Антэй шагал по тротуару, высматривая автобусную остановку. Как вдруг услышал сдержанный ровный рокот мощного мотора и заметил плавное движение рядом. Его преследовал алый "гелиогабал" с открытым верхом. На месте водителя сидела женщина в черных очках, затемняющих половину лица, белая шелковая косынка, накинутая на голову, прятала волосы, руки в крупных золотых кольцах и браслетах небрежно лежали на руле, обтянутом черной кожей.
Серфер остановился. Машина тоже.
– Садись, – велели ему негромким, очень знакомым голосом.
Антэй не стал возражать. Открывая дверцу, заметил, что на сиденье лежит квадратная коробка, поднял ее, чтобы освободить место, опустился в удобное кресло. Замок мягко щелкнул, захлопываясь. Кабриолет рванул с места и влился в поток машин.
– Это тебе, – девушка кивнула на серый картонный куб в его руках. – Открой.
Под верхней упаковкой оказался кожаный футляр с тиснением. Серебряный леопард на задних лапах. Уже прекрасно зная, что увидит, Антэй поднял крышку. На белом атласе лежали массивные часы в тяжелом металлическом браслете. С колесика завода скромно свисал ценник с шестизначной суммой, чтобы не возникало сомнений в подлинности изделия.
– Хорошая модель, – сказал Антэй, рассматривая циферблат. Римские цифры, секундомер, сапфировое, естественно, стекло, механика…
– Лимитированная серия, – охотно откликнулась девушка, ее алые губы тронула улыбка.
– Ну, вообще-то мне уже заплатили за вчерашнее. – Он захлопнул крышку футляра.
Она затормозила у светофора, резко нажала одну из сенсорных кнопок панели, крыша машины поползла, закрывая пассажиров от солнца и возможных взглядов.
Сняла очки и повернулась к Антэю.
– Это не плата, – произнесла Рима Калиб с ноткой неудовольствия. – Это подарок.
У нее был красивый удлиненный овал лица, темные, почти черные, миндалевидные глаза, тонкий изящный нос, и ей было лет на десять больше, чем показалось вчера при блеске звезд и искусственном свете.
– Слишком дорогой подарок.
– Позволь мне решать, кому и что дарить.
Самоуважение требовало вернуть безделушку за шестьсот тысяч, здравый смысл призывал не торопиться.
Антэй открыл коробку, взял часы, надел и защелкнул браслет на запястье.
Рима улыбнулась:
– Тебе идет. Как я и думала.
Загорелся зеленый свет, машина мягко тронулась с места. Антэй с интересом предвкушал продолжение, и оно не заставило себя ждать.
– Ты говорил вчера с Инсаром. Я видела вас вдвоем на палубе.
– Да, говорил.
– Обсуждали что-нибудь интересное?
Она делала вид, что целиком и полностью увлечена вождением, перестраиваясь с одной полосы на другую, но он видел натянутую жилку на ее шее, напряженные руки.
– Обычный треп на вечеринке. Ничего серьезного. А что?
– Его нашли мертвым. Сегодня утром. – Рима повернула руль, подрезая сразу две машины и не обращая внимания на гневные гудки, остановила "гелиогабал" у тротуара, едва не въехав передним колесом на бортик.
Опустила ручник и повернулась к ошеломленному пассажиру.
– Он лежал в собственной постели, залитой кровью. Перерезал горло одним из своих кинжалов. Так о чем вы говорили, Тэй?
Он поднял руку с часами на уровень ее глаз так, что лучик света отразился от циферблата и кольнул Риму в щеку.
– Так это все-таки плата? За информацию или, наоборот, за молчание?
Она впилась пальцами в его предплечье, отводя в сторону.
– Я не хочу, чтобы ты последовал за ним.
– Мы знакомы меньше суток, а ты уже так беспокоишься обо мне.
Рима покачала головой устало и обреченно.
– Просто поверь мне. И постарайся не снимать это… – Она коснулась браслета часов. – Хотя бы несколько дней.
Решив больше ничего не выяснять, Антэй кивнул.
– Мы ни о чем не говорили с Инсаром. Во всяком случае, ни о чем таком, что я бы запомнил, – он улыбнулся своей обычной широкой улыбкой обаятельного и беспечного экстремала. – С серферами не обсуждают ничего серьезного.
Несколько мгновений она внимательно рассматривала его, словно пыталась пробраться в воспоминания. Но, так ничего и не поняв, отвела взгляд.
– Куда тебя отвезти?
– Я выйду здесь.
Рима вновь надела очки, скрывающие половину лица как черный зеркальный шлем. Молча подождала, пока Антэй выберется из машины, и уехала, растворившись в потоке автомобилей.
До нужного ему места серфер добирался полтора часа на старом, дребезжащем автобусе.
В этом древнем районе Александрии располагались лавки скупщиков, антикварные магазины и просто барахолки. На узких улочках дома стояли вплотную друг к другу. Можно было, не тратя время, просто шагнуть из одной двери в другую. Мощные решетки с острыми крючьями на окнах, замки и выезжающие шипы в косяках дверей навевали не самые мирные ассоциации.
Антэй потратил половину дня, болтаясь по лавкам, заходя в каждую попадающуюся на глаза и делая вид, что хочет узнать, за сколько можно продать только что подаренные часы. Совсем новые, но уже считающиеся подержанными. Отличный предлог. Со стороны это выглядело вполне достоверно и абсолютно в духе местных традиций. Парень получил дорогой подарок от богатого поклонника или поклонницы, а может, и украл, и теперь пытается сбыть его с рук, чтобы получить живые деньги. Лишних вопросов здесь никогда не задавали, но цену называли невысокую.
Блуждая по лабиринту узких разноуровневых улочек, Антэй внимательно, хоть и незаметно, посматривал по сторонам.
Слежки не было. Он бы обнаружил ее. Но все равно проделал давно заученные манипуляции.
Несколько хитрых проходов, о которых знали только местные, да и то не все. Где можно внезапно исчезнуть. Решетка в тени арки, беззвучно открывающаяся в очень темный и зловонный коридор, там под самым потолком тайник за отодвигающимся в сторону камнем. Откуда Антэй вытащил узел с тряпьем, пропахшим плесенью, и накинул на себя, превращаясь в одного из местных бродяг.
Затем он пересек шумный рынок с пестрой толпой, в которой так легко затеряться. Прошел насквозь полутемную кофейню, под завязку наполненную крикливыми торговцами, желающими выпить кофе, найти клиента или скрепить сделку, законную или не очень. Добрался до черного хода, открыл дверь, протиснулся мимо баков с отходами, пересек короткий переулок и выбрался на изнанку относительно приличного района.
Антэй оказался на гигантской свалке.
Горы, холмы, овраги мусора спрессовались за многие столетия до состояния самостоятельного рельефа. В нем были проложены дороги, прокопаны канавы. Дома – из картонных коробок, фанеры, ящиков, остовов автомобилей и автобусов – образовывали целые районы и улицы. Антэй не удивился бы, узнав, что мусор сюда свозили со времен Клеопатры и, если провести археологические раскопки, можно докопаться до обломков колесниц, черепков драгоценных амфор и бронзовых доспехов гоплитов.
От вони с непривычки слезились глаза.
Этот район давно порывались снести, сровнять с землей, выжечь "рассадник инфекции и гнездо порока" – так заявляли местные власти время от времени.
Но свалка все разрасталась и крепче вгрызалась в землю корнями перекрученной арматуры, осями старых машин.
Сколько трупов здесь сгинуло без следа…
Никому ни до кого не было дела. Люди приходили, уходили, умирали целыми семьями от болезней, вызванных заразой, которой тут было полно, убивали друг друга и хоронили тут же под гнилыми ящиками и отбросами.
Крысы бродили по свалке. Каждый на своем участке. Тощие, покрытые десятилетними слоями коросты, с босыми ногами, изъеденными грибком и скрученными жесткими артритами. Скособоченные и передвигающиеся точно крабы. Хотя иногда среди больных и уродливых физиономий вдруг появлялись удивительной гармоничности лица с правильными чертами и ясными глазами. Но эти проблески неуместной красоты гасли так же быстро, как и возникали. Умирали, были проданы для развлечений или корежились от болезни.
Жители помоечных трущоб сортировали мусор, отбирая то, что можно продать. Женщины мыли стекло и пластик в зловонном ручейке, пересекающем гигантскую свалку. Дети складывали годное на просушку. Сгребали в мешки кости, выбирая еще пригодные в пищу куски. Мужчины рылись в новых завалах отбросов, отгоняя диких собак длинными палками с крючьями на конце.
Антэй видел, и не раз, как эти же орудия применялись для драк с конкурентами и какие страшные, рваные раны они оставляют.
Возле лачуг, сложенных из ящиков, возвышались горы тряпья, драной обуви, штабели пластиковых бутылок и прочие богатства.
На маленьких костерках готовили пищу. И от каждого котелка долетал свой собственный сложный аромат с особыми нотками вони.
Антэй ловил на себе цепкие взгляды. Но его не окликали, не останавливали. Идет человек – значит, надо. Не выберется – сам виноват.
Пробежали дети. Немытые, оборванные и злобные, как дикие зверьки. Один, самый старший, нес на палке череп с обрывками иссохшей плоти. Остальные неслись за ним, весело улюлюкая и хохоча.
Женщины, навьюченные словно ослы, волокли на себе мешки, согнувшись до земли. Две беззубые старухи визгливо ругались над трупом собаки.
Где-то горело. Черный дым то закрывал собой все небо, то стлался по земле.
Место, куда торопился Антэй, находилось в самом центре этой зловонной паутины, в сердце запутанного лабиринта. Когда-то здесь стояли каменные дома. Их разрушили во время давнего военного конфликта, жителей вырезали. И теперь древний мрамор, покрытый многовековой грязью, превратился в такой же хлам, как и все, к чему прикасались щупальца вечной свалки.
Антэй безошибочно нашел нужный ход среди руин, протиснулся сквозь щель в "заборе" из ржавых бочек, аккуратно прошел по битому кирпичу, перемешанному с ржавыми шипами, и миновал ловушку, устроенную перед самым входом.
Дверь, сколоченная из черных рассохшихся досок, открылась, когда он потянул за веревку, поднимающую засов с той стороны.
Единственная комната убогого жилища оказалась пуста.
Здесь стоял топчан, застеленный старым одеялом, на удивление чистым. На полке, занавешенной тряпкой, притаились обрезанные донышки пластиковых бутылок, которые использовались вместо стаканов, и помятый металлический чайник.
Антэй уверенно направился в дальний темный угол за скособоченным столом, наклонился, запустил пальцы в щель, пересекающую квадрат пола, поднял и отодвинул деревянный щит. Опустился на колени, заглянул в глубокую дыру.
Он был там.
Лежал в тесной, как гроб, норе. Руки сложены на животе, словно у покойника, глаза закрыты, лицо под слоем грязи бледное и спокойное.
Антэй улыбнулся, снял часы и аккуратно положил их на грудь спящего. Опустил крышку обратно и стал ждать.
Как он и думал, это ожидание продлилось недолго. Послышалось приглушенное ругательство, стук, скрип. Крышка поползла вбок. Сначала из трещины показались две руки, потом, когда дыра расширилась, голова с нелепой повязкой из замызганной синей тряпки, затем плечи, и наконец выбрался сам хозяин лачуги.
– Это что?! – рявкнул он, держа часы двумя пальцами, словно дохлую гадюку. Впрочем, нет, гадюку он держал бы с большим интересом. – Откуда это у тебя? И кому сказано днем не приходить? Я предупреждал, чтобы ты являлся сюда только ночью!
– Я тоже рад тебя видеть, Мусорщик, – улыбнулся Антэй, глядя в светло-серые бешеные глаза.
– Ну да, – произнес тот на тон ниже. – Нормально добрался?
– Слежки не было.
Он совсем не изменился за эти девять лет, может только добавилось серых прядей в длинную косматую гриву. Высокий, худой, жилистый, загорелый дочерна. Одетый в бурую хламиду, босиком.
– Так что это? – повторил Мусорщик, покачивая часами перед носом Антэя, словно на сеансе гипноза.
– Ты мне скажи.
– Подарок с сюрпризом, – буркнул тот, выдвинул из-под стола расшатанный стул, сел на него, запустил руку в свою повязку, вытащил из нее тонкую стальную булавку и принялся ковырять одно из звеньев браслета.
– Если ты его поцарапаешь, я не смогу продать их за обещанную цену, – заметил Антэй, следя за проворными пальцами.
– Угу, – пробормотал Мусорщик, увлеченный своим занятием. – Обратись в магазин дэймосов, там тебе дадут сертификат качества.
Металлическая полоска отщелкнулась, и под ней в крошечной ячейке обнаружился тонкий клочок серой бумаги.
– Что это? – Антэй невольно подался вперед.
Кончик стальной булавки подцепил почти прозрачный обрывок и вытащил наружу. Мусорщик поднес его к самому своему носу, внимательно осмотрел, едва ли не обнюхал, и вынес вердикт:
– Кожа. Старая и высохшая. Человеческая.
– Оригинально, – усмехнулся Антэй.
– Да, верхний слой эпидермиса мертвеца, что может быть оригинальнее…
– И… зачем?
– Попытка блокировать твой мир снов. – Мусорщик откинулся на спинку стула, так что тот встал на две задние ножки, и принялся покачиваться на нем, держа равновесие.
– И как, успешно?
– Ты зачем пришел? – задал тот встречный вопрос. – Рассказывай.
– Я был на очередной вечеринке. И беседовал с Инсаром Кайсом. Вернее, он беседовал со мной…
Антэй подробно передал все детали краткого монолога богатого александрийца.
– Он говорил, есть люди, которые желают войны внутри страны, поддерживают конфликт деньгами, раздувают его, не давая затухнуть. Яман Ракин, Аттик Нуман, Виргин Азам, вот имена, которые он успел назвать, прежде чем спохватился и замолчал. А потом я видел его в компании Баяна Ахда и еще одного странного типа. Тот подсунул мне на подпись фотографию. И видок у Инсара был прямо-таки похоронный. А сегодня его нашли мертвым….Вряд ли это произошло оттого, что он решил почистить свой кинжал, но случайно порезался.
Выдав всю эту информацию, Антэй вопросительно уставился на Мусорщика. Тот по-прежнему раскачивался на стуле, смотрел в потолок и беззвучно шевелил губами.
– Кстати, о смерти Инсара мне сообщила племянница Амаля Калиба, она же подарила эти часы и очень просила их не снимать… Эй, ты меня слышишь?
– Дай мне минуту, – произнес собеседник, очнувшись от своего оцепенения, со стуком утвердил стул на все три с половиной ножки и закрыл глаза, откинувшись на спинку.
Антэй затаил дыхание, наблюдая это удивительное волшебство – выход в сон. Осознанный, деятельный, опасный. Не морок обычного человека, не бессвязные картинки или отупляющая темнота… Настоящее царство Гипноса.
И только сейчас, когда спящий полностью погружался в пространство, недоступное простым людям, становилось ясно, что он другой. Не отсюда. Из иного мира. Черты лица не искажены смешением крови, и внутренняя суть четкая, несгибаемая, его не мучают сомнения и смутные желания.
Раньше Антэй пытался узнать – как там, за пределами обычной жизни?
Мусорщик обычно мягко уходил от ответа, но однажды сказал, словно решив разом перечеркнуть все надежды на волшебную сказку:
– Я ничего не могу рассказать тебе про Полис.
– Но ты же оттуда…
– Я уехал в четырнадцать, как только у меня открылся дар. И учился у местного сновидящего… Его убили… уже давно.
– Значит, раз ты оказался сновидящим, они заставили тебя ехать в чужой опасный город?! – возмутился он тогда.
Целитель рассмеялся и снисходительно посмотрел на юного собеседника.
– Заставили? Никто не может заставить свободного человека делать то, к чему тот не готов. Это было мое решение.
– В четырнадцать? – скептически осведомился Антэй.
– Подскажи-ка, сколько тебе было, когда ты решил мстить Сотерам за убийство родителей? – нахмурился в притворном затруднении Мусорщик, хотя прекрасно знал возраст мальчишки, спасенного на свалке.
– Это совсем другое. По их приказу убили моих родителей! Разрушили мою жизнь.
– А я хотел, чтобы никто не мог разрушить жизни моих близких и даже просто знакомых, и уничтожить мой город. Я отправился туда, где считал, могу принести реальную пользу. Это был целиком мой выбор. Кроме того, – помолчав, добавил он, – в Полисе четырнадцать считается первым совершеннолетием. Большинство прав взрослого гражданина человек получает именно в этом возрасте. И тогда же начинает нести полную меру ответственности. За свои действия. К которым ведут – решения.
– Но ты мог сначала выучиться, набраться опыта и приехать сюда уже взрослым. Ты был бы сильнее. Мог сам защищаться.
– Я должен был стать частью Александрии, и я ею стал.
– И ты продолжаешь работать на Полис?
– Да. И буду работать, пока не умру. Жаль только, что я так и не нашел ученика…
Ученика он не нашел. Мастера снов Александрии были вынуждены скрываться сами, скрывать свой дар или работать втайне. Их обвиняли в том, что они пытаются навязать чуждую культуру враждебного города достойным жителям агломерации. Недопустимо вмешиваются в сны людей и позволяют себе лечить их или давать советы, как изменить свою жизнь. А для этого есть собственные специалисты. Врачи, например, и пусть им не под силу победить все заболевания, никто другой не имеет права покушаться на их поле деятельности. На мастеров сна началась настоящая охота.
Антэй слышал, что раньше было по-другому. Их не преследовали и нетравили. Они спокойно работали. Исцеляли, помогали находить пропавших, умиротворяли враждующие местные народности, вдохновляли архитекторов и ученых. Но в последние два десятилетия все изменилось. Кому-то стала сильно мешать работа этих людей с даром. И даже вполне понятно, кому именно…
У мастеров сна не стало ни школ, ни центров сновидений, куда могли бы обращаться люди за помощью или приводить детей со способностями. У них теперь не было ничего, кроме смертельного риска и одиночества.
Мусорщик открыл глаза неожиданно, взгляд, устремленный на серфера, был ясным, абсолютно не сонным.
– Даже не представляешь, как ты помог, – сказал он тепло.
– Ты передал имена и… все остальное?
– Да.
– В Полис? – Антэй непроизвольно понизил голос, хотя подслушивать их было некому.
Мусорщик промолчал, как всегда, стоило лишь прозвучать названию этого города.
– Рима… девушка, которая подарила мне часы, тоже из этих?
– Антэй, я уже говорил тебе, дэймосы не сидят под каждым кустом. Ошибочно думать, будто все, что происходит в Александрии, во всем мире – происходит лишь потому, что темные сновидящие внушили хорошим людям плохие мысли и заставили совершать плохие поступки. Люди отлично справляются с этим и без влияния со стороны. А дэймосы прекрасно умеют пользоваться ситуацией…
Мусорщик поднялся и принялся копаться на полке.
– Есть хочешь?
Антэй помотал головой, не успев переключиться от серьезного вопроса, который они обсуждали, на бытовые мелочи. Но сновидящий уже выкладывал на стол хлеб, заплесневевший с одного бока, полоски вяленого мяса неизвестного происхождения, разливал по пластиковым посудинам бледный чай.
– А вещь мертвого действительно может блокировать мир снов? – Антэй смотрел на ячейку вскрытого браслета, где по-прежнему лежал обрывок высохшей кожи.
– Нет, конечно. Это древние предрассудки.
– Значит, она была уверена, что мне угрожает опасность…
Мусорщик хмыкнул нечто неопределенное, затем ответил: