– Знаешь, и впрямь немного взгрустнулось. В сущности, она ж хорошая и… несчастная. Представь, никаких перспектив впереди: ни мужа, ни детей, ни семьи. Одна богиня любви в святилище, да и та деревянная, то бишь мертвая. А что проку от мертвой любви?
– А ты изменился, – констатировал его побратим.
– Все мы меняемся и даже само время не стоит на месте, так что уж говорить о людях, – философски выдал в ответ Петр. – А ты это к чему?
– Как-то лиричнее стал что ли. Во всяком случае раньше ты со своими дамами куда спокойнее расставался, а сейчас переживаешь.
– Видел бы ты, как она смотрела мне вслед, – хмыкнул Сангре.
– Вот, вот, и я о том же, – усмехнулся Буланов. – Между прочим, вслед тебе и раньше смотрели, причем точно также.
– Странно, а почему я раньше этого никогда не замечал? – усомнился Петр.
– Потому что не оглядывался.
Сангре крякнул, не зная что ответить, но привычка оставлять последнее слово за собой сказалась и он нашелся, заодно резко сменив щекотливую тему, поинтересовавшись:
– Лучше скажи мне, дружище, есть ли у тебя какие-то соображения насчет того, зачем мы спешно понадобились в Твери, причем именно в роли дознатчиков? И шо за солидный дядя там недавно скончался, притом неизвестно от чего?
Улан покачал головой, сознавшись:
– Понятия не имею. Вертится на уме какое-то смутное воспоминание, но… Да и зачем попусту гадать? Михаил Ярославич сам скажет, когда мы до него доберемся.
– Скажет, – согласился Петр, – но, судя по старательно хранимой всеми тайне, дельце-то серьезное, не из рядовых. Не дай бог, княжеский сынок. А если имеется подозрение на яд, то дело еще и припахивает безнадегой, поскольку у них в Твери нет ни химлаборатории, ни спецов, да и об эксгумации никто не слыхал. Вот я и гадаю: что князь с нами сделает, когда мы разведем руками? А уж если он вдобавок припомнит нам и старые грехи…
Глава 21. Почти по Гоголю, или Кобельерская честность
Возле границы со Смоленским княжеством Ольгерд, лично провожавший их вместе с тремя сотнями воинов, распростился с побратимами. Таким образом, по землям Руси Улана с Петром и Изабеллу со служанками сопровождали присоединившиеся к ним в Витебске сыновья Сугарда, Локис с Вилкасом, Яцко в качестве толмача, да еще два десятка воинов. Из них чуть меньше половины были старые знакомые побратимов, проверенные в деле под Христмемелем, а оставшиеся некогда входили в число дружинников Давида. По национальности все эти двадцать пять человек были кто кем – эдакая сборная солянка, состоящая из кучи аукшайтов, жмудин, ятвягов и пруссов, причем последние в свою очередь состояли из натангов, бартов, а также одного самба и одного скальва. А среди славян-русичей помимо дреговичей Яцко и Кастуся имелись бужане, волыняне и один кривич.
В Тверь эта интернациональная компания прибыла впритык. Еще день-два и реки вскрылись бы, как некогда предупреждал Кирилла Силыч. Они уже и так покрылись опасными полыньями, куда дважды проваливались лошади. Первый раз обошлось, благополучно выбрались, но, как оказалось, это было предупреждение судьбы, в другой раз их не пощадившей.
Нет, нет, никто не утонул, но попытка вытащить сани с дорожными припасами, закончилась безуспешно. Единственное, что удалось извлечь литвину Свитрусу после неоднократного ныряния в ледяную воду, так это ларец с изрядно вымокшей грамоткой Гедимина, адресованной Михаилу Ярославичу.
– Почти по Гоголю, – уныло прокомментировал Сангре, держа на вытянутой руке свиток.
– Что ты имеешь ввиду? – спросил стоявший рядом Улан.
– Пропавшую грамоту, – отозвался Петр, кивая на медленно подползающие к бумажным краям и одна за другой срывающиеся вниз подозрительно темные капли. – И самое обидное, почти перед финишем – мы ж завтра к вечеру точно до Твери доберемся.
– Что делать, лед тонкий. И так погоде спасибо, что морозцами побаловала, а то бы вообще застряли посреди пути.
– Да-а, – задумчиво протянул Сангре. – А тебе не кажется, что вся наша жизнь здесь напоминает блуждания по тонкому льду. А он, гад, все не крепнет и не крепнет.
– Времена такие, – философски откликнулся Улан. – Советую смириться с мыслью, что и завтра если и будет лучше, чем вчера, то не намного. И так всю жизнь.
– Ну уж дудки!– возмутился Петр. –Насчет завтра еще куда ни шло, перетерплю, но касаемо всей жизни такое глобальное потепление меня никак не устраивает. И вообще, пора завязывать с приключениями. Признаться, они мне порядком поднадоели.
– А деньги в Гамбурге?
– Я ж письменное обязательство дал в ближайшие два года ни-ни, – напомнил Петр. – Да и ни к чему они мне сейчас. Да и потом тоже. Я ж человек скромный. Все, что мне надо от жизни, – это увитый лозами трехэтажный особнячок, маленький садик до горизонта, несколько слуг – два-три взвода, не больше, и маленький гардероб с платьями на любой случай, на любой день недели, на любой сезон и…
– Погоди, погоди, – остановил его Улан. – Я-то думал, ты решился пойти на обман, потому что ситуация требовала, иначе никак нельзя, а ты на самом деле собрался честно выполнить все условия договора?
– А как же, – развел руками Сангре. – Как только он все привезет, я и Дитриха верну, и подлинник долгового обязательства инквизиторам вручу. Нам, идальгам, без того никак, честь кобельерская обязывает.
– А… выполнить свое обещание вернуть долговое обязательство Изабелле тебя честь не обязывает?
– Обязывает, – кивнул Петр. – Дама опять же. Конечно, выполню.
– Но ты же знаешь, что инквизитор в договоре написал. Он ведь исхитрился вставить в него, что твоя русская мера объема приравнивается к испанской фанеге. По словам Изабеллы, те небольшие бочонки с медовухой, даденные нам в дорогу Гедимином, размерами точь-в-точь схожи с барселонской фанегой, а она одна из самых больших. Изабелла тебе об этом говорила, но ты отмахнулся. Думаю, фра Пруденте в лепешку расшибется, но уже в первый год привезет тебе все две сотни этих маломерных бочонков с порохом.
– И я тоже на это надеюсь, – невозмутимо согласился Сангре и, покосившись на обескураженного друга, спохватился: – Ах да, ты ведь ездил к бывшему святилищу Римгайлы за карабином, и самого договора не видел. Так вот, он написан на двух языках – на русском и на латыни, а наш будущий эксперт-криминалист Кибрит проверяла лишь латинский вариант, дабы этот жулик не забыл упомянуть, что в случае разночтения приоритет имеет текст, составленный на русском языке. Кстати, Фрак Сюртукович поначалу и впрямь якобы забыл вставить это предложение. Ну ничего, переписал текст как миленький. А знаешь, для чего я включил это условие?
– Нет.
– Да потому что в русском варианте указана только одна мера объема, никаких пояснений, чему она равна, нет. Кстати, угадай какая?
– Неужто самая большая, вроде бочки, кади или окова[37], – неуверенно предположил Улан.
– Отпадает, – хмыкнул Петр. – Не надо считать врага за дурака. Он бы сразу выяснил их габариты, перевел в свои бушели, фанеги и прочее, ужаснулся и не согласился. Поэтому я придумал собственную меру – кащей. И я действительно отдам ему и Дитриха, и подлинник долгового обязательства, если Пиджак Смокингович привезет мне в течение года или двух лет порох в объеме двухсот кащеев.
– А чему он равен?
– Помнится, ты мне говорил, что на Руси восьмеричная система, посему в моем кащее восемь кадей, – невозмутимо ответил Сангре. – Правда, монаху я за этот маленький нюанс ничего не пояснял. Пускай это станет для него небольшим сюрпризом, когда тот привезет мне порох.
– Ничего себе! – восхитился Улан, прикинув объем. – И он ничего не заподозрил, сразу согласился?!
– Как бы не так, – хмыкнул Петр. – Вначале этот жучила вместе с представителями Тевтонского ордена полдня опрашивали народ из галицко-волынского посольства, но те в ответ лишь разводили руками. И тогда сработала моя пятая колонна в виде Люсьена-заде, обмолвившегося, что пока сидел взаперти, из его подклети как раз говорили про кащей, а потом вроде бы именно его и выкатывали. И показал ему примерную высоту, – Сангре опустил руку, показывая примерно метр. – Кстати, имей ввиду, нужный диаметр рассчитывать придется тебе. И когда мы приедем в Тверь, контроль над изготовлением тары тоже ляжет на твои плечи. Сам понимаешь, надо чтоб в моего кащеюшку вместилось не десять и не пять, а ровно восемь кадей, – и он проникновенно произнес: – Понимаешь, дружище, очень хочется, чтоб хоть теперь наконец все было чинно и благородно, то бишь по-честному, без обмана.
– Как ты сказал? – вытаращил глаза Улан. – По-честному, без обмана? – и он, не выдержав, захохотал. Сидевшие у костра воины удивленно уставились на него, а он все продолжал хохотать, держась за живот и то и дело сгибаясь в три погибели. – Мда-а, столько ему ни за два года, ни за пять лет не раздобыть, как ни старайся, – выдавил наконец он, слегка подуспокоившись.
– Точно, пупок развяжется, – подтвердил Петр. – Потому я и надеюсь, что он доставит все двести бочонков пороха зараз, ибо когда мы пересыплем привезенное им в пару кащеев, на третий, думаю, уже не хватит, он вмиг поймёт, как красиво мы его обули и ждать от него второй партии не имеет смысла. Нет, нет, Тевтонский орден свою свинью все равно получит обратно, чтоб у них не было повода похерить договор с Гедимином, так что в прогаре останется один инквизитор, – Сангре довольно хмыкнул. – Я же обещал отлить на его хитрое монашеское седалище уникальный болт с левосторонней резьбой. Правда, узнает он о нем аж через год, но ничего страшного. Зато все это время мне достаточно представить его лицо при виде кащеюшки и гарантированный кайф обеспечен. Будет, гад, помнить фальшивые гривны, – и он весело процитировал:
Скачет на одной ноге довольный торговец рисом –
Обманул неумного человека
На четыре кулака.
Остаток путешествия приключений не подарил и ближе к вечеру следующего дня побратимы действительно подкатили к Твери. Постоялых дворов в пригородных посадах хватало, и располагались они на всех торных дорогах. В одном из дворов друзья и разместились, даже не успев добраться до городских ворот, благо, в нем оказалось целых пять свободных комнат, больше похожих на скромные клетушки где-то три на четыре метра. Правда из воинов удалось впихнуть туда только Локиса с Вилкасом и сыновей Сугарда вместе с Яцко. Размещением остальных занялся жутко довольный прибывшими в столь неурочное время жильцами хозяин постоялого двора Гюрята. Он отвел их на ночлег в пустовавшую избу, притом совсем неподалеку.
Поужинав в просторной трапезной на первом этаже в чисто мужской компании (усталая Изабелла спускаться вниз отказалась, и еду ей служанка принесла прямо к комнату), Улан с Петром отправились к себе наверх, где наскоро обсудили дальнейший план действий. Сошлись в одном: если они нужны князю именно как дознатчики, то надо как можно быстрее с ним встретиться, ибо раскрывать преступление по горячим следам куда сподручнее. Впрочем, насчет "горячих" они особых иллюзий не питали – учитывая, что произошло всё, когда они пребывали в Литве, ныне след и теплым не назовешь. Тем не менее оттягивать все равно не стоило, и первым делом они с самого утра направились к городским воротам.
Правда, сначала побратимы разобрались с воинами, сопровождавшими их. Точнее, попытались разобраться, поскольку намеревались оставить лишь Локиса с Вилкасом и сыновей Сударга вместе с Яцко. Остальных же предполагалось отпустить обратно, поскольку они Улан с Петром дознатчики, а не командиры военных отрядов.
Однако все пошло неправильно. Трудно сказать, что именно понарассказывал остальным русичам о своих хозяевах Яцко, а бравшие Христмемель тем, кого дал побратимам Давыд, но все двадцать принялись в один голос просить, да что там – умолять оставить их. Пояснения, что ныне они начинают мирную жизнь и воины им вообще не нужны, смутили тех ненадолго. Почему-то они не поверили, решив, что Улан с Петром ими попросту недовольны или разневаны за что-то.
Компромисс отыскал Улан.
– Так им ближайший месяц по-любому придется в Твери проторчать, – обратился он к Петру, пояснив: – Ледоход же вот-вот начнется. Да и сорок гривен (по две каждому) невелик убыток. А через месяц либо у них желание пропадет, либо… Словом, там видно будет.
– И то верно, – согласился Сангре и одобрительно заметил: – Я так смотрю, ты уже потихоньку снова стал дружить с головой. Недалек тот день, когда ты вспомнишь, сколько будет дважды два и сможешь мне ответить, куда впадает Волга. А там, глядишь, твой гений окончательно воспрянет ото сна и ты снова станешь вполне пригоден для работы со свидетелями…
Но с собой в город воинов-литвинов они порешили не брать – ни к чему привлекать к себе излишнее внимание. А вот грамотку прихватили. Пускай и попорчена, но, может, не до конца, вдруг да получится у княжьих писарей прочесть текст, по общему смыслу догадавшись, что литовский кунигас подразумевал в размытых местах.
Приезд двух иноземных купцов из Литвы, как друзья представились стражникам у городских ворот, ажиотажа не вызвал. Иностранцев, желающих вести торг в стремительно богатеющей столице Тверского княжества, хватало, и на побратимов никто не обратил внимания, благо они были без возов с товарами и торговых пошлин поиметь с них было нельзя.
Увы, Михаила Ярославича застать не удалось. Он двумя часами раньше укатил с каким-то татарином Кавгадыем на охоту, пользуясь последними днями перед весенней распутицей. Правда, стоящий у ворот его терема ратник с носом-бульбочкой уверенно посулил, что князь "на днях" непременно должен возвернуться. Правда, выяснить, сколько именно пройдет дней до возвращения, не вышло. Может, один-два, но не исключено, что и все пять.
– А вы к нему на кой? Да и сами кто будете? – с ленцой поинтересовался он, пояснив: – Я к тому, что можа кого иного позвать из его ближних.
Друзья постояли в нерешительности, гадая, что ответить. Вообще-то Гедимин посоветовал в пути не больно-то распространяться о том, кто они такие. Вот доберутся до Твери, предстанут перед самим князем, тогда пускай он сам решит, а пока молчок. До города они вроде бы добрались, но Михаилу Ярославичу не представились, а потому…
– Поклон передать хотели от литовского князя, – нейтрально ответил Петр. – Ну а коль кланяться некому, мы вдругорядь заглянем.
– Как знаете, – пожал плечами ратник и посоветовал. – Ежели что, княжич Димитрий к вечеру возвернется, можно к нему. А коль чего спешное, могу боярам набольшим про вас сообщить. Они ж туточки все.
– И Кирилла Силыч здесь? – загорелся Сангре.
– Не-е, он вместях с князем укатимши. Зато иных прочих в тереме с лихвой. Ежели считать – перстов не хватит. Из на́больших Ляксандра Маркович, Викула Гюрятич, Онтип Лукинич…
– Ладно, пускай сидят, – перебил Петр. – Потерпим. А ты подскажи, где бы нам разместиться?
Ратник хмыкнул.
– Постоялый двор что ли?
– Нет, старина. С этим у нас порядок, и с ночлегом в ближайшие дни проблем нет, – пояснил Сангре. – Но мы собираемся зависнуть здесь всерьез и надолго, поэтому хотели прикупить домик.
– Но попросторнее, – встрял Улан.
Вислоносый угрюмо покосился на его скуластое лицо, посопел и съязвил:
– Да у нас тут любой поболе чем твоя юрта.
Сангре мгновенно оттеснил плечом зло вспыхнувшего друга и миролюбиво произнес, поучительно заметив ратнику:
– Земелька черная, а белый хлеб родит. Это я к тому, что ты своей выгоды не видишь, а ведь мог бы серебра, а то и золота срубить по-легкому.
– А сколь дашь? – оживился тот.
– Внакладе не останешься, – и Петр для наглядности извлек из кармана золотой флорин, продемонстрировав его вислоносому. Но, подметив по жадному блеску в глазах собеседника, что пообещал слишком щедрую плату за посреднические услуги, торопливо уточнил: – Это в случае, если хоромы нам подойдут. Ну и если хозяева нам их продадут.
– О том мог бы и не сказывать, – чуть разочарованно проворчал ратник и, попросив чуть подождать, пока он подыщет себе подмену, исчез в глубине двора.
Через десять минут уже три всадника, вернувшись обратно через городские ворота, неторопливо ехали по одному из посадов и вислоносый, назвавшийся Пушатой, на все лады расхваливал стоящие чуть ли не у самой Тверцы серые двухэтажные дома. Однако вид их пришелся друзьям не по нраву.
Вот оно, счастье блеклое,
Вот она, радость хилая.
Мир разгорожен окнами,
В серости жизнь унылая…[38]
выразительно прокомментировал Петр, презрительно глядя на третий по счету домик, предложенный Пушатой. – У нас в Одессе такие хлабудой называют, – подвел он итог.
– И Тверца совсем рядом, – добавил Улан, кивая на реку. – При бурной весне да после снежной зимы того и гляди снесет.
– Так вам хоромины нужны, – догадался ратник. – Тады в саму Тверь надобно. Есть там один терем на примете. Боярыня тамошняя в монастырь засобиралась, вот и продает. Место хошь и не баское, угловое, но все одно за стенами, потому потребует изрядно, десятка два-три гривен, не менее. А то и все полста, – подумав, поправился он.
Увы, им не повезло. Домик оказался самое то: в два этажа, если не считать разные подклети, просторный двор, крепкий забор вокруг, даже сад позади имелся с тремя флигельками для дворовых людей, а что подле самой городской стены, так какая разница. Но вдова-боярыня, потерявшая в победной декабрьской битве тверичей единственного сына, едва глянув на Улана, продавать свое жилье отказалась напрочь. Петр попытался накинуть цену, но она и слушать его не захотела.
– Мало того, что косоглазые меня Васюка лишили, еще и терем им подавай! Да мой Лукич в домовине перевернется, ежели узнает, кто здесь поселился, – отрезала она.
Провожатый разочарованно крякнул, а приунывшие друзья переглянулись.
– Скоро темнеть начнет, да и Изабелла нас заждалась, – заметил Петр и предложил Улану. – Давай-ка мы вернемся обратно на постоялый двор, а завтра начнем искать заново. Жаль, конечно, а что делать. Ну-ка, загни для успокоения моей расстроенной души, что говорят по этому поводу твои Будды.
– Они говорят, что лучше окунуть голову в чан расплавленного железа, чем радоваться хорошему жилищу, – невозмутимо ответил Улан.
– О как! – удивился Сангре. – А почему?
– Потому что пережив первое ты просто умрешь, а вот если станешь радоваться чувственным объектам, то после смерти тебя будет ожидать несоизмеримо более сильное и долгое страдание в аду. Правда, это сказано для монахов.
– Как хорошо, что мы не нашли ничего подходящего, – задумчиво протянул Петр. – А еще лучше, что я не буддийский монах.
Пушата, недоуменно поглядывавший на обоих, не выдержав, вмешался в загадочный разговор:
– А-а… поутру-то как? Я к тому, что подходить мне, али…? Тока имейте ввиду, кто иной вам вовсе дрянь покажет, а я сведу куда надобно, потому как всё про всех ведаю. Просто ныне мы не повсюду поспели. – И он с надеждой уставился на Сангре.
– А как же, – подтвердил Петр. – Раз всё про всех, куда мы без тебя. Да и сейчас парой кружек пива угостим, искал ведь, старался. Заодно и подскажешь, есть ли постоялые дворы получше, чем тот, на котором мы остановились.
– Это беспременно, – заверил повеселевший ратник и вскоре, сидя за низеньким старательно выскобленным до янтарной желтизны липовым столом, делился мнением, какой из дворов самый наилучший и почему.