась в комфортабельном кабинете и попивала хороший кофе, оперативно сваренный длинноногой секретаршей. Последняя попала в "предбанник" главного инженера, похоже, прямо с подиума, а сквозь дежурную улыбку, которой она одарила "гостью", сквозила неприкрытая ревность. Видимо, в хорошенькой головке никак не могла уместиться сложная мысль о том, что могут существовать молодые женщины с иными, чем "древнейшая", профессиями. На фоне заводского убожества, мимоходом отмеченного Верой по пути в "белый дом", обиталище главного инженера блистало просто бесстыдной роскошью.
- Этот… Как вы его назвали? - Господин Лажечников пытливо взглянул на безмятежную журналистку и после некоторой заминки вывернулся с честью: - Этот хам ввалился на предприятие с целой толпой озверевших мордо… Пардон, телохранителей. Самым незаконным образом нарушил гражданские права вахтера…
- Пожалуй, его права нарушишь… - пробормотала Вера, но хозяин кабинета не расслышал.
- Увы, в тот день была смена Ивана Савельевича… Ветерану предприятия недавно стукнуло семьдесят, и подобный стресс легко мог закончиться для него трагически! Слава Богу - обошлось…
- И что было дальше? - добрая девушка почувствовала мгновенное сочувствие к "церберу", на которого только что обижалась: все же тот тоже далеко не юноша, и неизвестно, чем бы обернулось вторжение для него.
- Ну что было… Я, извините, в тот момент на предприятии отсутствовал… - развел руками рыхлый лысеющий блондин. - Дела, понимаете… Но картину акта вандализма могу вам описать достаточно подробно…
Описание уже известного читателю "истребления Ильичей" в устах Олега Сергеевича заняло довольно много времени, да и рассказчик из него получился аховый: все время сбивался на канцеляризмы, присущие более милицейским протоколам, чем разговорному жанру, повторялся… Одним словом, к финалу Вера, несмотря на всю важность информации "из первых рук", заметно заскучала, и это не укрылось от инженера.
- Вот таким образом, - закончил он, скомкав конец. - И укатили восвояси. А нам потом пришлось отписываться и для милиции, и для прочих инстанций…
- А потом что было? - Девушке почему-то неприятно было общаться с господином Лажечниковым, но ради дела можно было потерпеть. Нужно было потерпеть.
- А вы разве не знаете? - изумился главный инженер. - Да поубивали их всех! Разборка была в городе… Я думал, что вы слышали уже. Еще и у нас проблемы были после этого, - всплеснул он руками. - Одного не то завалило у нас на складе, не то свои пришибли…
- Да? Расскажите-ка… - насторожилась девушка.
Но из Олега Сергеевича больше ничего выжать не удалось, поскольку, как оказалось, он вернулся в город лишь к шапочному разбору и знал вообще крайне мало. Или хотел показать, что знает мало… Словом, беседа перетекла в ту фазу, когда мужчина ощущает у себя за спиной стремительно растущий павлиний хвост и верит в свою неотразимость. Увы, совместное распитие "мартини", извлеченного из скрытого в стене бара, не говоря уже о последующем переходе на "ты", в планы Веры не входило. Тем более в подобной компании. НАСТОЛЬКО терпеть выходки главного инженера она не собиралась…
А минут через десять она уже покидала инженерский "будуар", унося в сумочке подписанный пропуск. Провожал ее торжествующий взор "секретутки", окончательно уверовавшей в свою всеобъемлющую неотразимость в начальственных глазах.
Но прямой маршрут к проходной журналисткой был отвергнут без серьезного рассмотрения. Еще чего - уходить с завода не солоно хлебавши, с таким трудом туда попав!
И уж совсем она не догадывалась, что, едва дверь кабинета захлопнулась у нее за спиной, вмиг подобравшийся господин Лажечников схватился за мобильник…
Тейфелькирхен, Восточная Пруссия, 1926 год.
Аксель Розенберг сошел с подножки поезда, перекинул через сгиб руки свой щегольский белый плащ, сдвинул на затылок широкополую, по американской моде, шляпу и закурил "гавану", окутавшись ароматным облаком табачного дымка.
Сигары стоили баснословно дорого, и Аксель вряд ли мог позволить себе такое мотовство, если бы не требовалось пустить пыль в глаза. Все же преуспевающие свежеиспеченные американцы не каждый день заглядывают в немецкое захолустье!
Все тот же старый вокзал Тейфелькирхена, столетние липы рядом, пролетки, терпеливо поджидающие седоков. Неужели старый Фриц Майгель все еще жив? Да нет! Конечно же, это его сын принял из рук старика кнут и вожжи.
"Где же, черт его побери, этот Отто? Неужели весь маскарад насмарку?"
Эх, если бы на самом деле он был таким преуспевающим, каким хотел казаться…
Как страшный сон вспоминались яблочные сады в Вермонте, кукурузные плантации в Алабаме, нью-йоркские доки, детройтские заводы… И все это, и массу чего еще пришлось пройти вслед за эфемерной мечтой. Считать "квотеры" и "даймы" вместо сотен и тысяч долларов, снившихся в душном трюме "Кайзера Фридриха", везшего его вместе с сотнями других грезивших золотым дождем искателей счастья из Гамбурга в Нью-Йорк без малого полтора десятка лет назад. Быть в глазах истинных американцев (чуть раньше его самого покинувших Дублин, Белфаст или даже Неаполь) "грязной немецкой свиньей", терпеть зуботычины и подножки, мучительно избавляться от тяжелого акцента…
И кто бы мог подумать, что удача улыбнется ему в тот самый момент, когда он разуверится во всем на свете?..
- Вы случайно не герр Розенберг? - раздалось совсем рядом.
Аксель удивленно оглянулся, смаргивая слезы, выступившие на глазах от чересчур крепкого курева. Или от ностальгии?..
Неужели этот бюргер - тот самый Отто Лемке, весельчак и балагур, неутомимый выпивоха и бабник, с которым, да еще с Гансом-неудачником, так весело было проводить время в кабачках или единственном на всю округу борделе старой фрау Шлоссер? Где же его рыжие кудри? Где белозубая улыбка?
- Что, не узнаешь меня, Аксель? - грустно улыбнулся худой мужчина с седыми висками, снимая шляпу с изрядно полысевшей головы. - И не мудрено-Сколько лет мы с тобой не виделись? Десять? Двенадцать?
- Тринадцать, Отто, целых тринадцать. Чертову дюжину. Старый Виллендорф выгнал меня перед самой своей кончиной.
- Ага! Когда ты обчистил его на три тысячи марок.
- На пять, Отто. Ты все забыл.
- На пять? Тогда ты должен быть благодарен старому хозяину, что он не отправил тебя за решетку, а всего лишь выставил за дверь. А то все веселье просидел бы на нарах с грабителями и убийцами.
- Ты думаешь, что я не благодарен? Еще как благодарен. Тех марок как раз хватило мне, чтобы добраться до Гамбурга и купить билет на пароход до Америки… Ну и там на первое время… Зато видишь, какой я теперь?
Розенберг повернулся перед старым приятелем, словно манекенщик на подиуме, давая тому шанс оценить твидовый костюм, лаковые туфли, трость с набалдашником из слоновой кости…
- И в окопах мне гнить не пришлось, между прочим, как некоторым. Где ногу оставил, приятель?
- Да недалеко отсюда, - ничуть не обиделся Лемке, притопнув деревяшкой, которая заменяла ему ампутированную ниже колена ногу. - Под этим чертовым Петербургом, уже в восемнадцатом. Русские здорово задали нам тогда жару. Ничего. Главное, все остальное цело. Ганс-то, говорят, сложил голову где-то в Бельгии.
- Недаром его прозвали Неудачником, - погрустнел Аксель. - А что, Отто, папаша Зейбель все еще содержит свою пивнушку на углу Линденштрассе и Остенвег или разорился?
- Как же, разорится он, старый прощелыга… Только сам теперь за стойкой не стоит. Всем сынок его заправляет.
- Толстый Михель?
- Он самый. И цены у него знаешь какие?
- Да я же с ним пел в церковном хоре! А ну, пойдем…
* * *
- И как ты жил все эти годы?..
Старые друзья продолжили беседу в пивной "Шварценриттер" - владелец ее был рад приветить "богатого американца", в которого обратился приятель его детства. По крайней мере, пиво оказалось свежим, да и шнапс не слишком отдавал сивухой. Что в последнее время само по себе было редкостью.
- Да-а-а, жил… - неопределенно махнул рукой Розенберг, не слишком горя желанием посвящать Отто в перипетии своей жизни на чужбине. - Не о том сейчас речь.
Он надолго припал к кружке с хитом сезона, "мекленбургским светлым", и вытер плотную пену с усиков "а-ля чикагский гангстер".
- А что, Отто, не все шедевры нашего покойного патрона пустили еще на щебенку?
- Что же им сделается? - пожал плечами Лемке, разливая из графина мутно-зеленого стекла в рюмки остаток шнапса и требовательным жестом подзывая официанта, чтобы обновил. - Стояли, стоят и будут стоять, Бог даст - до конца света достоят. Вон один, кстати, - он ткнул пальцем в окно на крылатое чудище, видневшееся в нише дома на противоположной стороне улицы. - Помнишь, как герр Штауберг этого болвана крылатого у патрона выпрашивал, чтобы особняк свой украсить? И отвалил сколько… Можно было такого же из золота отлить.
- Ну, насчет золота ты загнул…
- Может, и загнул, - согласился Отто, всегда отличавшийся покладистым характером. - Но уж из серебра - точно. И за что такие деньжищи?
Он снова наполнил опустевшие рюмки, буркнул: "Прозит" и опрокинул дерущее глотку пойло в рот.
- Ну и отравой поит твой дружок честных немцев… Хотя бывало и хуже. Ты, небось, к другому привык?
- Американское ничуть не лучше, Отто. Сивуха сивухой. Разве что из кукурузы.
- Надо же, а я и не знал… Утру нос этому вралю Лотару Гессу, который твердит, что это хваленое виски на вкус совсем как ангельская слеза.
- А кто их пробовал, эти ангельские слезы? Может, так и есть?
Уже изрядно хмельной Лемке расхохотался немудреной шутке приятеля и долго вытирал увлажнившиеся от смеха глаза.
- Ну и скажешь ты, Аксель… Все такой же шутник.
- А сейчас сколько просят за виллендорфовские статуи? - вернулся Розенберг к интересной для него теме. - Дороже, небось, чем раньше?
- Да ты что? - вылупил на него глазки собутыльник. - Кому сейчас нужно это барахло? На щебенку, конечно, не дробят, но… Да и кто продавать будет?
- А разве у фон Виллендорфа не осталось наследников?
- Наверное, остались, - безразлично пожал плечами Лемке, налегая на сосиски с тушеной капустой, от которых Аксель как-то отвык за океаном. - Только имение его заколоченное стоит. Говорят, что наследница… Какая-то внучатая племянница, что ли… В общем, где-то в Рейхе живет наследница. В Дрездене или Бадене. Здоровье у нее слабое для нашего климата. А ты что, купить хочешь?
- Я - нет. На что они мне сдались? Но вот есть люди…
Розенберг наклонил свою голову к голове Отто и что-то зашептал ему на ухо…
* * *
- Вот что значит - в Америке побывать!..
Отто и Аксель, компаньоны-соучредители компании "Виллендорф и K°", курили у распахнутого окна и с удовлетворением следили за кипевшими внизу работами. Десяток рабочих отделывал кровлю приземистого кирпичного здания литейного цеха, еще полтора десятка сгружали рельсы с грузовичка, кто-то месил строительный раствор, кто-то… Площадка напоминала разбуженный первыми весенними лучами муравейник.
Совместных капиталов обоих новоявленных бизнесменов хватило лишь на аренду пустыря за городом. Когда-то, еще в конце прошлого века, крепкий и полный сил скульптор, побывав на Первых Олимпийских играх в Афинах, загорелся идеей основания стадиона, но быстро охладел к этой затее, как и ко многим другим своим "завиральным" начинаниям. Во время войны "Виллендорфово Поле" было реквизировано для военных целей, и все четыре года там день-деньской маршировали, упражнялись в стрельбе и штыковом бое учебные роты военного училища, переведенного сюда из-под Золингена. Но война миновала, и игрушечному Рейхсверу оно больше не понадобилось… Так что уступили истоптанный солдатскими каблуками пустырь за сущие гроши. Магистрат даже рад был, что появится наконец в Тейфелькирхене своя промышленность, меньше будет слоняться по улицам безработных бездельников, а в пустую городскую казну потекут денежки.
Но больше всего бургомистра Мюллера радовало не это, а пухлый пакет с рейхсмарками, врученный ему после приватной беседы "американцем".
Боже упаси! Какая еще взятка? Скромное пожертвование на городские нужды, только и всего! И за сущие же пустяки - за использование в качестве моделей кое-чего из городского имущества. Многочисленных, никому не нужных статуй, торчавших на каждом углу и превращенных местными голубями в некий гибрид гостиниц и общественных туалетов. Что сделается с истуканами, простоявшими без толку чуть ли не сто лет, если с них аккуратно снимут слепки и изготовят по ним такие же, но из новомодного искусственного камня. Должно же мастерство самого уважаемого горожанина хоть когда-нибудь принести прибыль его родине?
Стоило ли говорить, что доброго герра Мюллера посвящать во все тонкости своей задумки компаньоны не стали.
Конечно же, они собирались отливать статуи по образу и подобию виллендорфовских, чтобы те радовали глаз жителей не только Тейфелькирхена, но и прочих городов Германии, а там, как знать, и других стран. Кто же в недавно оправившейся от мировой бойни Европы откажется украсить площадь или парк точной копией творения некогда знаменитого художника? Да еще за очень привлекательную сумму… Но то, что одной из копий очередного "образца", предварительно искусно состаренной и надлежащим образом обработанной, предстоит занять его место, бургомистру было знать совсем не обязательно. К чему нервировать пожилого человека?
Пару раз подобный фортель друзья уже провернули, отправив в трансокеанское плавание два не самых крупных по размеру произведения великого скульптора. Такие, с которых можно было снять слепок, не очень утруждаясь сложной многоразъемной формой. И все прошло как по маслу. Денег, которые перевел на банковский счет фирмы заокеанский знакомец Розенберга, хватило и на строительство, и на оплату трудов квалифицированного мастера, подкинувшего идею лить статуи на продажу не только из бетона, но и из бронзы, - спрос обеспечен.
Но мистера Марлина, нью-йоркского партнера "Виллендорфа и K°", не слишком впечатляли статуи-недоростки. Нет, он готов был платить за них полновесными долларами, и весьма щедро, но…
- Поймите, мистер Розенберг, - доносилось с шипением и треском из телефонной трубки - разговор с Америкой обходился баснословно дорого, но дело того стоило. - Ваши статуэтки, конечно, хорошо, но мне нужно настоящее искусство! Вот, я вижу среди присланных вами фото… - Далекий шелест плотной бумаги. - Парня с копьем на коне…
- Альбрехт Медведь?
- Да хоть Бизон… У вас в Германии тоже в ходу клички, как у индейцев?
- Нет, но…
- За вашего медведя я плачу пятнадцать тысяч долларов, мистер Розенберг, - хрюкнуло в трубке. - И за его конягу - столько же. Это хорошие деньги, поверьте мне.
- Это будет технически сложно…
- Технические подробности меня не интересуют. Я плачу деньги за товар, вот и все. Подумайте над моим предложением, мистер Розенберг. Гбай!..
Компаньонам осталось только чесать в затылке и размышлять над возникшей проблемой. Чем они, собственно, сейчас и занимались.
- Хватит дымить, Отто! - Аксель захлопнул окно и вернулся к столу, на котором были разложены чертежи, фотографии и даже макеты проклятой статуи - сами в прошлом ученики скульптора, оба одинаково хорошо владели и карандашом, и глиной. - Все равно мы с тобой ломаем голову зря.
- Почему же зря? - Затушив окурок в пепельнице, инвалид проковылял к модели скульптуры и прочертил куском мела новую линию взамен стертой. - Вот так, я думаю, будет лучше.
- Как же ты скрепишь столько деталей в единое целое? Форма рассыплется еще до заливки! А если и удастся, то потом останется столько швов, что… И опять же, искажение геометрии. Мы получим не всадника, а неведомое миру чудовище. Нет, все это - не выход из положения, - Розенберг досадливо смахнул на пол бумаги.
- Что же делать, Аксель?
- А вот что… - Вооружившись карманным ножом, "американец" несколькими ловкими движениями расчленил глиняное, еще не совсем затвердевшее тело на несколько неровных кусков.
- Да ты что?! - только ахнул Лемке при виде подобного святотатства. - Это же работа Мастера!..
- Да хоть бы и подмастерья, - "хирург" хладнокровно сделал еще один разрез. - Зато теперь формы будут всего лишь двух - или трехразъемными.
- Но как потом…
- А помнишь, как патрон присобачил на место руку статуе принца Ойгена, которую уронили с повозки растяпы-грузчики? Он тогда был в отличном настроении и рассказал мне свой фирменный секрет.
- Какой?
Аксель поскреб пятерней в затылке и немного смущенно ответил:
- Конечно, дело отдает чертовщиной, но… Отколотая рука и туловище тогда ведь срослись в единое целое. Даже шва было не видно.
- Не знаю, как ты, - твердо заявил Отто, - а я бы для начала попрактиковался на чем-нибудь менее ценном, чем статуя маркграфа Альбрехта…