Глава четырнадцатая
В сводках Верховного командования вермахта все чаще говорилось о сокращении линии фронта. Назывались новые немецкие города, новые направления. В Постлау появились беженцы из Восточной Пруссии и Померании. Одна тотальная мобилизация следовала за другой, даже партайлейтер Шпандау грозился пойти в армию, "чтобы остановить варваров с Востока".
Большую часть времени он проводил на "Мариине", где девушки из "Арбайтсдинст" рыли окопы широкого профиля и устанавливали противотанковые надолбы. Здесь было столько юбок, что у партайлейтера рябило в глазах. Иногда он произносил патриотические речи "в духе доктора Геббельса", как выразился Еккерман. Главный конструктор стал совсем несдержанным в разговорах и часто заводил их даже при посторонних. "Германия катится в бездонную пропасть с неслыханным ускорением", - как-то сказал он Енихе.
Тревоги объявлялись теперь днем и ночью, а форалярм не прекращался сутками. На форалярм никто не обращал внимания, иначе жизнь в стране должна была бы остановиться. Ночью города погружались в жуткую настороженную тишину, старались раствориться в тумане, но в марте установилась ясная погода, и не только днем, но и ночью, и налеты участились.
Теперь самолетам союзников никто не мешал нести свой страшный груз на Германию: зенитная артиллерия повсеместно снималась с охраны городов и перебрасывалась на Восточный фронт на танкоопасные направления. Каждый день соединения в триста, четыреста, пятьсот, тысячу четырехмоторных бомбардировщиков в сопровождении многочисленных истребителей проходили над Постлау в направлении на Берлин. Эти армады, начиненные взрывчаткой, вызывали ужас. Когда они только приближались и далекий гул сотен моторов еще не был подавляюще могуч, а звенел на высоких нотах, на десятки километров все вокруг на земле замирало.
В промежутках между тревогами берлинское радио передавало музыку Вагнера, Листа, Бетховена - это должно было напоминать немцам, что они защищают западноевропейскую цивилизацию от "азиатов". Об этом заявил в своей очередной речи доктор Геббельс. Его выступления походили теперь на заклинания. Это была смесь демагогии, угроз, сентиментальности и цинизма. В одном из своих выступлений он призывал к бдительности, бдительности и еще раз бдительности, и на стенах домов везде появились аляповато нарисованные мрачные силуэты в глубоко надвинутых на лоб шляпах и подпись под ними "Pst! Feind hört mit". В другой раз Геббельс пообещал, что скоро фюрер даст приказ о применении новейшего секретного оружия, и тогда враги Германии содрогнутся и станут перед ней на колени. Следующая речь была желчной, сумбурной, во всех бедах он обвинял трусов-дезертиров, которых оказалось немало среди немцев, и грозил им страшными карами не только на этом свете, но и на том.
Через три дня после этой речи Шлихте познакомил Енихе с секретным приказом, подписанным Гитлером. В нем многие города Германии объявлялись крепостями, "которые не должны быть сданы врагу ни при каких обстоятельствах". Далее следовал перечень наиболее отличившихся в боях подразделений, награды, а еще ниже кары: командующий шестой бронетанковой армией СС Зепп Дитрих, который еще недавно, после успешного наступления в Арденнах против американцев и англичан, превозносился как национальный герой Германии, был разжалован в рядовые "за потерю инициативы и неверие в победу", полковник фон Бонин за отступление без приказа подлежал суду военного трибунала, отборные дивизии СС "Дас Райх" и "Гитлерюгенд" лишались нарукавных знаков, "как не оправдавшие высокого доверия".
Вся страна напоминала огромный тонущий корабль, и никто не был уверен в завтрашнем дне.
Теперь донесения Енихе в Центр носили чаще политический, чем военный характер. По сути, он уже выполнил свое первоначальное задание. Советскому командованию было известно, что Х-209 в ближайшее время не появится в воздухе.
* * *
Фронт стремительно приближался, и над Постлау уже несколько раз пролетали советские самолеты-штурмовики. Они сбросили листовки. Еккерман показал одну Енихе.
- Всюду пропаганда, - сказал он. В листовке цитировались ставшие потом широко известными слова: гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается…
Енихе ничего не ответил ему на это.
Видеру теперь не приходилось испытывать даже "Хейнкели-177", так как те прямо с конвейера, с заводского аэродрома, улетали на фронт. Он слонялся без дела, и нередко от него попахивало спиртным.
Частые тревоги позволяли Отто почти ежедневно отправлять информацию в Центр через Мариенкирхе. В Мариенкирхе в эти дни бывало много людей: стариков и старух, детей и молодых женщин, калек, уже отвоевавших свое, и солдат действующей армии.
В то утро Енихе после службы не спеша шел домой. Время у него было - полет назначили на одиннадцать часов, и ему захотелось пройтись, подышать. Деревья стояли еще голые, но почки уже набухали, наливались соком, а земля парила.
Добравшись домой, Отто поднялся к себе наверх и "проявил" закладку. Он даже не поверил сначала тому, что прочел. Но ошибки быть не могло. Руководитель извещал его: "Светлячок" - положение С". Это был приказ Росмайер исчезнуть, уйти. Это означало, что Кристе грозит арест.
Если радиограмма пришла в Постлау, - значит, корабль Кристы уже покинул берега Швеции, но могло быть и иначе: одна радиограмма пошла сюда, а другая - в Швецию. Как бы там ни было, Отто решил сейчас же отправить телеграмму на главпочтамт в Бронхейм до востребования на имя Росмайер, а еще одну дать на немецкое посольство в Стокгольме, - возможно, они быстрее свяжутся с кораблем. Не мешкая, не переодеваясь в военную форму, он через минуту уже мчался на "цундапе" на почтамт по улицам, по которым только что не спеша шел из Мариенкирхе.
Телеграмма была самой безобидной: "Жду, скучаю. Целую. Отто".
Но станут ли работники посольства звонить на корабль по такому пустяковому поводу? Енихе дал самую высокооплачиваемую срочную телеграмму, - может быть, хоть это заставит сотрудника посольства, занимающегося почтой, пошевелиться.
Текст телеграммы был заранее согласован с Кристой. Лучшего они ничего не могли придумать. Всякая двусмысленность текста, а тем более ложное сообщение о смерти или болезни какого-нибудь из родственников или еще что-нибудь в этом роде, что легко можно проверить, вызвало бы серьезные подозрения.
Отправив телеграмму, Отто поехал на "Мариине", так как время близилось к одиннадцати.
На аэродроме его встретил Видер. Самолет стоял заправленный, "под парами".
В тот день Отто должен был еще ближе подойти к звуковому барьеру. Это был важный этап в серии испытаний, но мысли Енихе были заняты другим. Он рассеянно взглянул на доску приборов, это, видно, заметил Видер и спросил его:
- Ты здоров, Оттохен?
- Здоров.
- Да поможет тебе бог.
Енихе закрыл фонарь и запросил по радио разрешение на взлет.
- Взлет разрешаю.
Отто включил турбореактивный двигатель, из сопла реактивной трубы выскочил длинный язык синеватого пламени. Еще один взгляд на доску приборов, и Отто уверенным движением руки отпустил тормоза. Самолет сначала, будто в раздумье, не веря еще в свою свободу, неуверенно двинулся по взлетному полю. По мере того как он разгонялся, сила воздушного потока, проходящего через турбину, увеличивалась и скорость нарастала. Енихе с легким щелчком повернул тумблер правой жидкостно-реактивной камеры, и его отбросило на спинку сиденья, прижало, будто он попал под пресс, а истребитель с воем пронесся над взлетной полосой и, задрав нос, вонзился в безоблачное небо.
- Прекрасный взлет, Отто.
Енихе так не считал, но ему ничего не оставалось, как поблагодарить Еккермана.
- Спасибо, Курт, - помедлив, сказал Отто.
Забравшись на высоту трех тысяч метров, Енихе огляделся, и первое, что он заметил, кинув взгляд в сторону моря, - приближающийся к берегу "Стокгольм".
Отто потянул ручку вправо, разворачивая самолет по направлению к кораблю, уже входившему в устье реки Варнов. Он не знал, на корабле ли Кристина, но если она там, - значит, ее не предупредили в Бронхейме, телеграммы она, конечно, не успела получить и ничего не знает о грозящей ей опасности. Эти мысли теперь безраздельно владели им, и он, снизившись, еще не зная, что он предпримет, повел самолет к кораблю.
- Что-нибудь случилось, Отто? - спросил далекий голос с земли.
- Нет, Курт, все в порядке, я решил немного прийти в себя после взлета, пройдусь над Балтикой.
Еккерман оставил его в покое. Высота, на которой летел Х-209, была непозволительно малой, но Енихе не обращал на это внимания. Сероватый "Стокгольм", дымя трубой, спешил в Постлау.
Рев стремительно приближавшегося реактивного истребителя заставил всех свободных от вахты высыпать на палубу. Отто показалось, что кто-то помахал ему платком, но он не был в этом уверен - скорость была слишком велика. "Догадается ли она?" - мелькнуло у него в голове. Отто видел внизу быстро уменьшающийся, словно тающий, корпус "Стокгольма" и, решив еще раз пройти над кораблем, развернул самолет теперь уже по направлению к берегу.
На этот раз ему махали почти все стоящие на палубе и на мостике. Енихе прикинул: "Стокгольму" еще около получаса, если не больше, идти до порта. Минут десять - пятнадцать уйдет на швартовку. Отто успеет выполнить программу полета, на "цундапе" примчаться в порт и встретить Кристу. Не теряя времени, он направил острый, как жало осы, нос Х-209 круто вверх, набирая необходимую высоту. Альтиметр показал 11200 метров. Отто перевел самолет в горизонтальный полет, и в это время в наушниках раздался голос Видера:
- Оттохен, немедленно иди на посадку! Тревога!
"Тем лучше", - подумал Енихе и сбросил газ, а через секунду выключил жидкостно-реактивные камеры.
- Сильные вражеские соединения идут в направлении на Постлау, не мешкай, Отто, - это был голос Еккермана.
Енихе легко приземлился, подрулив к самому ангару, выключил двигатель. К самолету бежали люди. Отто открыл фонарь. Видер и Еккерман помогли ему выбраться из кабины. Ведущий инженер, механики, группа обслуживания подхватили Х-209 под крылья, пристроились с боков, в хвост и бегом покатили самолет к подземному ангару. Приходилось спешить - первая группа бомбардировщиков, поблескивая на солнце серебристыми плоскостями, уже подходила к городу.
Енихе в своем негнущемся комбинезоне с трудом втиснулся в кабину "мерседеса", и они помчались с Еккерманом в убежище - в конусную бетонную башню, до которой было три минуты быстрой езды.
- Скорее, господа, скорее, - встретил их дежурный у входа.
Как только они вошли, двое - дежурный и пожарник - закрыли массивную дверь метровой толщины и завинтили запор.
В убежище люди сидели на скамьях вдоль стен. Вертелись лопасти вентилятора.
В комнате Еккермана Енихе наконец стянул жесткий комбинезон.
- Шнапс, коньяк, пиво? - спросил Еккерман, открывая стенной шкаф.
- Нет, спасибо. Я поеду за Кристой. - Отто показалось, что гул моторов удаляется.
- Ты сумасшедший. Она сейчас тоже сидит в убежище. Убежище в порту надежное.
- Я поеду, Курт. - Отто поднялся.
- Погоди, я позвоню в штаб противовоздушной обороны.
- Не стоит, я все равно поеду.
- Вы уходите? - с удивлением спросил пожарник.
- Служба, - коротко ответил Енихе…
В раскрывшуюся дверь ворвался звенящий гул. Дверь за спиной Отто закрылась.
Ему только показалось, что гул удалялся. Самолеты шли прямо над "Мариине". Отто побежал к гаражу. Хорошо, что ворота были открыты, и он быстро вытащил "цундап" на улицу. Только по выхлопу из глушителей он понял, что мотоцикл завелся, так как по-прежнему ничего не было слышно из-за гула моторов.
На проходной вахман с удивленным лицом вышел из бетонированной будки, чтобы открыть шлагбаум, но Отто махнул ему рукой - сиди на месте. Он сам поднял шлагбаум и теперь уже понесся без остановок. Первая группа самолетов миновала город, и за спиной слышался гул второй группы.
И надо же было ему свернуть на Кайзер-Вильгельмштрассе, где он столкнулся с патрулем. Старший - фельдфебель - выскочил на дорогу и поднял жезл с диском "стоп!". Объехать его было невозможно. К нему сразу же подошли ефрейтор и два солдата.
- Немедленно следуйте в убежище! - приказал фельдфебель.
- Я - начальник охраны "Мариине" штурмфюрер СС Енихе.
- Документы.
У Отто было только удостоверение летчика-испытателя, пропуск в Зону. Эсэсовский билет остался в кармане мундира.
- Так кто же вы на самом деле? - уже строже спросил фельдфебель. - Следуйте в убежище, там разберемся.
- Вы пожалеете об этом, фельдфебель.
- Я - солдат и выполняю приказ.
Когда они вошли в убежище, Енихе спросил:
- У вас тут есть телефон?
- Здесь нет телефона.
Пришлось сидеть в убежище. Фельдфебель куда-то исчез, потом Отто понял, что он звонил на "Мариине", чтобы установить его личность. Он вернулся через полчаса, и в это время завыли сирены - форалярм. Отто больше никто не задерживал, и он через десять минут был в порту.
Вахтенный на "Стокгольме" сказал ему, что он видел Росмайер, она сошла на берег и, наверное, сейчас в убежище.
Отто поспешил в убежище, прошел его дважды из конца в конец, высвечивая лица из тьмы карманным фонариком, но Кристу не нашел. "Где она может быть? Разве дома…"
Сигнал отбоя застал Отто едущим по Лангештрассе. Он ехал не торопясь, внимательно глядя по сторонам, боясь пропустить идущую по улице Росмайер. Но Кристы не было.
Оставив мотоцикл у подъезда особняка, он быстрым шагом прошел во двор, взбежал по ступенькам, открыл дверь, шагнул в переднюю и вскрикнул от острой боли в правой руке, которую кто-то заломил назад, в левую тоже вцепились натренированные цепкие пальцы; из-за портьеры вышло двое гестаповцев, один из них - офицер.
- Отто Енихе, вы арестованы.
У Енихе отобрали пистолет, прощупали воротник, карманы, подкладку и отпустили руки.
Отто увидел в двери кабинета Ирену, встретился с ее растерянным, удивленным взглядом, хотел было спросить у нее, не приходила ли Криста, но вовремя сдержался. Сейчас этот вопрос был неуместен.
В окружении гестаповцев Енихе вышел на улицу. Около подъезда уже стояла полицейская машина. Она, видно, скрывалась за углом: его ждали и не хотели вспугнуть раньше времени.
Один из гестаповцев открыл зарешеченную дверцу, и Енихе влез в кузов.
Глава пятнадцатая
Фриче заперся в кабинете, достал из сейфа папки и еще раз просмотрел бумаги.
Кристина Росмайер, год рождения 1919. Немка. Рост… Цвет волос… Особые примеры… - эти графы Фриче просмотрел бегло. Дальше шло: образование - высшее. Окончила Высшее морское училище в Гамбурге по специальности штурман дальнего плавания (1938-1942). По окончании направлена в расположение управления пароходства Постлау. С 1942 по 1943 - младший штурман на пароходе "Стокгольм", с 1943 по 1945 - старший штурман на этом же пароходе. Пребывание за границей: 1942, 1943, 1944, 1945. Из них регулярные рейсы - Постлау - Швеция (105 раз). В 1940 году была в Советском Союзе, в Ленинграде, на учебном судне "Нептун" с "визитом дружбы". Это место Фриче второй раз подчеркнул синим карандашом. Он просмотрел также характеристики, выданные Кристе Росмайер по окончании Высшего морского училища. Характеристики были отличными. Место, где было написано: "Предана национал-социалистскому движению", Фриче тоже подчеркнул.
В графе "Родители" Фриче прочитал:
"Отец Иоган Росмайер, год рождения 1893. Потомственный моряк. Участвовал в кампании 1914-1918 года. Мичман, младший офицер, старший офицер подводной лодки "Дойчланд". Награжден в 1916 году Железным крестом.
В 1918 году демобилизован. В 1918 году участвовал в вооруженном восстании в Киле на стороне "красных". К судебной ответственности не привлекался. В 1920 году переехал в Гамбург и поступил в торговый флот.
В последующие годы не был замешан в каких-либо политических течениях, не состоял ни в каких партиях. В 1933 году получил звание капитана дальнего плавания. В Англии был в 1933, 1934, 1936, 1937 годах, в Соединенных Штатах Америки - в 1935, 1937, 1938 годах, в Советском Союзе - в 1925, 1929, 1932, 1933, 1939, 1940, 1941 годах. Погиб в мае 1941 года в проливе Скагеррак вместе с кораблем "Берлин", торпедированным английской подводной лодкой".
О матери было всего несколько слов:
"Эльза Росмайер, девичья фамилия Шретер, год рождения 1900. Дочь потомственного моряка. Домохозяйка. Политикой не занималась, ни в каких политических партиях не состояла. Умерла в 1937 году от воспаления легких. Похоронена в Гамбурге".
В графе "Другие ближайшие родственники" стояло: "братьев и сестер нет".
Изучив анкетные данные, Фриче пришел к выводу, что из них мало что можно выудить. Но это говорило только о том, что он имеет дело с опытной первоклассной шпионкой.
Следовало еще раз отдать должное Штайнгау: идея послать в Швецию агента-соглядатая принадлежала ему, так как он считал, что Швеция - один из возможных каналов утечки секретной информации.
Агент, "зацепивший" Кристу Росмайер, был прекрасным фотографом, и его фотографии были главной и неопровержимой уликой.
Этот агент делал снимки многих немцев, которые бывали в Швеции по тем или иным делам. Сделал он и несколько выборочных снимков Кристы Росмайер. Ничего подозрительного сначала он не обнаружил, и лица, которые попадали в объектив вместе с Росмайер, не были зафиксированы в фототеке СД. Он хотел было уже оставить ее в покое, но в последней серии снимков обнаружил нечто любопытное. Эти снимки были сделаны в Бронхейме, в парке. Вот Росмайер сидит на скамейке, отдыхает… Людей в парке немного, хотя день солнечный. Глаза ее прищурены от искрящегося снега. Вот к скамейке подошел какой-то интеллигентного вида мужчина с бородкой, с тростью в руке.
Вот следующий снимок: мужчина сидит на одном краю скамьи с развернутой газетой, она - на другом. "Фотограф" щелкнул эту пару несколько раз. Ни один из этих людей внешне не проявлял друг к другу никакого интереса, и агент собирался было уже покинуть свой тайник и пойти "погреться" в бар. Но вот "интеллигент" опустил газету и фотограф снял его еще разок. Потом, как и собирался, пошел "погреться".
Вечером он проявил пленку, отпечатал снимки. Они получились отличными, четкими, такой работой можно было гордиться. И на последнем снимке явно было видно, по артикуляции губ, что "интеллигент" что-то говорил Росмайер, но она сидела по-прежнему неподвижно, прищурив глаза, не шевельнув ни разу губами, будто то, что ей говорилось, говорилось не ей, хотя никого поблизости не было.
"Фотограф" решил понаблюдать за ней еще. Он сделал два короткометражных фильма. Спрятался под мостом, а Росмайер сидела на скамье на полупустой набережной. На противоположный конец скамьи сел какой-то старик в темных очках, что-то сказал. Росмайер оглянулась, потом заговорила. Теперь уже кинокамера отчетливо запечатлела движения ее губ. Когда к ним кто-либо приближался, она умолкала. Потом губы ее снова шевелились. По длине пленки было точно определено, что она говорила четыре минуты тридцать семь секунд. В другой раз он снял ее в электричке, снимал из соседнего вагона кинокамерой, ловко спрятанной в портфеле.