- Старики мало что помнят, - сказал наконец Чисид. - Память их похожа на песок в прохудившейся туфле - все время просыпается сквозь. Через день забуду арбуз, может, был, может, не был. Да и важен ли он?
- О, речь, достойная момсара.
- Тьфу! - сплюнул старик. - Ты с делом пришел?
- Конечно.
Бахмати достал золотую пластину.
Ювелир провел по узору, по золотому зверю пальцами - осторожно, едва касаясь, уважительно качнул головой.
- Сейчас так не делают. Старые мастера.
- Мне нужно пятьсот слез.
- Слез?
- Это тонкие пластинки в виде слезы. В Порте их крепят на лоб или вешают на браслеты. Если расплавить…
- Такую красоту?
- Да.
- Пятьсот не получится, - решительно сказал Чисид.
- Я принесу еще.
Мастер покрутил пластину в пальцах.
- Зачем тебе это, ойгон?
- Я дам по слезе каждому жителю.
Чисид помолчал.
- Я слышал, - сказал он, посмотрев Бахмати в глаза, - что с помощью золота легче пить человеческие души.
- Ты правильно слышал.
- И ты хочешь, чтобы я помог тебе?
- Да, - сказал Бахмати. - Старший демон выбрался из подземной тьмы. Если он двинется сюда, я хочу быть способным защитить от него город. Но силу в любом случае мне придется черпать из людей.
- А как же Союн?
- Не знаю. В последнее время я не видел ни одного айхора в небе.
- Око его все также зло, - старик, наклонившись, расчесал себе ноги. - Нет, что-то здесь не так. Если демон старший, разве ты сможешь его остановить?
Бахмати пошевелил плечами.
- Меня, как ойгона места, будет трудно победить в границах Аль-Джибели. Проще отступиться. Кроме того, я думаю, другие ойгоны встанут рядом со мной.
- Ты слишком молод, - усмехнулся Чисид. - Или слишком долго жил среди людей. Разве ты не знаешь своих собратьев?
- Знаю.
- Нет, не знаешь. Забыл. Ойгоны всегда уважали только силу и преклонялись перед ней. Потому что сами - сила. А еще - недолюбливали людей. Ты сам… Не у тебя ли они отняли половину души и вышвырнули из пустыни?
- Это был поединок.
- И кто-нибудь тебе помог? После? Или все они бросились восхвалять победителя?
Бахмати помрачнел.
- Это мои дела. И только.
- Они поддержат старшего демона, а не тебя.
- Нет, старик, он высосет их, заточит в себе, лишит души. Никто из ойгонов не пойдет на это по своей воле. Даже мертвый народец…
- Глуп ты, - вздохнул Чисид. - Сделаю я тебе слезы. Только с тебя кизяк и карагач для печи. Завтра неси.
- Хорошо.
Бахмати поднялся.
Солнце чуть сползло с небесной вершины. В окне хижины напротив гримасничала девочка. Чумазая, неряшливая. На каррика похожая.
Бахмати выловил из воздуха припасенный для себя персик.
- Эй, красивая!
- Да, господин, - широко улыбаясь, девочка высунулась по пояс. - Вы хотите сделать мне подарок?
- Только сегодня.
- И вы, наверное, взамен что-то хотите от меня или от моей мамы?
- Ничего не хочу! - сердито сказал Бахмати.
- Тогда я помолюсь за вас Союну, - пообещала девочка.
За спиной у Бахмати рассмеялся Чисид.
- Не надо.
Уже жалея о своей прихоти, Бахмати подбросил девочке персик. Грязнуля, поймав его, тут же впилась зубами в мякоть под алой кожицей. Глаза на чумазом личике засверкали счастьем.
- Я все равно за вас помолюсь, - сказала она, проглотив кусок. - Союн услышит и когда-нибудь поможет вам.
Бахмати только махнул рукой.
Базар еще шумел, а улицы в стороне от него были пустынны. В утлой тени на лавочках прятались старики и старухи.
Бахмати подумал: странна человеческая жизнь. Дети беспомощны, старики - слабы. И это не изменить. Ты вырастаешь, копаешься в земле, добываешь камень и металл, сеешь зерно, печешь хлеб, ходишь караванами между городами, но в конце концов твой удел - лавочка. Только она.
Как-то Бахмати спросил одного умирающего старика: "Что такое твоя жизнь?". "Не знаю, - ответил тот. - Она мелькала перед глазами, словно бабочка-однодневка. Но сейчас у меня есть время разглядеть ее попристальней". "И что ты видишь?". Старик улыбнулся беззубым ртом: "Я вижу, что она была хороша".
Интересно, а что сможет сказать он, ойгон, о своей жизни?
Бахмати задумался. Ойгоны, конечно, не предстают перед Союном для отчета. Они уходят во тьму, под землю, и ждут очередного возрождения. Или превращаются в песок. Но если бы его спросили по-человечески…
Бахмати усмехнулся.
Вот ведь странно. До потери половины души он был никто. Один из. Ойгон места в пустыне, где таких, как он, по двое на бархан, который еще делить. Более века вспомнить нечего. Погибали шахрияты, менялись караванные тропы, люди хоронили людей, обирал мертвецов мертвый народец. А он… Нет, конечно, была еще Айги-цетен. Огненная лисичка как-то подумала, а не влюбить ли в себя какого-нибудь ойгона помоложе.
И влюбила.
Почему Оргай прислал именно ее? Это обещание? Или признание, что здесь, в Аль-Джибели, он стал кем-то, кто требует общения на равных?
Или от Айги-цетен у него должно было снести голову?
Раньше, наверное, помани она пальчиком - побежал бы не глядя, и не только под хлыст Тахира, но и в пасть Кашанцогу. Бедный, бедный Бахма.
Сейчас же…
Сейчас у него есть город. И люди, которые приняли его. И которые когда-то на базарной площади заключили с ним Договор, а сайиб скрепил его печатью.
Новая жизнь началась в Аль-Джибели или вообще - жизнь?
Сразу и не сказать. Если разбираться, жизнь - очень человеческое понятие. И, видимо, Бахмати заразился ею, как лихорадкой. Здесь он помнит каждый свой день. От первого до нынешнего. И каждого человека. Подумать: люди, в основном, и наполняют его память. Там и радости их, и горести, и глупости влюбленных, и рождение детей, и слезы, и проклятья. Куда ему теперь без них, если из человеческих жизней соткалась его собственная?
А Айги-Цетен…
Живи она в Аль-Джибели, то снискала бы себе дурную славу недалекой красавицы. Он знал здесь таких две. Стала бы третьей.
Бахмати обнаружил, что столбом стоит у собственной хижины.
Долго ли - вот вопрос. Впрочем, Око Союна еще высоко. Где там сам Союн? Хоть бы вживую посмотрел на землю.
Кабирра, Кашанцог… Не у ойгона должна о них болеть голова.
В хижине Бахмати собрал золото для Чисида, выскреб все до монетки. Накрывшись халатом, в темноте еще раз рассмотрел жемчужину.
Удружил Зильбек. Прелесть, а не жемчужина. Искорки накопленной силы пробегали внутри игривыми верблюжатами. И прятать не хочется. Да и зачем прятать? Такое носят с собой.
До вечера Бахмати сидел, катая жемчужину в пальцах и доедая киснушие на блюде фрукты. Часть персиков уже подгнила. В халве барахтались муравьи. Мысли копились тревожные, грозовые. Пока не ясные.
В оцепенении, похожем на сон, плыли образы. Иногда яркие, четкие, иногда - мерцание и мираж. Хихикала Айги-Цетен, глядел в половинку души слепой Хатум, плескал призрачной водой ас-Валлеки и жадно теребил золотого зверя Зильбек. Все они возникали то по очереди, то скопом, мешаясь и меняясь лицами.
Кошмар, кошмар! Ас-Валлеки с фигурой Айги-Цетен…
- Господин Бахма.
Бахмати, вскочив, чуть не свернул плечом стену. Он - ойгон, стена хлипкая, а все ж устояла, тут слава Союну.
В хижине было темно.
- Господин Бахма, - повторили снаружи.
Неужели проспал? Ай, как неудобно. Даже хуже. Неисполнение Договора. Чур-чур. Сцепленные пальцы к горлу.
- Кто здесь?
Смиряя шаг, Бахмати выступил из хижины к застывшей в поклоне фигуре, уже зная, кто это. Чайханщик. Вот, степенно и важно. Все хорошо. Он не спал, он э-э… тренировал навык. М-да, а короткие сумерки уже почили.
- Господин Бахма, - сложил руки Дохар, - я бы никогда не осмелился… Но обед, я не могу оттягивать его дальше. А вы гость… Вы великодушно согласились прийти в ответ на мою ничтожную просьбу. Я понимаю, у вас много срочных дел…
Бахмати хмыкнул, щупая пальцем жемчужину в тайнике рукава.
- Дохар…
- Возможно, вы потому и не говорили об оплате, что, скорее всего, она была бы несоизмеримо велика для меня. Но родители Шахризы уже недовольны долгим ожиданием. Она - прекрасная девушка, полная достоинств…
- Дохар, я же обещал тебе. Или ты не веришь хранителю города?
- Я верю, - еще глубже склонился чайханщик, - но…
- Да, я подзадержался, - сказал Бахмати, увлекая Дохара за собой, - но я - демон места, милый мой Дохар, как ты знаешь. Мне нужно было вспомнить, как это - превращать воду в лед. И мы, ойгоны, увы, не всесильны.
Он вздохнул.
- Прошу простить меня, - качнулся повеселевший чайханщик, - я - глупый, низкий человек, господин Бахма. За мои мысли меня стоит казнить.
- Ну-ну, что ты.
Они вышли к площади. Дома вокруг были темны, но кое-где из окон, занавешенных тряпками, слабо поплескивал масляный свет.
- Спите спокойно! - раздалось вдалеке. - Здесь Зафир, он на страже ваших снов.
О, нет, подумал Бахмати.
Встречаться с толстяком сейчас ему совсем не хотелось.
- Уважаемый Дохар, - сказал он, убыстряя шаг и невольно заставляя подстраиваться под себя чайханщика, - нам следует поторопиться. А то родители прекрасной Шахризы…
- Да-да.
- …еще возьмут и передумают.
У входа в чайхану тлел красный огонек лампы. Дохар вырвался вперед, с поклоном сдвинул тяжелую циновку, открывая зал. У дальней, занавешенной коврами стены в окружении трех ламп воздвиглись над низким столом неподвижные фигуры. Две пышные, основательные, с круглыми лепешками лиц, а одна - тонкая, изящная, прячущаяся под накидкой.
- А вот и мы! - воскликнул Дохар. - Вот и мы!
Он хлопнул в ладоши.
Жена его, кривоногая Лейла, с лучиной на длинной палке обошла чайхану, зажигая остальные лампы. Заиграли красками ткани, растворяясь, прыснула из углов сизая дымка. На лицах пышных фигур высветилось неудовольствие.
- Проходите, дорогой Бахма!
Дохар подвел Бахмати к обложенной подушками пустоте рядом с прячущейся под накидкой невестой и обернулся к ее родителям:
- Вы позволите начинать обед, достопочтенные Теймур и Мелехар?
Выражая одобрение, качнулось сначала одно круглое лицо, затем другое.
- Давно, - проскрипел достопочтенный Теймур.
Лейла установила в центр стола большое блюдо с пловом, шипящее, скворчащее, горячее, горкой насыпала лепешки. Появившийся Сулем расставил миски и кружки, налил воды. Дохар принес казанок с вареными овощами и плошку с острой приправой.
Сулем сел напротив невесты. Лейла, оперевшись на плечо сына, тяжело опустилась рядом с ним. Дохар расположился во главе стола.
- Хвала Союну! - сказал он. Лоб его блестел от пота. - Я прошу прощения у родителей прекрасной Шахразы за долгое ожидание. Но, надеюсь, оно будет искуплено угощениями и нашим гостем, хранителем города Бахма-тейчуном.
Маленькие глазки достопочтенного Теймура моргнули.
- Он демон?
- Да, - сказал Дохар.
Бахмати поклонился, пряча улыбку.
- Это… хороший знак, - помолчав, проскрипел родитель невесты.
- Да, несомненно хороший, - поддержала его жена.
Они оба были толстощеки и черноволосы. Оба носили светло-зеленые полосатые халаты. Правда, у Мелехар под зеленью прятался еще один халат, в красный цвет, а под ним - еще один. Возможно, это была часть имущества Шахрезы. На пальцах у Теймура сидело два перстня, грудь Мелехар украшало золото.
Бахмати задался вопросом: почему такие не бедные люди вдруг везут дочь в невестки к сыну чайханщика в городок посреди пустыни?
Чайханщик Дохар был вовсе не богат. А, как известно, даже на дурную лицом и нравом девушку при состоятельности ее родителей найдутся слепые на внешность женихи.
Не исполняли ли Теймур и Мелехар какой-нибудь Договор? Или прятали от него дочь подальше? Или все их богатство - на них?
Бахмати снова поклонился.
- Давайте обедать.
- Конечно-конечно! - воскликнул чайханщик. - Мой обед - ваш обед. Милостью Союна.
- Это мы с радостью.
Первым в блюдо с пловом полез достопочтенный Теймур.
И хотя у всех были деревянные лопаточки, полез он пятерней, обжигаясь и кривясь, как делали живущие на юге и на востоке. Сначала загреб в рот, потом, плюясь слишком горячим рисом, наполнил свою миску. Мелехар последовала его примеру.
Шахреза не шелохнулась, и плов для нее набрал Сулем.
- Пожалуйста, - сказал он.
- Ой, нет-нет, - Мелехар отняла миску у Сулема. - Наша доченька поест позже. Плохо переносит долгие путешествия. Вы учтите это, молодой человек.
Она погрозила пальцем.
Бахмати встретился с просящим взглядом Дохара и незаметно кивнул. Жемчужина в рукаве нагрелась. Вот как раз возможность проверить, так ли она хороша.
Дрогнули ламповые огни.
В жаркий, еще не выстывший вечер, а наоборот, отдающий накопленный за день жар, протекла холодная струйка, обвила ножки столиков, качнула веревки и устремилась к людям. Поежился, удивленно вздернув брови, Сулем. Ойкнула Лейла. Во второй раз плюнулся рисом достопочтенный Теймур - глаза на жирном лице вытаращились, словно он узрел самого создателя. Или, по крайней мере, айхора. С легким стоном качнулась Шахреза.
- Дурно тебе? - обняла ее Мелехар.
- Воду пейте осторожно, - сказал Бахмати, - очень холодная.
- Да?
Родитель невесты взялся за свою кружку и тут же отдернул руку. Затем недоверчиво приподнял сосуд, отхлебнул коротко, зажмурился. Пот проступил на его щеках крупными янтарными каплями.
- Ах, замечательно. Наверное, за такую удивительную воду следует поблагодарить вас, Бахма? - качнулся к Бахмати он.
За улыбкой открылись плохие зубы.
- Зачем? - спросил Бахмати. - Это всего лишь скромная дружеская помощь.
- Хорошо иметь в друзьях демона, - заметила Мелехар.
- Вот, - подал лимоны Дохар, - выжмите в кружки.
Какое-то время и хозяева, и гости ели и пили молча. Сулем все косился на неподвижную Шахрезу, достопочтенный Теймур посмеивался, видя его нетерпение.
Бахмати не ел. Оглядывая чайхану, он маленькими глотками пробовал холодную воду и находил ее весьма приятной. Блюдо с пловом потихоньку открывало дно. Мелехар отдувалась и обмахивалась рукавом. Ее муж притянул к себе казанок с овощами.
- А Шахреза… - несмело произнес Сулем. - Ей хоть попить…
- Позже, дорогой, позже, - взяла наполненную им кружку Мелехар. - Насмотришься ты еще на свою невесту.
- Кстати… - достопочтенный Теймур откинулся на подушки. - Мы с вами, дорогой Дохар и обворожительная Лейла, должны обговорить один момент.
- Погодите! - вскочил Дохар. - Еще сладкое.
- Ф-фух, - выдохнул родитель Шахрезы и махнул толстой ладонью. - Неси.
Дыню и арбуз, принесенные чайханщиком, Бахмати подморозил, поднос еще не коснулся стола. Достопочтенный Теймур оценил и дыню, и арбуз, ухватив по три куска и того, и другого. К удивлению Бахмати, все это влезло в него без особых усилий. Да он бездонен, подумал ойгон. Бездна и тьма.
- Как в Порте, - сказала Мелехар, придержав в пальцах арбузную мякоть. - Тот самый вкус.
Дохар просиял.
- Я рад, что у меня получилось угодить отцу и матери невесты.
- Да, это стоило чересчур долгого ожидания, - кивнул, облизав пальцы, достопочтенный Теймур. - Теперь же мы должны поговорить о неком вознаграждении, о каляме.
- Я слушаю, - кивнул Дохар.
- Думаю, - помедлив, сказал достопочтенный Теймур и оглянулся на жену, - пятнадцать золотых дирхемов будет в самый раз.
Чайханщик побледнел.
- Пятнадцать?
- Вы посмотрите, посмотрите на Шахрезу, - затараторила Мелехар, тиская укрытую накидкой фигурку. - Золото, а не девушка. Работящая, не требовательная невеста, воспитанная в послушании и в уважении к старшим. Она будет прекрасной женой, замечательной матерью и умелой хозяйкой, предстать мне тотчас же перед Союном, если это не так. Где вы еще найдете такую? Нигде! Ни на западе, ни на востоке. Она росла у нас, как цветок, как роза среди сорняков. Пятнадцать дирхемов - это даже мало за нашу любимую, послушную доченьку.
- У нас только четырнадцать, - упавшим голосом сказал Дохар.
- Четырнадцать?
Достопочтенный Теймур задумался.
- Но у нас есть немного серебра, - с надеждой сказал чайханщик.
- Я пойду, - поднялся Бахмати.
Его словно и не заметили.
Ойгон отогнул ткань и вышел из чайханы в ночь, свернул к караван-сараю, к верблюдам и шатрам, уселся на перекладину загона. Мягкий, как бы сомневающийся голос достопочтенного Теймура был слышен и отсюда:
- Серебро? Что ж… И вот этот ковер, что у меня за спиной. Ох, разоряете вы меня. Дочь - персик, сливовая веточка.
Бахмати усмехнулся.
В чайхане зазвякали монеты, затем достопочтенный Теймур сказал, что все точно, а ковер нужно подвязать веревками, Мелехар увела дочь спать на новое место, вышел на улицу Сулем, печальный от того, что так и не увидел лицо невесты, но завтра, завтра… Что ж ты не кончаешься, дурацкая ночь?
Дальним краем в круге высокого света прошел толстяк Зафир. Сегодня вроде почти не стучал своей колотушкой.
На небе, глубоко-синем, мягком, бархатном, самоцветами сияли звезды. Наливающаяся полнотой луна была бледна и не здорова.
Бахмати дождался, пока Сулем вернется в дом, а родители Шахрезы отволокут ковер к воротам караван-сарая, и спрыгнул с навеса. За ними, невидимый, он проследовал сквозь весь караван-сарай, мимо тюков и людей, спящих одетыми и вповалку, мимо бодрствующего, моргнувшего на ойгоне стража - за вторые ворота, к хлеву.
Достопочтенные Теймур и Мелехар, оказывается, владели ослом и верблюдом. Где-то на задах, видимо, пряталась еще и повозка.
Совсем не густо для богатой семьи.
Пофыркивали, вздыхали многочисленные животные. Пока ковер крепили между верблюжьими горбами, Бахмати стоял в тени.
Затем вышел.
- Дочь - чья?
На круглых лицах проступил, но быстро стаял испуг.
- Наша! - выступила вперед Мелехар. - Наша кровиночка, умничка Шахреза.
- Спрашиваю еще раз…
Бахмати улыбнулся женщине плотоядной улыбкой. В уголках губ, разрывая рот, треснула кожа.
- Приемная, - выпалила Мелехар, наблюдая расширившимися глазами, как обмахивает клыки узкий синий язык. - Приемная, но как родная.
Бахмати щелкнул зубами.
- Хорошо, хорошо, - Теймур отодвинул жену и полез за пазуху. - Не родная, не приемная. Времена такие. Много детей без родни, без крова. Кагены Сойяндина год как прошлись по срединным землям. Разруха, пожары. А мы что? Мы берем девочек да в хорошие семьи пристраиваем. Все жалеючи, все за них болея.
- А еще за них платят.
- А знаете, сколько они жрут? - накинулась на ойгона Мелехар. - И рис им дай, и виноград дай, и одень, и обучи!
- А опоили чем?
- Мы не опаивали! - Мелехар, казалось, была готова ринуться в кулачный бой-куруш.