Оставшись наедине, монах, терпеливо дожидавшийся результатов проверки, впервые за последние два часа разжал рот и, протянув руку к Сангре, властно потребовал:
– Подлинник.
– А может, тебе еще и ключ от квартиры, где девки визжат? – ехидно поинтересовался тот, напомнив: – Я же говорил, что это, – и он небрежно пнул ногой по сундукам, – всего-навсего выкуп, не выплаченный тобой месяц назад. А теперь, рассчитавшись с прежними долгами, я дозволяю тебе продолжить наш нервный разговор. Но вот какая штука получается. Подлинник я тебе вручу, после чего ты будешь счастлив до самого конца жизни. А шо я сам буду иметь на долгую и светлую память за наши бурные страстные свидания?
Фра Пруденте озадаченно воззрился на Петра, не собирающегося умолкать, а тот, подметив удивление на лице своего собеседника, патетически воздел руки кверху и завопил:
– Господи, и этого бестолкового биндюжника ихний Ваня хочет назначить смотрящим, то бишь епископом. Вай ме! Ну ладно, я нынче добрый, а посему специально для олигофренов из католического Евросоюза напоминаю, что мы успели вторично пленить кузена Изабеллы. А помимо него у Кейстута в качестве нашей доли за взятие Христмемеля томится в плену одна большая жирная и наглая немецкая свинья по кличке Дитрих. И за этого кабана мы тоже хотим поиметь нехилую кучу флоринов, но…
– Я его не покупать, – перебил инквизитор.
– Вот те раз! – огорчился Петр. – А как насчет Бони?
Монах весьма категорично мотнул головой.
– Не, ну а какого я тогда Христмемель брал, надрывался, кровь проливал, в ведре вашем ржавом чуть не задохнулся и копье свое ночное едва уберег?! – возмутился Сангре. Фра Пруденте равнодушно пожал плечами. – То есть ты хочешь сказать, что все это исключительно мои проблемы? – догадался Петр. – Ах ты ж, эгоист задрипанный! А я-то перед тобой душу нараспашку и тельник наизнанку, – он возмущенно посопел, но, переведя свой взгляд на два сундука с деньгами, ласково погладил крышку ближайшего, и умиленно заулыбался. – Ну ладно, я нынче покладистый. Не хочешь выкупать, и не надо. Кати в свою Шамбалу, и скатертью тебе дорожка, – и, глядя на опешившего инквизитора, нахально поинтересовался: – Я тебе чего-то должен? Ну, если много должен, твой бог простит.
– А подлинник заемный письмо Овадьи? – удивленно выдавил монах.
– А вот это твои проблемы, – обиженно заявил Сангре и развел руками. – Извини, но при твоем безобразном отношении к моим заботам каждый остается при своем бубновом интересе, крестовенький ты наш.
– Но ты сказать, что не собираться получать флорин по письмо. Тогда почему ты не отдать подлинник, если… – начал инквизитор.
– А из принципа, – весело перебил его Петр. – Ежели ты со мной по-человечески, то и я к тебе по-людски, а коль ты по-свински, то… – он с улыбкой развел руками и осведомился: – Ну шо, будем дальше друг на друга хрюкать или побазарим за жизнь более плодотворно?
– Тебе все равно придется отдать подлинник, – после недолгого молчания произнес монах и сурово уставился на Петра.
– Ты опять за угрозы, старый козел?! – возмутился Сангре, успевший получить от Улана подробную информацию про ассасинов и сейчас решивший её использовать к собственной выгоде. – Не угомонился еще?! Так ты поимей ввиду, ратники из СССР вообще ничего не боятся, а "Витязи из Хрен-Каиды" даже смерть свою встречают с улыбкой, поскольку всех нас, погибших за веру, царя и отечество, в райских садах возле винных фонтанов будут встречать полногрудые гурии. А вот кое-кого в наказание за загубленное поручение ждут нехилые штрафные санкции папашки Вани. И это только на этом свете, а на том тебя встретят даже не фурии с гарпиями, а наглотавшиеся виагры черные рогатые парни с вилами в волосатых руках. Короче, в ближайшую вечность тебе предстоит весьма бурная и насыщенная сексуальная жизнь.
Инквизитор призадумался. Увы, но ассасины действительно, как ему доводилось читать у тех, кто с ними сталкивался, встречали муки и даже саму смерть с блаженной улыбкой на лице. А после того как римский папа получит обгорелый клочок долгового обязательства, да еще с комментариями, до проклятья и впрямь недалеко. До проклятья и… Ему припомнился указующий на костёр перст Иоанна, и он мрачно осведомился:
– Сколько ты хотеть?
– О! – возликовал Петр. – Ну наконец-то! Уважаю понятливых, брателло! Значит так, за бывшего тамплиера прежняя цена удваивается, и тут ты сам виноват. Он же теперь битый, следовательно за него положено двух небитых, то бишь червончик. Но ежели Боня у нас идет за порося, то хряк Дитрих будет как минимум в пять раз тяжелее. Соображаешь, к чему я клоню? Итак, цену за Боню множим на…
Договорить Сангре не успел. Фра Пруденте горячо запротестовал, что оценивать людей полагается не по весу, но исключительно по уму и общественному положению.
– Пес с тобой, уговорил, – равнодушно отмахнулся Петр. – Так и быть, зайдем с другой стороны, более сподручной для европейских извращенцев. Но тогда, учитывая, что сей комтур занимал пост примерно раз в десять повыше, чем наш Боня…
– В пять, – заупрямился инквизитор, горько жалея, что отверг первый оценочный критерий.
– Ишь какой! – возмутился Сангре. – И то не по нраву, и это не годится. Не там сидишь, не так свистишь. Ну ладно, барыга, я нынче покладистый, посему будь по твоему, в пять. Итак, множим сей пятачок на новую стоимость кузена и получаем полсотни тысяч золотых флоринов. Итого…
– Шестьдесят тысяч, – скорбно констатировал фра Пруденте.
– Молодец, бухгалтер, – похвалил Петр. – А теперь будь ласка, гроши на бочку и я мигом вручаю тебе обоих пленных, завернутых в подлинник долгового обязательства старого хитрого жида Овадьи, и мы расходимся, как в море корабли. Понимаю, ты будешь по мне скучать, но не горюй, мир тесен, глядишь и встретимся где-нибудь в Андалусии, Париже или близ Кенигсберга. Прикинь, святоша, варьете "Дойчланд золдатен", юные эсэсовки в янтарных бусах и красных галстуках пикируют, шо мессершмиты на наши колени, а на столе чего только нет. И шнапс с копченым салом, и ёрш из русского самогона с баварским пивом под пиццу с мацой, – он застонал от удовольствия. – Короче, сплошная кошерная пища, проверенная семью раввинами и пятью брахманами в спецлаборатории НКВД…
– У нас нет столько флорин, – перебил доминиканец, зло глядя на Сангре.
Ох, с каким бы наслаждением он сунул ногу этого наглого негодяя, смеющего перечить святой инквизиции, в испанский сапожок и, не доверяя никому, собственноручно принялся бы закручивать винты. Медленно. Очень медленно. Фра Пруденте чуть не застонал от наслаждения, почти слыша, как хрустят косточки на фалангах пальцев его наглого собеседника, как лопается кожа и начинает сочиться кровь…
Увы, в реальности все обстояло иначе, и он уточнил:
– У нас нет ни половина, ни четверть, ни даже десятый часть.
– А каким местом ты раньше думал?! – возмутился Петр. – Сам виноват! Где это видано, затевать такое большое дело и без начального оборотного капитала. Ты ж, зараза, получаешь дикую прибыль, на каждый флорин цельных двадцать! Да у нас за такой навар любой олигарх без раздумий и маму в публичный дом сдаст, и родину продаст, и сам в гомосяку или трансвестита переквалифицируется! Короче, ищи, где хочешь. Встретимся, когда найдешь, не раньше, – он решительно поднялся со своего стула, но тут же, досадливо хлопнув себя по лбу, спохватился и обратился к монаху. – Ах да! Мы ж еще не порешали с тобой за Изабеллу!
"Вот оно! Выкупить захотел! Похоть обуяла! Ну-ну! Теперь у нас с тобой иной разговор пойдет, куда веселее!" – мелькнуло в голове фра Пруденте. Он с наслаждением откинулся на своем стуле с высоким подголовником и надменно уставился на Сангре даже не пытаясь скрыть злорадной ухмылки…
Молчал инквизитор недолго – уж очень хотелось поскорее отыграться за пережитые унижения. Недолго думая, он заявил, что цена сей злокозненной еретичке не меньше ста тысяч флоринов. Да и за слугу ведьмы, с учетом ста тридцати загубленных им детских христианских душ, надо уплатить по крайней мере тринадцать тысяч флоринов, а меньше никак. Без того получается очень дешево: всего по сотне золотых за каждое умерщвленное им христианское дитя.
Выдав столь непомерное требование, он пристально уставился на Сангре, ожидая увидеть смятение на его лице, но как ни удивительно, кабальеро радостно улыбался.
– Заметь, не я это сказал, а ты, – торжествующе произнес он.
Внутри у фра Пруденте что-то тревожно ёкнуло, а чуть погодя ему и вовсе поплохело не на шутку. Оказалось, дон Педро подразумевает, что Изабелла со своим слугой – точно такие же пленники. Правда, касаемо погубителя детей инквизитор припозднился, ибо зловредного колдуна в горячности прямо там, в Берестье, запытали до смерти. И Сангре принялся увлеченно рассказывать, как его люди "работали" над ним и когда именно приключилась осечка – в смысле перебор с пытками.
Равнодушно слушая подробности, от которых у простого мирянина, живущего не столь святой жизнью как фра Пруденте, кровь застыла бы в жилах, монах непроизвольно и с некоторым удивлением отметил про себя, что ряд пыток ему вовсе неизвестны. Даже названий таких – Снегурочка Нигерии, Клёвый червяк, Озимый кабан и Печальный домкрат – ему ранее слышать не доводилось. А Сангре продолжал увлеченно живописать, как Чарльз, оказавшийся на удивление хлипким, выдержал лишь Петлю Каа, хотя при этом неприлично громко хрипел, но едва ему влили через воронку три ведра Абсолюта, как он отдал концы…
Закончив рассказ о слуге-колдуне, Петр вновь вернулся к Изабелле. Мол, девица чересчур хрупка, весьма болезненна и вдобавок чрезмерно капризна, а потому ему чертовски не хотелось бы везти ее с собой на Русь. Поначалу-то он хотел поступить с нею точно так же, как и с ее слугой, но призадумался и переиначил – куда выгоднее продать ее святым отцам. Жалко, конечно, выпускать ее живой, но авось ненадолго – те ж ее все равно скоро замучают, а он зато прибарахлится. Короче, нехай фра Пруденте выкладывает сто тысяч флоринов и забирает мерзавку хоть сегодня. В крайнем случае завтра. Словом, поскорее.
– С кого иного за столь злобную и знатную бьёз хексе я содрал бы полтораста тысяч, не меньше, но мы ж с тобой немножечко коллеги, верно? А потому радуйся, отче, ибо я, не торгуясь, соглашаюсь на ту цену, что ты назвал. А лучше, если ты сразу выложишь сто шестьдесят тысяч и заберешь всю троицу. Само собой, вместе с подлинником заемного письма Овадьи. Но чур выкуп за донью, – Сангре строго погрозил пальцем, – в первую очередь, а то у меня от ее бесконечного плача, визга, крика и стонов голова раскалывается.
Инквизитор, тупо уставившись на Петра, пытался вникнуть в сказанное им и никак не мог этого сделать. Наконец он взял себя в руки и попытался поторговаться, но на сей раз у него ничего не получилось – Сангре категорически отказывался уступить хотя бы тысячу. В подтверждение своей непреклонности он даже шарахнул кулаком по столу, тем самым давая сигнал стоящему за дверью Яцко. И тут же толмач затащил в комнату немецкого купца со шкатулкой, наполненной большими кусками необработанного янтаря.
Петр моментально оживился и объявил небольшой перерыв. Сунув в руки монаху кубок с медом, он радостно всплеснул руками при виде содержимого ларца и приступил к торгу, длившемуся не менее получаса. Наконец они ударили по рукам. Сангре оплатил весь янтарь и принялся расспрашивать купца насчет растворимого кофе, цейлонского чая, подсолнечного масла, соленой кукурузы и табачка с Ямайки. Перечень экзотических товаров длился долго и закончил его Петр детальными расспросами насчет пороха, на всякий случай названного им на всех языках, чтобы монах точно понял, о чем идет речь. Горестно посетовав на его отсутствие, а ведь он бы взял не меньше нескольких сотен бочонков и задорого, Петр наконец-то отпустил торгаша восвояси.
Фра Пруденте дураком не был и соображал быстро. Потому, едва купчина вышел, инквизитор принялся уговаривать Петра срезать стоимость выкупа, обязуясь в случае согласия поставить ему на всю сумму кой-какой товар из перечня, только что услышанного из уст Сангре. Услышав про порох, Петр, поупиравшись пару минут ради приличия, махнул рукой:
– Ай, так и быть, можешь утереть сопли. Счастье твое, что связался именно со мной, а не с каким-нибудь великим укром. Вот он бы ободрал тебя с ног до головы, не побрезговав даже твоими занюханными подштанниками прошлогодней стирки, которые в срочном порядке напялил бы на себя, как законный трофей. Я же и рясы с тебя снимать не стану.
И они приступили ко второй части торга, обсуждая цену пороха. Но вначале фра Пруденте попытался уговорить Сангре позволить выкупить каждого пленника отдельно, причем от отчаяния раскрыл свои карты, честно назвав причину этой просьбы. Мол, у него самого нет ни монеты и надежда только на Тевтонский орден. Однако его руководство деньги считать умеет и дважды за одно, то есть за Бонифация, платить навряд ли согласится. А то, что они откажутся выкупать еретичку Изабеллу, и вовсе само собой разумеется.
Получалось, фра Пруденте остается рассчитывать лишь на их согласие выкупить Дитриха, да и то за иную цену. Мол, всего восемь лет назад орден за десять тысяч серебряных марок приобрел у Бранденбургского маркграфа Вальдемара Великого восточную Померанию[36]. Пятьдесят тысяч флоринов – сумма чуть меньшая, но именно что чуть, и они навряд ли согласятся выплатить столь огромный выкуп за одного-единственного человека, пускай и комтура замка. Но если кабальеро согласится срезать цену за Дитриха и отдать долговое обязательство после привезенного за него в качестве выкупа товара, фра Пруденте, получив у Овадьи весь долг, с легкостью выплатит всё до последнего денье за двух остальных.
И он умоляюще уставился на Петра. Тому на миг даже стало немного жалко инквизитора. Ну да, сволочь, но если вдуматься, не на себя человек работает – на чужого дядю, в смысле римского папашку. И как работает – залюбуешься. Пашет не за страх, а за совесть. Тут тебе и энтузиазм, и инициатива, и усердие. Что ж, можно и… помочь. Тем паче, это входило в планы самого Сангре.
– Ладно, пономарь хренов, быть по твоему, – сделал он вид, что готов уступить. – Люблю упрямых. Посему пускай мухи отдельно, котлеты отдельно, то бишь дозволяю поочередный выкуп этой троицы. И после того, как ты выложишь мне в качестве награды за уступку еще тысячу гривен и привезешь весь оговоренный товар за Дитриха, я отдам тебе долговое обязательство Овадьи. Но перед этим ты поклянешься всеми святыми и муками Христовыми, что в течение года выкупишь Изабеллу с Бонифацием. Уразумел?
Фра Пруденте вытер пот со лба и торопливо закивал, на радостях даже не задумавшись о том, с чего бы вдруг кабальеро, выказавший себя несколько дней назад столь хитроумным, изобретательным и предусмотрительным, вдруг стал безмерно доверчивым. Он знал другое – теперь ему удастся заполучить подлинник.
– И цену бы снизить… – промямлил он.
– Перебьешься, – отрезал Петр. – Я и так плачу за порох достаточно дорого. Ну как, по рукам, далай-лама мусульманского разлива? – он дружелюбно хлопнул инквизитора по плечу.
– А если орден захотеть сам договориться с тобой?
– А ты им передай, что я, дескать, заявил, будто вести со мной дела придется одному тебе, поскольку они, как сборище жуликов, у меня из доверия вышел, – невозмутимо пояснил Сангре. – И вообще у меня с детства ко всем фрицам лютое отвращение и брезгливость, как к грязным вонючим свиньям.
Фра Пруденте покосился на Сангре. Чувствовалось, что ему хочется о чем-то спросить, но не решается.
– Ты – другое дело, – предугадал Сангре щекотливый вопрос и заговорщически подмигнул монаху. – Понимаешь, с одной стороны вера у вас всех одна, со злющими-презлющими глазками, так и хочется их повыковыривать. То есть в идеале надо бы всеми вами заняться, бо научить сявок из Европы правильному пониманию жизни – каждому одесситу в кайф забубённый! Но твоя контора далеко и на Руси вашим святым кострам все равно не полыхать. А эти уроды из НАТО, то есть из ордена, – торопливо поправился он, – уже вплотную к ее границам подошли. Посему приходится решать задачи в порядке очередности. Из-за чего я и заключаю с тобой временное перемирие. Так что можешь ликовать – наши длинные руки пока не тянутся к твоей цыплячьей шее и широкое русское гостеприимство в виде увесистой оглобли тебя не коснется. Живи и радуйся, падла.
Однако в обмен на свою уступку Сангре заявил, что ожидать доставку выкупа станет не здесь, а в Твери, следовательно, и меры должны быть русскими, дабы в случае разногласий местный князь смог бы их рассудить. А в связи с тем, что он понятия не имеет, насколько тяжел порох, его количество лучше определять не весом, а объемом, так надежнее…
Доминиканец призадумался, попросив сутки на раздумье. В результате он выклянчил в качестве подстраховки два дополнительных обязательства со стороны Сангре. Во первых растянул сроки доставки. В случае, если по каким-либо причинам он не сможет привезти порох в полном объеме в первый год, Петр обязан ждать остальное еще столько же. А помимо письменного договора, Петр в особой бумаге поклянется в два ближайших года ничего не получать у Овадьи и никому не передавать подлинника долгового обязательства. Получив все положенное за Дитриха Сангре отдает крестоносца вместе с подлинником, а инквизитор приносит в главном храме Твери торжественную клятву на следующий год привезти оговоренное серебро за Изабеллу и Бонифация. Ссылка на тверской храм особо порадовала инквизитора, ведь он православный, а значит в нем что ни сотвори, вплоть до совокупления – ничего грехом не будет.
Выслушав инквизитора, Петр кивнул, соглашаясь.
– Слушай, и шо я в тебя такой влюбленный?! – подивился он. – Податливый стал, как пластилин, что ни попросишь – все уступаю. Пиши, контора.
– И помни, – на всякий случай предупредил монах. – Даже если ты приехать в Гамбург, ты не получить у Овадьи ни один гульден, ибо мы раньше показать ему твой обязательство и договор и предупредить его…
– Ой, ну шо ты за меня так плохо думаешь?! – обиженно перебил его Петр. – Когда я даю слово, то всегда его держу и готов поклясться в том одновременно на Библии, Талмуде, Ведах и Коране, разом возложив все свои конечности на эти святые книги! Но и ты поимей ввиду, шайтан-раввин: второй год – окончательный, бо я ждать всю жизнь не намерен.…
…Но рассказывать Улану подробности, могущие ранить его влюбленное сердце, Сангре благоразумно не стал. Правда, похвастаться не преминул:
– Это не я его уговаривал, а он меня.
– Правда?! – вытаращил глаза Улан, и простонал: – Эх, жаль меня там не было! Вот бы поглядеть!
– Если бы ты там был, уговаривать пришлось бы мне, – вздохнул Сангре. – И не факт, что удалось бы, – он кивнул в сторону Изабеллы и добавил: – А я как в пьесе Шиллера: "Мавр сделал свое дело, мавр может уйти", – и почему-то грустно вздохнул.
Улан внимательно посмотрел на друга и проницательно осведомился:
– Жалко было расставаться?
С кем – он не спрашивал, да оно и так было понятно. Петр пожал плечами и сознался: