- Несомненно, ты прав. Как всегда прав, - сказал Барни, - но не забывай о том, что нам нужно соблюдать законность. Я не владелец данного участка земли, я всего лишь владелец расположенного на нем предприятия. Мы действуем по инициативе наших работников. И после того, как дирекция согласилась поддержать паши действия, Джек Робертс весьма одобрил наш план. Кроме того, владельцы мы участка или нет, но применив против вторжения в паши владения колдовство, мы поступаем менее жестоко, чем если бы было пущено в ход огнестрельное оружие. То, что мы сделаем - это не приносящие вреда оборонные меры, направленные на защиту наших детей и нашего имущества.
- Если только мы не подвергнемся прямой опасности, - сказал я.
- А это и есть то, что мы пытаемся предотвратить, - напомнил он. - Во всяком случае, поскольку существует закон, нужно, чтобы будущей свидетельнице, которой предстоит остаться в этом здании, это было бы совершенно ясно.
Я пожал плечами и стащил с себя верхнюю одежду. Под ней был надет эластичный, без швов костюм. В нем, когда я человек, арестуют за неприличный вид, но когда я делался волком, он не стеснял движения. Лунный фонарик, словно толстый круглый амулет, уже висел на моей шее.
Джинни крепко поцеловала меня и шепнула:
- Береги себя, тигр.
У нее не было особых причин для беспокойства. У осаждающих нас не было никакого оружия, если не считать кулаков, ног, возможно, контрабандно протащенной дубинки и так далее. То есть, у них не было ничего, чего бы я мог бояться, сменив кожу на шкуру. Даже нож, пуля, клыки могли причинить мне лишь временный вред. Да и то нужны были бы особые, я бы сказал редкие, условия, вроде тех, при которых я потерял половину хвоста во время войны.
Кроме того, вероятность, что начнется драка, была очень маленькой. С какой стати оппозиционеры станут нападать на меня? Полиции бы их хватило на один зуб, а пока проворачивается затея о мученичестве, прикрыть наш завод было бы гораздо легче. Несмотря на это, голос Джинни звучал не совсем ровно, и пока мы шли через зал, она смотрела нам вслед. Смотрела, пока мы не завернули за угол.
- Подожди секунду. - Барни открыл шкаф и извлек оттуда одеяло. Одеяло он перекинул через руку. - Если ты захочешь изменить свой облик, я наброшу его на тебя.
- С какой стати? Снаружи нет солнечного света, только огни эльфов. Этот свет не препятствует трансформации…
- После того, как появился священник, свет изменился. Для полной уверенности я использовал спектроскоп. Сейчас в нем достаточно ультрафиолета, так что у тебя могут возникнуть трудности. Это результат охранительных заклинаний - на случай нашего нападения.
- Но мы не нападем…
- Разумеется, нет. С его стороны - это демагогический прием чистейшей воды, который выставляется напоказ. Но умный прием. Фанатики и наивные детишки, входящие в эту банду, увидели, что вокруг нас установлено защитное поле, и тут же заключили, что это было необходимо. Итак, было вновь подтверждено, что "Источник Норн" - их враг. - Он покачал головой. - Поверь мне, Стив, этими демонстрантами управляет, словно марионетками, кто-то более сильный.
- Ты уверен, что священник сам установил поле?
- Да. Все их священники - маги. Вспомни, это входит в их обучение, и хотел бы я знать, чему их еще обучают в этих, никому не доступных, семинариях… Давай попытаемся поговорить с ним.
- Он проповедует? - Я был удивлен. - Высшие иерархии иоаннитов не раз заявляли, что если члены их церкви вмешиваются в политику, то они делают это исключительно как честные граждане.
- Знаю. А я - император Нерон…
- Нет, действительно, - настаивал я, - эти их темные теории… Все это чрезвычайно просто, чтобы быть правдой. То, что мы видим - это общественное волнение, недовольство людей, какие-то неопределенные изменения…
Мы вышли к главному входу. Дверь была обрамлена мозаичными стеклянными панелями. Панели, как и окна, были разбиты вдребезги, но никто не догадался заложить дыры. Наши защитные чары могли действовать беспрепятственно. Разумеется, на нас эти чары не действовали. Мы вышли на лестничную площадку, прямо к тем, кто хотел заблокировать нас в здании.
Дальше нам идти было некуда. Ведущие вниз ступеньки были плотно забиты людьми. Никто на нас пока не обращал внимания. Барии похлопал по плечу тощего бородатого юнца.
- Извините, - прогремел он с высоты своего башенного роста, - разрешите?
Он выдернул из немытой руки юнца плакат, навесил на него одеяло, и, подняв как можно выше, замахал этим импровизированным флагом. Цвет его лица был желто-зеленый.
Воздух, похожий на дуновение ветра перед штормом, прошел по толпе. Я видел лица, лица, лица… Лица рядом со мной, лица внизу, выплывающие из мрака, куда не доходил колеблющийся свет. Но, думаю, что виной было только то, что я торопился, или мое предубеждение, но создавалось жуткое впечатление, будто все лица - совершенно одинаковы. Всем приходилось слышать о длинноволосых мужчинах и коротко подстриженных женщинах, об их немытых телах и изношенной одежде.
Все это наличествовало в избытке. Естественно, я обнаружил и обязательных в таких случаях седобородых радикалов, и их прихлебателей из студенческих общежитий, и хулиганов, и тунеядцев, и вандалов, и правдоискателей, и так далее. Но было здесь много чистых и хорошо одетых, ужасно серьезных мальчиков и девочек. У всех у них - высоких, низеньких или среднего роста - был удивленный вид, как будто они внезапно обнаружили, что участвуют в пикетировании.
И у всех у них - у высоких, низеньких, средних, богатых, бедных, гетеросексуальных или гомосексуальных, в каких-то отношениях способных и тупых в других, интересующихся одними вещами и лишь скучающих, когда они сталкиваются с другими вещами, обладавших бесконечными и неповторимыми наборами своих воспоминаний, мечтаний, надежд, и у каждого свои страхи и своя любовь - у них у всех была душа.
Нет, они показались одинаковыми лишь вначале, из-за своих плакатов. Не мог бы сосчитать, на скольких, наподобие спортивных табло, указывался счет, с которым выигрывает святой Иоанн, на скольких были тексты, что-то вроде "Возлюби ближнего своего" или просто "Любовь". Впрочем, различия в текстах было мало, они повторялись и повторялись. Тексты на иных плакатах были менее дружелюбны - "Дематериализуйте материалистов!", "Фабриканты оружия, рыдайте!", "Прекратите снабжать полицию рогами дьявола!", "Убейте убийц, ненавидьте ненавидящих, уничтожайте несущих уничтожение!", "Закрыть это предприятие!"
И казалось, будто лица… нет, хуже, сам мозг этих людей сделался не чем иным, как набором плакатов, поперек которых были написаны эти лозунги.
Но поймите меня неправильно, я никогда просто не размышлял об юнцах, чувствующих настоятельную необходимость нанести удар прямо в брюхо Богу существующего порядка. Очень плохо, что большинство людей, старея и жирея, теряет интерес к подобным вещам. Истеблишмент зачастую нестерпимо самодоволен, ограничен и глуп. Его руки, которые он заламывает столь ханжески, благодаря благочестивости, слишком часто обагрены кровью.
И еще… И еще… Есть кое-что, что будет отличать наше время от грядущих Темных времен, которые продлятся, пока не возникнет новый и, вероятно, еще худший истеблишмент, который восстановит порядок. И не надувайте самих себя, что ничего подобного не случится. Свобода - прекрасная вещь, пока она не превратится во что-то иное - в свободу вламываться в чужие дома, грабить, насиловать, порабощать тех, кого вы любите. И тогда вы с восторгом встретите того, кто въедет на белом коне и начнет обещать, что перевернет и изменит вашу жизнь. И вы сами вручите ему кнут и саблю…
Поэтому наша лучшая ставка - хранить то, чем мы уже обладаем. Разве не так?
Однако, как ни печально, это создает определенные обязанности. И это - наше. Оно формирует нас. Мы можем сами не слишком хорошо сознавать это, но, наверняка, мы поймем. Это лучше, чем что-то для нас чужое и незнакомое. И если мы будем упорно трудиться, упорно думать, проявим чутье и добрую волю, мы сможем доказать это.
Вы не повторите нашу ошибку, не будете надеяться, что вашу жизнь смогут улучшить злобные и напуганные теоретики. Они лишат вас всего вашего богатства, приобретенного в муках жизненного опыта. Вы не станете слушать вещающих речей догматиков. Их предел - реформистские движения, которые чего-то там добились то ли два поколения тому назад, то ли два столетия.
Отвернись от студентов, уверяющих, что у них есть ответ на все социальные вопросы, над которыми ломали головы и разбивали вдребезги сердца такие люди, как Хаммапури, Моисей, Конфуций, Аристотель, Аверий, Платон, Томас Аквинский, Гобб, Локк, Вольтер, Джефферсон, Линкольн и тысячи других.
Но хватит об этом. Я не интеллектуал, я всего лишь пытаюсь думать самостоятельно. Мне тягостно видеть, как полные благих намерений люди делаются орудиями в руках тех немногих, чья цель - обнести нас вокруг пальца…
Они едва не задохнулись от изумления. Горловой звук вздоха быстро прекратился и перешел в рычание. Ближайший мужчина сделал один-два шага в нашу сторону.
Барни взмахнул своим флагом:
- Подождите! - воззвал он. Громоподобный бас перекрыл все остальные звуки. - Перемирие. Давайте переговорим! Приведите вашего руководителя ко мне!
- Не о чем нам говорить, ты, убийца! - завизжала усеянная прыщами девица и замахнулась на меня своим плакатом.
Я успел мельком увидеть на нем надпись: "Мир и братство". Дальше читать не стал, был слишком занят, оберегая свой череп. Кто-то начал скандировать лозунг, который быстро подхватили остальные: "Долой Диотрофеса, долой Диотрофеса, долой Диотрофеса"…
Меня охватила тревога. Хотя Диотрофес лишь едва упоминался в Третьем послании Иоанна, современные иоанниты превратили его в символ противостоящих их движению церквей (несомненно, их посвященные и адепты подразумевали под этим именем и какие-то другие объекты).
Неверующие, то есть просто бунтари (они составляли большинство иоаннитов), не беспокоились о том, чтобы разобраться в таких тонкостях дела. При них Диотрофес сделался нарицательным именем ненавистной им светской власти. Или кого угодно еще, кто стоял бы нм поперек дороги. Этот призыв уже не раз гипнотизировал толпы, приводя их в крушащее все неистовство.
Защищая глаза от когтей девицы, я отобрал у нее плакат, извлек свой фонарик, но внезапно все изменилось. Зазвучал колокол. Чей-то выкрик. Низким был и звон, и выкрик, и в них звучало что-то, что перекрыло растущий гам.
- Мир! Храните любовь в ваших сердцах, дети. Успокойтесь, ибо здесь присутствует сам Святой дух!
Нападающие на меня попятились. Наше окружение раздалось. Люди начали опускаться на колени. Стон прошел по толпе, он усиливался. Это был почти оргазм, и смолк, сменившись тишиной. Подняв глаза, я увидел, что к нам приближался священник.
Он шел, держа в руке колокол, а над головой, вознесшийся вверх, ранее стоявший за алтарем T-образный крест. Так что вместе с ним шествовал сам, пригвожденный к кресту Тайны, Христос.
"Ничего тут нет страшного, - мелькнула дикая мысль, - если не считать, что другие церкви назвали бы все это кощунством - придать главному символу их виры подобную форму и подействовать на него, как на какую-то метлу, с помощью антигравитационных заклинаний…"
Однако, в целом, спектакль был чрезвычайно внушительным. Это было как бы олицетворением всего гностицизма. Я всегда относился к "невыразимым тайнам" иоаннитов, как к невыразимому пустословию. Теперь я кое-что понял. Здесь было нечто большее, чем обычные сверхъестественные эманации. Я ощущал это каждым, унаследованным от волчьей ипостаси, первом. Мне казалось, что эта сила исходила не от Всевышнего. Но тогда от кого же?
Священник остановился перед нами. Выглядел он человек человеком. Он был маленький, тощий, его мантия была ему не слишком впору. На пуговке носа криво сидели очки. Его седые волосы были такими редкими, что я едва мог попять, где начинается его тонзура (пробритая через макушку от уха до уха - полоса). Рассказывали, что такую тонзуру ввел Симеон-маг.
Сперва он повернулся к толпе:
- Разрешите мне без ненависти поговорить с этими, не знающими любви джентльменами. Возможно, это послужит торжеству добродетели. - В голосе его была какая-то странная убежденность. - Тому, кто любит, не может быть неведом Бог, ибо Бог есть любовь.
- Амен! - забормотали иоанниты.
Когда маленький священник повернулся к нам, я внезапно поверил, что он и правда всерьез принимает это замечательное изречение. От его слов не пахло ложью.
Враг хорошо знает, как использовать преданную своему делу искренность. Но теперь я относился к нему с меньшей неприязнью.
За священником обозначился человек. Он улыбнулся нам и наклонил голову:
- Добрый вечер. Я - посвященный Пятого класса, Мармидон. К вашим услугам.
- Это… э-э… ваше эклезиастское имя? - спросил Барни.
- Разумеется. Прежнее имя - есть первое, что следует оставить в этом мире, проходя через Врата Перехода. Если это вызывает у вас насмешки, то они меня не страшат, сэр.
- Нет, ничего подобного я даже не допускаю, - и Барни представился.
Потом представил меня. Этим дешевым способом он высказал наше желание наладить мирные отношения, поскольку и без того было легко определить, кто мы такие.
- Мы пришли, поскольку надеемся заключить соглашение.
Мармидон засветился:
- Великолепно! Изумительно! Как вы сами понимаете, я не официальный представитель. Демонстрация организована комитетом Национальной добродетели, но я буду рад оказать вам услугу.
- Беда в том, - сказал Барни, - что наши возможности в выполнении ваших основных требований весьма ограничены. Как вы понимаете, мы не против мира во всем миро и всеобщего разоружения. Но это дело международной дипломатии. Таким же образом решать, когда нужно положить конец оккупации ранее враждебных нам стран, и сколько нужно затратить средств на повышение социального благосостояния в пашей стране, должны президент и Конгресс.
Амнистией для участвующих в беспорядках должны заниматься городские власти. Вводить ли в школах курс философии и истории гностицизма обязаны решать специально для этого назначенные представители правительства. Что касается всеобщего выравнивания и искоренения материализма, лицемерия и несправедливости… - Он пожал плечами. - Для этого нужно, по крайней мере, поправку в Конституции.
- Вы, однако, можете оказать немаловажное влияние на процесс достижения этих целей, - сказал Мармидон. - Например, вы можете пожертвовать определенную сумму в фонд Комитета Общественного Просвещения. Вы можете способствовать выдвижению на выборах достойных кандидатов и помочь финансировать их компанию. Вы можете разрешить прозелитам обращать в истинную веру ваших служащих. Вы можете прервать отношения с дельцами, все еще проявляющими упорство. - Он распростер руки. - И, если вы сделаете это, дети мои, вы спасетесь от вечного проклятья.
- Ну, может быть. Хотя пастор Карлслунд, из лютеранской церкви Святого Олафа, возможно, убеждал меня в обратном, - сказал Барни. - В любом случае, перечень слишком велик, чтобы провернуть все это за один день.
- Само собой, само собой, - Мармидона затрясло, так его переполняло рвение. - Мы достигнем поставленных целей постепенно, шаг за шагом. "Но пока в вас есть свет, вы можете быть детьми света". Таков единственный результат нашей сегодняшней беседы.
- Трудности в том, что вы хотите, чтобы аннулировали подписанные нами контракты, за которые мы уже получили аванс. Вы хотите, чтобы мы нарушили данное нами слово и подвели тех, кто нам доверяет…
Сказанное никак не подействовало - на Мармидона. Он выпрямился во весь рост, твердо посмотрел на нас и отчеканил:
- Эти воины Духа Святого требуют, чтобы вы прекратили производство снаряжения для армии, несущей угнетение другим странам, и полиции, несущей угнетение нашей стране. Сейчас мы не просим вас ни о чем большем. И не согласимся ни на что меньшее. Данный вопрос - вне обсуждения.
- Понимаю. Ничего иного я от вас не ожидал. Но я хотел бы при свидетелях разъяснить вам ситуацию. Я хочу предостеречь вас.
Те, кто слышал эти слова, завертелись. Одни свистящим шепотом передавали услышанное другим. Я понял, что напряжение снова возрастает.
- Если вы используете насилие против тех, кто пришел сюда, чтобы просто выразить свой протест, - объявил Мармидон, - они либо обрушат на вас силу закона, либо окончательно убедятся, что закон есть выражение интересов крупных предпринимателей… которые, говорю вам, есть в свою очередь, порождения Сатаны.
- О, нет, нет, - ответил Барни. - Мы пониже сортом, хотите - верьте, хотите - нет. Но вы вторглись в чужие владения. Вы помешали нашей работе как раз тогда, когда нам не хватает ни времени, ни рабочих рук. Мы обязаны выполнить вытекающие из контракта обязательства, и мы попытаемся сделать все от нас зависящее. Сейчас будет проводиться эксперимент. Он может оказаться опасным. Пожалуйста, ради вашей же безопасности, очистите территорию предприятия…
Мармидон застыл:
- Если вы задумали изгнать нас с помощью несущих смерть заклинаний…
- Ничего подобного. Я точнейшим образом расскажу вам, что мы задумали. Мы намерены испробовать новый метод транспортировки жидкостей. Прежде чем внедрить его, мы обязаны удостовериться в его безопасности. Если система не выдержит испытания, те, у кого нет защиты, могут оказаться травмированными. - Барни возвысил голос (хотя мы знаем, что полицейские олухи и так ловят каждое слово). - Я приказываю и предупреждаю, я прошу вас. Прекратите вторжение, очистите собственность компании. В вашем распоряжении полчаса.
Мы повернулись и оказались внутри здания. Ушли с их глаз раньше, чем опять поднялся шум. И пока мы шли через зал, пока не достигли благословенной тишины главной алхимической лаборатории, слышали летящие вслед проклятия, насмешки, ругательства. Слышали звериный вой иоаннитов.
В лаборатории собрались отобранные Барни из числа добровольцев с дюжину ученых, техников и рабочих. Они сидели, курили, пили сваренный на бунзеновых горелках кофе. Негромко переговаривались. Когда мы вошли, они встретили нас тихими аплодисментами. Они наблюдали стычку по видеошару.
Я поискал глазами заведующего товарными складами Айка Абрамса. Еще во время войны я знал его как хорошего парня и впоследствии предоставил ему работу на нашем предприятии.
- Все в порядке? - спросил я.
Он показал большой палец:
- Что касается меня, капитан, более чем готово. Я не могу ждать.
Мгновение я рассматривал его:
- Ты действительно готов применить ЭТО против тех людей?
У него стал такой вид, будто ему плюнули в лицо:
- А вы бы не применили, будь в моем положении?
"В твоем, - подумал я, - а также в положении множества людей, но особенно - в твоем положении, Айк. Да!"
Будучи рационалистом, я питал отвращение к иррациональной сущности гностицизма. Будь я набожным христианином, я мог бы предъявить церкви иоаннитов длинный счет. Тут и претензии быть преемником всех прочих церквей, и отрицание всякого права этих церквей на дальнейшее существование.