- Э-э-э, пан рыцарь, - протянул шпильман, - зря ты ему потворствуешь. Он так, глядишь, как раз тебе на шею влезет и ножки свесит.
- Тебе-то что за забота? Деньги-то мои… - Годимир еще злился на музыканта, который втянул его в позорную корчемную перепалку.
- А кто меня в оруженосцы нанять решил? - прищурился шпильман. - Вот я за твой кошелек и печалюсь. Или он у тебя волшебный, а, пан рыцарь? Как у Малуха-золотаря из Неколупы?
- Не волшебный, - отрезал рыцарь. - А все равно мое дело, кому сколько платить.
- Так ты уже не хочешь меня брать?
- Почему нет? Беру. Звать-то тебя как, музыкант?
- А не надо меня звать, я сам прихожу, - оскалился было шпильман, но потом посерьезнел и назвался: - Олешек. Олешек Острый Язык из Мариенберга.
- Звучит. Положим, что язык у тебя без костей, я уже понял…
Их беседе помешало появление корчмаря с двумя жбанчиками пива. Плотная белая пена свешивалась набекрень над деревянным краем, как шапочка записного гуляки. Следом за отцом поспевал Ясь с резным ставцом, на коем поджаренные кровяные колбаски утопали в перине тушеной капусты. За Ясем вышагивала коротконогая курносая девка, с первого взгляда видно - братова сестра и отцова дочка, и тоже, верно, Яська, волочащая блюдо поменьше, где две здоровенные краюхи ржаного хлеба украшались с боков стрелками зеленого лука и фиолетовыми с изморозью розетками базилика.
- Что Господь, Пресветлый и Всеблагой, послал, тем и рады! - поклонился хозяин корчмы, принимая у отпрысков угощение и выставляя его на стол. - На здравие да пойдет, а не во вред…
Он еще раз поклонился и убрался восвояси, не услышав язвительного бурчания музыканта:
- Рады они… Да за такие деньжищи еще плясать вокруг стола должны.
Годимир усмехнулся:
- Брось, не бери в голову. Как ты с таким норовом живешь только? И руки-ноги целы…
- Ты лучше спроси, как бы я жил, когда бы не смеялся над всеми и над собой заодно?
- Что, помогает?
- А то! Хочешь, я тебе песенку спою. Для затравки. Ты ж меня в оруженосцы взял не клинки точить. Ради цистры моей, поди?
- Может, поешь сперва?
- Да ладно. Больше голодал.
Олешек умостил грушевидное тело цистры на колене. Дернул на пробу струну, другую. Не расстроились ли? Результат удовлетворил музыканта. Он откашлялся и запел вполголоса:
- Когда промок, когда устал до одури,
Когда живот к хребтине подвело,
Мани удачу показною бодростью,
Играй и пой всем горестям назло.Когда впились огневка с лихорадкою,
Чирей на заднице и пятки в кровь растер,
Гони хворобу дерзкою повадкою -
Была бы кость, а мясо нарастет.Когда кругом пинки и зуботычины,
Не попадись досаде на крючок,
А просто улыбнись в лицо обидчикам:
Лоб не стеклянный - выдержит щелчок.
Голос у шпильмана был не слишком сильный, да и высоковатый, хоть он и пытался пускать звук из груди, чтоб пониже выходило. Но стихи понравились всем собравшимся в корчме без исключения. Старший из богоборцев - седой, с изможденным морщинистым лицом - даже поднял вверх палец, произнося назидательно:
- Смирение есть первая заповедь Веры в Господа нашего, Пресветлого и Всеблагого.
Его товарищи согласно закивали, отчего напомнили Годимиру клюющих зерно кур. Чтоб не прыснуть со смеху, рыцарь сделал вид, будто поправляет усы, а сам прижал ладонь к губам. Но провести Олешека оказалось не просто.
- Вот, пан рыцарь, сколько ты со мной знаешься, а уже нахватался невесть чего. - И добавил, снизив голос до шепота: - Грешно со святых отцов смеяться. Ай-яй-яй, пан рыцарь.
- Ладно тебе! - Годимир не знал, гневаться ему или улыбаться. - Будешь много говорить, враз проверим, какой у тебя лоб. Стеклянный или, может, глиняный.
- Э, нет, пан рыцарь. Будешь драться - убегу. От тебя, видно, и старый оруженосец оттого сбежал? А, пан рыцарь?
- Да карга болотная его знает, отчего он сбежал. Вроде не жаловался ни на что, - совершенно искренне пожал плечами Годимир. - Лучше скажи: берешься учить меня на цистре играть?
- Ну… - уклончиво отвечал музыкант, - Поживем - увидим. Может, тебе медведь ухо оттоптал, а?
- Какой медведь?
- Известно какой. Бурый.
- При чем тут медведь?
- Да так говорят, когда человек двух нот на слух различить не может. Как такого выучишь?
- Да нет, я, вроде, различаю, - растерялся Годимир.
- Ну, коли так, то выучу. Зарабатывать на хлеб уроками музыки ты, конечно, не будешь после этого. Но каштелянскую дочку, какую-нито посмазливее, охмурить сумеешь. Ведь тебе для этого и надо умение? Так, нет?
- Почему? Обижаешь, Олешек. Я на свои стихи хочу песни слагать.
Годимир ляпнул про свои стихи и тут же пожалел. С языкатого парня станется сейчас его на смех поднять. И что ему за то сделаешь? Не мечом же рубить за едкую шутку?
Но шпильман и не подумал насмехаться. Кивнул:
- Хорошо. На свои так на свои. Потом почитаешь. По свободе. Путь у нас долгий будет. Или нет?
- Все в руке Отца Небесного…
- Правильно. А потому воздадим должное дарам его.
Олешек молитвенно сложил руки и закрыл глаза. Рыцарь последовал его примеру. Через несколько томительных мгновений они уже вовсю отдавали должное стряпне семейства Ясей.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ДОРОЖНЫЕ ВСТРЕЧИ И БЕСЕДЫ
Хвала Господу нашему, Отцу Небесному, да пребудет Королевство его как на Небе, так и на земле… с утра распогодилось.
После завтрака, или - как его называли в Зареченских королевствах - снеданка, Годимир с новоприобретенным оруженосцем выбрались на тракт. Рыцарское снаряжение сгрузили на гнедого кургузого мула, а Олешек умостился на хребтине не вполне довольного этим меринка.
Солнце играло в хрустальных капельках на краях листьев, пригревало обширные лужи, заставляя подниматься цветные рушники радуги. Птички, весело щебеча, сушили перышки на кончиках ветвей. В животах приятно колыхались Ясевы колбаски с капустою, без которых и наутро не обошлось.
- Ну что, пан рыцарь, - шпильман, устав, очевидно, тренькать на цистре, подбирая какую-то новую мелодию, повернулся к Годимиру, - стихи читать будешь, а?
- А ты ругаться здорово станешь?
Олешек даже руками замахал:
- Что ты, что ты! Разве ж я не знаю, как поэта легко обидеть? Нет, если у тебя совсем "брала, мазала, гадала" выходит, тогда поругаю. Но не больно.
Он улыбнулся искренне, с обезоруживающей веселостью.
- Ну, когда так…
- Ты погоди, пан рыцарь, не начинай пока, - вдруг встрепенулся музыкант. - У меня к тебе тоже дельце есть. Не откажешь оруженосцу?
- Что за дельце-то?
- Выучи меня на мечах рубиться.
- Ты очумел? Это ж с детства учиться надо! Да каждый день, да от рассвета и до заката! Меня с восьми годков школили, а ты - возьми и научи.
- Да я тоже немного пробовал. Еще в Костраве когда жил, учил меня один дядька-поморянин из наемников бывших. Однорукий, но злой, как аспид. Только бескрылый.
- А аспиды что, крылатые? - удивился рыцарь.
- Все поголовно, можешь мне верить.
- Э-э, нет, брат Олешек, не поверю. И не проси, - рассмеялся Годимир. - Я все книги про чудищ изучил. И "Физиологус" архиепископа Абдониуша, и "Монстериум" магистра Родрика, и "Естественную историю с иллюстрациями и подробными пояснениями к оным" Абила ибн Мошша Гар-Рашана, прозванного…
- Все, все, довольно! - Шпильман, рассмеявшись, поднял обе руки вверх. - Сдаюсь. Виноват, опростоволосился. Забыл, с кем дело имею. Странствующим рыцарям всем положено чудищ изучать или ты сам решил?
- Ну… - Годимир замялся. - Вообще-то рыцари и не должны ничего изучать. По правде сказать, не многие из нашего сословия грамоту уважают. А я для себя решил… Можно ведь по-всякому странствовать, чести и славы добиваться. Например, стать у моста и всех проезжающих на поединок вызывать. И слава о тебе пойдет…
- Ага, пока на такого рыцаря не нарвешься, что тебе бока намнет.
- Ну, такого можно и не вызывать.
- А как же слава, а?
- А как же бока?
Они расхохотались, довольные друг другом.
- Так что, берешься меня учить, а? - повторил вопрос через некоторое время Олешек.
- Ну, беру, беру. Ты б не акал каждый раз, а? Тьфу, прицепилось! - плюнул под копыта рыцарь.
- Ну, так и ты нукаешь, что ни слово, - в тон ему ответил певец. - Тьфу, привязалось! - И добавил: - Я тебя тоже подучить берусь, если где-то с рифмой чего не так, размер там подкачал. Господь наш, Пресветлый и Всеблагой, учит помогать ближнему.
- Ага, особенно, если ближний помогает тебе.
- Так в том и есть высшая справедливость! И у меня о том сложена песня. Сейчас я ее…
Олешек полез за цистрой, но рыцарь движением руки остановил его:
- Погоди. Глянь, что там?
На обочине, заслоняемое пока густыми зарослями белолоза, виднелось странное сооружение - потемневшие от времени и непогоды бревна с жердинами. Кое-где тускло поблескивал сквозь слой ржи металл.
Шпильман привстал на стременах, прикрывая ладонью глаза от солнца.
- Э-э, дело ясное, что дело темное. Ты первый раз в Заречье, пан рыцарь?
- Ну, как-то раньше не доводилось…
- А я тут уже полгода обретаюсь…
- Так не томи душу, скажи, что оно такое?
- Поехали ближе. Поглядим.
Вблизи сооружение показалось Годимиру еще более неприглядным. Прямо пыточный инструмент какой-то. А кроме всего прочего, оказалось, что между двумя толстыми, замусоленными жердями зажата шея человека. Рыцарь приметил грязно-бурую копну еще раньше, но принял сперва за ветошь или пучки шерсти, натасканные вороньем для гнезда. Он совершено искренне сотворил знамение.
Шпильман присвистнул. Почесал затылок:
- Вот уж не думал, не гадал…
- Так что это, Олешек?
- Колодки, пан рыцарь, колодки. Здесь так наказывают преступников.
- Тьфу, дикие люди! - Годимир сплюнул. - У нас, в Хоробровском королевстве…
- А что в Хоробровском? Я слыхал, там сразу на кол сажают?
- Ерунду городишь, а еще просвещенным человеком себя мнишь! Хоробровское королевство - это тебе не Басурмань какая-нибудь! Если виновен - да, могут и на кол. Только для этого преступление должно быть очень уж мерзким.
- А если не на кол?
- Каменоломни есть, копи железорудные… В Грозовском королевстве осужденные горючий камень рубят под землей. Вольного поселянина туда не загонишь ни за какие коврижки. В Новых землях еще…
- Это правильно. Только здешние короли предпочитают не кормить разбойников, а выставлять вот так. Для острастки прочим.
Годимир еще раз оглядел колодку. Два довольно толстых бревна вкопаны в землю - не расшатаешь. А на высоте полутора аршин, если на глаз, установлены две горизонтальные жерди, в которых вытесано три пары углублений. Так, чтобы верхнее, смыкаясь с нижним, образовывало почти круглое отверстие. В них и были просунуты шея и руки осужденного. Потемневшее дерево марали подозрительные потеки. Похоже, кровь.
- А этого за что, любопытно… - задумчиво проговорил Годимир.
- Да кто ж его знает? - пожал плечами Олешек. - Может, душегуб-грабитель, а может, обычный кметь. За недоимки тут тоже карают по всей строгости.
В этот миг зажатый в колодках человек приоткрыл заплывший глаз - видно, кто-то от души кулаком приложился - и проговорил охрипшим голосом:
- Тебе-то не один хрен?
- Вот те на! - развел руками шпильман. - К нему по-человечески…
- Это вы-то по-человечески? - продолжал осужденный, дергая щекой, чтобы согнать особо назойливую муху. Жирную, зеленую, здоровенную. - Вызвездились тут, разглядывают, ровно медведя ученого. Нет, чтобы…
Он не договорил, гордо дернул подбородком, заросшим грязной окладистой бородой, и закрыл глаза.
- Гляди, пан рыцарь, гордец! - в голосе шпильмана промелькнула нотка уважения. - Видно, не из обычных поселян.
- Похоже, что так, - согласно покивал Годимир, уже без стеснения рассматривая бородача. А что? Сам сказал про медведя, никто за язык не тянул. Осужденный выглядел лет на тридцать. Ну, туда-сюда пару годков. Широкие плечи, мускулистые руки - ни следа заморенности подневольного работника. Да и загар - не кметский. У тех лишь кисти рук и лицо с шеей знаются с солнцем. А тут - равномерная коричневатость. Выше пояса, по крайней мере. Ноги его скрывали ветхие и изодранные до неузнаваемости штаны. На спине - следы батогов. Старые. Может, даже больше, чем годичной давности. На правой щеке - тонкий белесый росчерк шрама.
- Пить хочешь? - поинтересовался рыцарь.
Незнакомец гордо промолчал.
- Слышь, тебя спрашиваю.
Подбитый глаз вновь слегка приоткрылся.
- Учти, любезный, больше трех раз я помощь не предлагаю, - нахмурился Годимир.
- Ну, понятно, - прохрипел наказанный. - Будет вельможный пан унижаться до помощи деревенщине.
- Дурень ты, братец, - обиделся Годимир. - Я ж…
- Оно ж легко за справедливость бороться, когда при тебе меч, щит и копье, - вел дальше хриплый голос. - Когда все это тебе с рождения положено по закону…
Рыцарь открыл рот, намереваясь дать достойную отповедь. Потом закрыл его и махнул рукой:
- Вот еще!
- Ладно, давай свою воду, пан рыцарь! - каркнул человек в колодке.
- Нет, ну надо же! - ошеломленно пробормотал Годимир, отстегивая баклажку от седла. - А не думаешь, любезный, что я обижусь и уеду, а тебя оставлю здесь стоять до второго пришествия Господа?
С этими словами он вытащил пробку, поднес горлышко к губам хрипатого, трудно различимым в густой бороде.
- В колодках столько не живут, - коротко бросил наказанный, открывая рот.
Олешек рассмеялся и, покачав головой, пояснил Годимиру:
- Знаю я таких. Встречал. Грабят богатых. Купцов потрошат, ростовщиков особенно не любят. Если удается, могут и пану мелкопоместному хвост прикрутить. - Незнакомец не ответил. Он ловил губами и языком тонкую струйку воды, льющуюся из баклажки рыцаря, но глазами в сторону шпильмана сверкнул, словно камень из пращи запустил. - Думают, таким манером можно справедливость восстановить. Только слишком часто во вкус входят. Чужое отнимать - оно ж приятнее и легче, чем своим трудом зарабатывать. А после и разницу между бедным и богатым замечать перестают. Я как-то про таких стишок сочинил. Рассказать, а?
- Ну, расскажи. - Рыцарь внимательно следил за струйкой, и потому от него не укрылся мгновенный озлобленный прищур колодочника.
- Изволь. - Шпильмана уговаривать не пришлось. Он почесал затылок и выдал:
- Закружило, завертело, понесло…
Был я первый парень на село,
Был я прежде баловник, оголец,
А теперь лесной суровый удалец.
Эх, достал бы кистенек из-под полы,
Да накинуты на руки кандалы,
Но и нынче я смиряться не хочу -
Так и плюнул бы в глаза богачу!
- Складно поешь, - ухмыльнулся наказанный. Теперь его голос не хрипел. Все-таки не зря горло промочил. - Только что ты знать можешь о нашей жизни? О нашей борьбе?
- Верно. Ничего не знаю, - согласился Олешек. - Если кошелек срезать - это борьба, то ничего. Не приходилось.
- Вот и вали отсюда! - зарычал человек в колодках. - Я у вас ничего не просил! И не попрошу! Ну?! Проваливайте!
- Ну, конечно! - язвительно проговорил музыкант. - Зачем мы тебе нужны? Тебя твои же лесные братья найдут и освободят, а?
Незнакомец пробурчал что-то невнятное. Мол, убирайтесь… Какое ваше собачье дело?
- Найти-то найдут, - вел дальше шпильман. - Не было бы поздно. С голоду не помрешь, так зверь лесной какой-нибудь набежит. Добро, если волки или медведь… А если волколак, а, пан рыцарь?
- Не "акай"! - неожиданно зло отозвался Годимир. - Сколько говорить можно?
Он прищурился и вдруг выхватил меч. Одним плавным движением, как перед славной битвой. Прикоснулся крестовиной ко лбу:
- Видит Господь, не из корысти, а во исполнение обета рыцарского…
Сероватое, поблескивающее лезвие описало полукруг и обрушилось на цепь, скрепляющую жерди колодки. Железные звенья лопнули с жалобным визгом и разлетелись осколками. Разбойник охнул и выскользнул из жесткой хватки дерева. Упал на колени, но тут же нашел в себе силы подняться. Пускай для этого ему пришлось опереться одной рукой о стойку-бревно.
- Странный поступок для защитника законности и справедливости, - задумчиво проговорил Олешек.
Годимир медленно провел пальцем вдоль края клинка, проверяя - не затупился ли? Господь миловал, прокованную несколько раз сталь меча нельзя даже сравнивать с изделием деревенского кузнеца. Вложил оружие в ножны. Ответил:
- Знаешь, я, может быть, завтра пожалею об этом поступке и буду молить Господа об отпущении греха… Но… Зря ты упомянул волколака. Я видел, что они делают с жертвой. Этой участи я не пожелаю самому закоренелому преступнику.
Освобожденный с интересом поглядел на него. Движением руки отбросил назад падающие на глаза волосы. Проговорил, словно через силу:
- Ну, спасибо тебе, пан рыцарь… - Если бы сарказм, прозвучавший в слове "пан" обратился в крысиный яд, то можно было бы отравить им всю Оресу. - Нет, честно, спасибо. Не ожидал.
- Не за что, - угрюмо отозвался Годимир. - Я бы на твоем месте удирал подальше, пока не вернулись те, кто…
- Мы покамест каждый на своем месте, - непочтительно и дерзко перебил его освобожденный. - Я на твое не стремлюсь, да и ты на моем оказаться вряд ли захочешь.
Годимир стиснул зубы и взялся за рукоять меча.
- Не серчай, рыцарь, - ухмыльнулся незнакомец. - Не ровен час, живот заболит. Мир тесен. Может, свидимся еще. Про всякий случай, запомни мое имя. Ярош. Ярош… А впрочем, прозвище мое тебе без надобности. Прощай. Не ешь много копченого сала на ночь…
Разбойник шутливо поклонился и, развернувшись, опрометью бросился в кусты. Ветки шиповника заколыхались и успокоились. Как будто никого и не было.
- Вот шельма! - Годимир со звоном загнал меч в ножны - он и сам не заметил, когда успел вытащить клинок на целую ладонь.
- Шельма не шельма, а свободу он получил, - качнул головой Олешек. - А нам с тобой, пан рыцарь, надо бы поезжать отсюда как можно быстрее и как можно дальше.
- Ты думаешь?
- Думаю? Да я просто уверен, что его королевская стража здесь оставила. Ты не ищешь часом ссоры с королем Желеславом, а?
- Да нет… И не "акай", сколько говорить можно? - Годимир тронул коня шпорой. Отдохнувший в Ясевой конюшне темно-рыжий охотно поднялся в рысь.
Мышастый мерин шпильмана поспешил следом, как привык за полтора месяца путешествия. Олешек от неожиданности качнулся назад, испуганно вскрикнул, хватаясь за переднюю луку:
- Легче!
- А ты привыкай, если хочешь со мной странствовать! - зло откликнулся рыцарь. Еще прибавил шенкеля коню. Знал, мышастый не отстанет.