Илье, получив приказ доставить письмо в дом Дассена, подозрительно обрадовался и умчался, сияя от счастья. Не возвращался он два часа - потом оказалось, что месстрес Талита писала ответ, а чем в это время занимался Илье, было легко догадаться по его донельзя довольной физиономии. Это послание месстрес Талиты Лукас порвал, не распечатывая.
- Вы так жестоки к ней, мессер! - осмелился заметить Илье, наблюдавший сей акт вандализма по отношению к высокой куртуазности. - А она в вас, кажется, влюбилась.
- Ничего подобного, - покачал головой Лукас. - Это просто оскорблённая гордость. Она-то привыкла воображать, что все мужчины от неё без ума. И не может поверить, что кому-то оказалась не нужна. А что сэйр как-его-там из Дассена, ты его видел?
- Нет, но Лорья говорит, он от пьянства уже света белого не видит, и её месстрес могла бы…
- Илье, я же сказал, - спокойно прервал Лукас. - Сказал, чтобы ты не лез к этой девчонке. Я неясно выразился?
Оруженосец перестал улыбаться и потупился.
- Я только…
- На конюшню. Выгребать навоз. На два дня.
Илье, как обычно, не посмел возразить, хотя и вышел с совершенно несчастным видом. Впрочем, мог бы уже и знать, что тронуть Лукаса таким образом невозможно.
Прошло ещё несколько дней. Южная зима нравилась Лукасу, и он отдыхал, большую часть дня валяясь в кресле с задранными вверх ногами и думая о том, о чём не думал очень давно. Это были приятные мысли, и его даже коробило то, насколько приятные. А потом, одним промозглым утром, когда с неба моросил не то дождь, не то мокрый снег и высунуться на улицу казалось поганее, чем лезть Ледорубу в пасть, Лукас бросил взгляд за окно и увидел Талиту из Дассена. Она стояла у ворот, вцепившись руками в прутья решетки, с откинутым капюшоном и без платка на голове, и не то дождь, не то снег скользил по её блестящим чёрным волосам. Её лицо было такой же твёрдой, застывшей маской, но в глазах сквозила мольба и, отчасти, безумие. Она выглядела невероятно одиноко - там, внизу, одна посреди пустой улицы, где не виднелось даже собак, маленькая, сгорбленная, бездомная и никому не нужная. Лукас долго смотрел на неё, потом отошёл от окна и, снова завалившись в успевшее стать любимым кресло, взялся за перо.
Не мучай себя. Подумай о своём ребёнке, том, который ещё жив. Я ничем не могу тебе помочь. То, что я сделал, я сделал для себя, а не для тебя, мне хотелось загладить собственную давнюю вину. Ты пострадала случайно. Прости меня, я не хотел бередить твои раны. Довольно того, что ты разбередила мои.
Ответа на это письмо она не прислала. И вообще перестала ему писать. А Илье больше не ходил со счастливым видом - то ли внял предупреждениям Лукаса, то ли ему дали от ворот поворот.
На следующий день Лукас отправился к Дороту. С момента его приезда в Турон прошло семь дней.
- Кофе? - ухмыляясь, с порога предложил старый плут.
- В другой раз, - обескуражил его Лукас, жестом отклонив предложение сесть. - Ты узнал то, что я просил?
- Конечно, мой многомудрый мессер. Марвин из Фостейна - знатный и известный рыцарь, славный воин, отличившийся во многих битвах, победитель множества турниров…
- О его победах на турнирах я наслышан, - перебил Лукас. - Я тебя о другом спрашивал.
- Живых близких родственников у него нет, он единственный сын и наследник покойного сэйра Роберта и единоличный владетель замков Фостейн, Голлоутон и Шепперд. С детства обручен с Гвеннет из Стойнби, что в нескольких милях западнее Фостейна, и как раз сейчас едет туда, чтобы наконец жениться на ней.
- Сейчас? - переспросил Лукас.
- Да, по приказу королевы. После войны он несколько недель провёл в Таймене, а теперь направляется в Стойнби.
- Это далеко от Турона?
- Смотря на каких конях, мой торопливый мессер. Я мог бы предложить…
- Чем скорее, тем лучше.
- Если вы воспользуетесь советом старого Дорота и выберите хорошую лошадь, то будете там на неделю раньше молодого Фостейна.
Неделя?.. Это больше, чем мне нужно, подумал Лукас. Сейчас вот хватило шести дней.
- Хорошо. Что-то ещё? Друзья, может, дальние родичи, с которыми он поддерживает связь?
- Ничего такого. Похоже, молодой Фостейн не особо любит компанию.
"А я люблю, - подумал Лукас. - И в его возрасте особенно любил. Мне без людей тошно становилось. Когда вокруг нет человеческих лиц, их быстро забываешь".
- Ладно, Дорот. Спасибо. Да, вот ещё что, та женщина… Талита из Дассена…
- Да, мой мессер? - взгляд ростовщика стал пытливым.
- Ты бы как-нибудь дал и ей попробовать кофе, - сказал Лукас и вышел вон.
Дома он сказал Илье, чтоб собирался в дорогу. Со вчерашнего дня оруженосец снова повеселел, так что Лукас не сомневался, что его весть достигнет нужных ушей. На самом деле он мог выехать и на пару дней позже, но это дело хотел закончить сейчас. Ровно неделя - это более чем достаточно. Он знал, что она придёт.
И она пришла, как раз когда он спускался по лестнице в окружении ахающих слуг - никак им, беднягам, не привыкнуть к тому, сколь стремителен приезд и отъезд их хозяина. Филл суетился больше всех, заверяя, что в следующее посещение мессера дом будет в полном порядке. Лукас рассеяно кивал, зная, что вряд ли когда-нибудь ещё посетит этот город. Потом поднял голову и увидел её. И тогда она удивила его, в первый и последний раз, - тем, до чего дивно хороша оказалась с распущенными волосами, развевающимися по ветру.
По случаю отъезда хозяина ворота были открыты, конюх в них сдерживал коней, волнующихся в предчувствии скачки. Илье топтался рядом, бросая тоскливые взгляды куда-то за плечо - видимо, там пряталась от глаз его злобного хозяина прекрасная Лорья, пришедшая проводить возлюбленного. Талита прошла в ворота, точнее, вбежала в них, растрёпанная, в одной накидке поверх платья, в домашних туфлях - будто только что узнала и бежала со всех ног. У края лестницы она остановилась. Слуги увидели её и умолкли. Лукас смотрел на неё, натягивая перчатки. Потом спустился вниз, остановившись на нижней ступеньке. Талита не сводила с него глаз, и в её лице больше не было ни надменности, ни гнева.
- Я… пришла к тебе, - непослушными губами сказала она. - Ты был… единственным, кто…
- Так ты хочешь пойти со мной? - спросил Лукас и улыбнулся.
Он никогда не улыбался ей так. Он мало кому так улыбался. Марвину из Фостейна, например. И некоторым другим, перед тем, как задать им этот вопрос - всегда один и тот же вопрос.
Ну что, пташка, полетишь теперь со мной и станешь петь, как скажу?
- Я… - она с трудом шевелила губами, они были белыми, как и её лицо. - Я думала… что ты тоже…
Лукас мягко взял её за плечи. Должно быть, она ждала этого мгновения, мечтала, как прижмётся к его груди - но теперь не могла этого сделать. Талита из Дассена смотрела на Лукаса Джейдри, Птицелова, поймавшего её в силки, и не могла выдавить ни звука, а на её лице понемногу проступало ужасающее понимание того, что с ней сделали.
- Возвращайтесь домой, месстрес, - тихо сказал Лукас. - К своему сыну и мужу. Забудьте обо всём, что слышали и говорили. И дочерей своих забудьте. Надо забывать тех, кто мёртв.
Он разжал руки и пошёл к коню. Он знал, как смотрели ему вслед - как смотрели слуги, как смотрела она, но единственным взглядом, жёгшим его, был взгляд Илье, который стоял слишком близко и всё слышал, а главное - видел.
- Мессер, - начал он, когда они поравнялись, - вы…
- Тише, парень, - Лукас положил руку ему на плечо. - Не надо громких слов. Она жила в лицемерии перед самой собой и только и мечтала, чтоб её обманули. Однако, к слову сказать, запомни, что молчание порой - самая действенная ложь.
- Так вы ей… лгали? Про ту, которая умерла…
- Подслушивал? - укоризненно спросил Лукас. - И письма читал? Мерзавец. Весь в меня. С кем поведёшься…
- Вы лгали, мессер? - со странным упорством повторил Илье. Лукас подумал, что, несмотря на формальное обращение, они впервые говорят не как слуга и господин… а как кто?
Но ответить на его вопрос, к счастью, было легко.
- Конечно, лгал. Стал бы я откровенничать с первой попавшейся провинциалочкой.
- А с кем стали бы?
Лукас коротко улыбнулся ему - не так, как Талите… не так, как Марвину из Фостейна.
- Я себе немного иначе представлял наш последний разговор, - проговорил он вместо ответа. - Ну да ладно уж.
- Что? - опешил Илье. - Последний? О чём вы?!
- О том, что я тебя отпускаю. Если хочешь, живи в этом доме. Ты и деваху себе, я вижу, подыскал… Кстати, скажи ей, что жаться к камню вредно, простудиться может.
- Но, мессер! - забыв, о чём они только что говорили, вскрикнул Илье. - Как же… я не понимаю! Я вам нужен! И скоро война!
- Война была всегда, и до последнего времени я обходился без оруженосца, - Лукас пытался говорить ободряюще, но звучало почему-то почти грубо. Он поймал обиду во взгляде Илье - и внезапно понял, что окончательно решился отослать его именно сейчас, когда увидел его реакцию на результат маленькой разминки, тренировки, проверки формы, которую Лукас решил устроить себе перед грядущей битвой. Он так давно не ловил пташек… а эта, хоть и была женщиной, а женщин всегда проще ловить, заинтриговала его там, в лавке Дорота, своей показной неприступностью. Он решил проверить, сумеет ли её поймать - сумел, и это оказалось легко. Илье никогда не видел, как он ловит пташек. И не знал, что Лукасу ничего не стоило взять эту женщину, использовать и выбросить вон, как он делал прежде множество раз, и сделал бы теперь, да не достало времени. Этого Илье не знал, а если бы узнал, захотел ли бы остаться вместе с ним? Неожиданно от этой мысли Лукасу стало больно - нет, "больно" слишком сильное слово, но что-то кольнуло, неприятно, подло, когда он совсем этого не ждал. "А что бы ты сказал на то, что я только замыслил сделать и по сравнению с чем посрамление провинциальной гордячки - невинная шалость? Что бы ты сказал, Илье, и, главное, почему мне так не хочется это от тебя услышать? Так не хочется, что я отсылаю тебя прочь, хоть ты и хорошо мне послужил".
- Тебе не стоит ехать туда, куда я направляюсь сейчас, - сказал Лукас, тоном давая понять, что обсуждению вопрос не подлежит. Илье ошарашено хлопал глазами, ничего не понимая.
- Но… я ещё увижу вас? - наконец спросил он.
Лукас беспечно пожал плечами, вскочил в седло. Он не знал, что происходило за его спиной, не лежала ли там в обмороке месстрес Талита из Дассена - по правде, он уже забыл, кто она такая. Всё верно, мёртвых надо забывать, но ещё полезнее забывать живых. Он хорошо это умел. "И тебя, мой славный оруженосец, я забуду, едва свернув за ближайший поворот. И так лучше для тебя, поверь. Просто поверь мне на слово".
- Бывай, Илье. Береги себя, - небрежно бросил он и тронул поводья.
- Сэйр Лукас!
Он не собирался оборачиваться на зов - его слишком часто звали, и он провёл бы всю жизнь в возвращениях, если бы всегда отзывался. Но на этот раз обернулся - сам не зная, зачем.
Слуги стояли вверху лестницы, Талита из Дассена - внизу. Её руки свисали вдоль тела, как плети.
- Сэйр Лукас, - сказал Илье, и Лукас вдруг увидел не мальчика, а мужчину - соратника, друга, соперника, врага, которым тот для него уже не станет… и никогда не мог бы стать. - Вы уверены, что ничего не хотите мне сказать?
Несколько мгновений Лукас глядел на него, отчаянно жалея, что он не Марвин, что им нельзя любоваться, что из него не выйдет достойного противника. И ещё несколько мгновений неистово радовался этому.
- Уверен, - сказал он, и ещё ни одна ложь в его жизни не давалась ему так легко.
Потом он пришпорил коня - у него было много дел и мало времени, но ни то ни другое он больше не собирался делить ни с кем.
Глава 5. Гвеннет из Стойнби
Над камином висела оленья голова. Прямо над мраморной плитой, в горделивом свете настенных факелов, подвешенных так, чтобы как можно лучше освещать любимый трофей Клифорда Стойнби. Эту оранжерею в замке именовали Охотничьей, и вся она была увешана чучелами и шкурами животных, убитых бароном Стойнби в своих угодьях. А угодья у него были знатные - сюда любил заезжать сам Артен Могучий, именуемый Медведем, чтобы забить пару-тройку зверей, родство с которыми ему приписывала молва. Шкура одного из таких медведей лежала как раз перед камином, и Клифорд гордился ею лишь немногим меньше, чем этим оленем, историю о котором Марвин выслушивал уже десятки раз, всегда до конца, всегда сдерживая зевоту - со Стойнби он оставался неизменно вежлив. Это была одна из немногих наук, которые успел вколотить в него отец, прежде чем отбыл к Единому: всегда будь любезен со своими соседями, если не хочешь просидеть всю жизнь, окопавшись в замке и отражая штурмы.
А ещё его отец полагал, что женитьба на дочери соседа - высшая степень любезности, но Марвин предпочитал не думать об этом. До сих пор - даже с некоторым успехом.
Однако времена меняются, и теперь он снова смотрел на оленью голову с роскошной короной рогов. Оленя загнали как раз перед линькой, и он не успел сбросить этот потрясающий венец, клонивший его голову к земле. В остекленевших глазах животного застыло горькое изумление. Как будто он не знал, чем всё кончится, не знал и знать не желал.
- Ты тревожишь меня, Марвин, - сказал Клифорд из Стойнби, и Марвин крепче сжал руки, сцепленные за спиной в замок.
Любезность с соседями имела и обратную сторону - утомительную формальность отношений, и сэйр Клифорд нечасто обращался к сыну своего покойного друга на "ты". Но если уж снисходил, то за этим непременно следовала выволочка. Стойнби полагал, что имеет право обращаться с Марвином как с собственным сыном. Марвин так не считал, но эта вежливость, бесы б её побрали…
- Я бы даже сказал, что ты очень тревожишь меня, Марвин, - проговорил сэр Клифорд и снова умолк.
Марвин приподнялся на носки, задрал голову, старательно разглядывая оленью голову над камином. Стоял поздний вечер, в Охотничьей было сумрачно, и алые сполохи скользили по поверхности выпученного чёрного глаза, так что казалось, будто он бешено вращается в глазнице.
- Я хотел поговорить с тобой ещё второго дня, но ты стал таким отчуждённым…
"А может, вы бы мне лучше про оленя своего рассказали?" - с тоской подумал Марвин, но в голосе сэйра Клифорда слышалась такая настойчивость, что он подавил вздох и наконец развернулся к будущему тестю.
- Что именно вас тревожит, сэйр Клифорд? - коротко спросил он.
Стойнби хмыкнул, потом снова, отвёл взгляд. Был он маленьким круглым человечком, почти совсем облысевшим, с густой короткой щёткой рыжих усов, над которыми темнела бородавка, и у него всегда потели ладони. Он постоянно их вытирал друг о друга, и иногда они поскрипывали, словно несмазанная дверь.
- Присядем-ка, мой мальчик, - сказал Стойнби и поспешно пошёл к креслам, расположенным у противоположной стены. Походило на то, будто он сбежал, боясь продолжать разговор, который сам же и начал. Марвин присоединился к нему. На душе у него было тяжко и гадостно.
На столе между кресел стояла бутылка вина и один кубок. Стойнби взялся за него и виновато взглянул на Марвина.
- Я сейчас прикажу…
- Не надо, - сказал Марвин, и, отобрав у сэйра Клифорда бутылку, налил ему, а потом беспечно присосался к горлышку. Только оторвавшись и похвалив вино (на деле весьма посредственное), он поймал во взгляде Стойнби смесь изумления с осуждением.
- Вот, - сказал он, - вот, мой мальчик, именно это я и имею в виду.
Марвин скривился, перекинул бутылку из ладони в ладонь.
- Полноте, сэйр Клифорд, я пятый год шляюсь по походам, каких манер вы от меня ждёте?
- Приемлемых, - сухо ответил тот. "Ага, а демонстративно забывать кубок для гостя - это, значит, приемлемые манеры", - подумал Марвин, а вслух сказал:
- Если вы боитесь, что я таким же образом развращу вашу дочь, то будьте спокойны. Я не собираюсь таскать месстрес Гвеннет по походам.
"Эк его перекосило при этом слове - "развращу". Неужто боится именно этого? Интересно, - подумал Марвин, - какие из слухов обо мне успели сюда докатиться? Надеюсь, он не знает о королеве… И о Балендоре. Надеюсь, он не знает о Балендоре. Впрочем, если бы знал, не пустил бы меня на порог".
Клифорд Стойнби задумчиво погладил мокрой ладонью лысое темя, повздыхал, словно раздумывая.
- Марвин, мы с твоим отцом были друзьями много лет, - наконец сказал он. "Ну вот, - подумал Марвин, - начинается. Лучше бы и впрямь про того оленя…" - Когда родилась Гвеннет, он сразу предложил обручить её с тобой, и я был счастлив принять это предложение. Я верил, что у столь достойного отца не может быть недостойного сына.
- Разочаровались? - нагло спросил Марвин. Стойнби посмотрел на него с упрёком, чуть свысока.
- Не дерзите мне, молодой человек. Ох, Марвин… Я знаю тебя с пелёнок и всегда видел, что нрав у тебя… нелёгкий. Но и твой батюшка отличался трудным характером. Это не мешало ему быть великим воином и любящим супругом для месстрес Матильды.
При упоминании матери Марвина сэйр Клифорд всегда грустнел. Самого же Марвина мало интересовали любовные интрижки его родичей, как живых, так и почивших, но сейчас он уставился на сэйра Клифорда в упор, словно требуя объяснений. На деле никакие объяснения ему не были нужны, но он знал, что если не смутит этого старика и позволит ему перехватить инициативу, из этой комнаты выйдет, окончательно лишённый выбора. Впрочем, не сказать, что у него и теперь было большое разнообразие перспектив.
- Я буду любить Гвеннет, - сказал Марвин, и даже не солгал. Он и правда собирался её любить. Как любят милых собачек, греющихся на шкуре у огня.
- Не сомневаюсь, что будешь, иначе не отдал бы её за тебя. Но… Марвин, ты так давно к нам не приезжал. Когда я видел тебя в последний раз, ты был мальчиком… ты ещё мог измениться к лучшему. А теперь…
- А теперь вы находите меня окончательно и бесповоротно испорченным? - насмешливо приподняв бровь, осведомился Марвин.
- Теперь я вижу, что ты знаешь, чего хочешь. И не станешь считаться ни с кем. Даже с любимой женщиной.