– Я - Нина! Уместнова. У меня тогда были плохие волосы, мне позвонили, я заревела, а Сергей Максимович предложил мне помощь.
– Я не помню, - сказал Линикк.
– И позже вы со мной разговаривали…
– Я не помню. Но теперь-то вам от меня что надо?
– Где сейчас Сергей Максимович Прокопьев?
– Вот тебе раз! - взглянул на Нину Линикк. - А я-то здесь при чем?
– Но как же ни при чем, если вы Гном Телеграфа?
– Оставьте все ваши наглости и фантазии при себе, - сказал Линикк. - Но, возможно, Прокопьев находится сейчас в поисковой экспедиции с мандатом эксперта Государственной комиссии.
– Любой мандат можно купить в подземном переходе! - вскричала Нина Уместнова.
– У Прокопьева в мандате подпись президента, - сказал Линикк.
– Уж подпись-то президента можно купить не только в подземном переходе! - подскочил к нашему столику Ардальон Полосухин. - И вы это знаете, профессор.
– Пошли вон! - не выдержал я. - Я для вас никакой не профессор!
– Ах-ах-ах! Батюшки! - принялся натирать пол пигашами пройдоха Полосухин. - Какие вы нежные и брезгливые! А нам, видите ли, с Ниночкой сообщают, что и Соломатин, и Прокопьев вне сфер нашей с Ниночкой досягаемости. А они нам немедленно потребны!
– Я вам не Ниночка! - возмутилась дама Уместнова. - И мне в каком-то Соломатине потребности нет!
– Была бы баба ранена, - шепотом произнес свирепый мужчина, восставший из сна, и обнял с нежностью плечи дамы Уместновой. - Вы успокойтесь. Сейчас придет мужик с бараниной. И все будет в наилучшем виде.
– Оставьте меня! - вскричала Уместнова. - Я не люблю баранину. Я сейчас вызову милицию!
– Ниночка! А как же шашлык? - спросил буревестник третьей силы.
– Да жрет она шашлык! Еще как! Особенно на халяву! - заявил Полосухин. - А милиция сюда не придет. Подполковник Игнатьев разговаривает с Олёной Павлыш в другом ярусе.
– На вас ее кровь!
– Истеричка! - подскочил Полосухин и левым пигашом сбил бейсболку Уместновой.
И сейчас же в тихонравной Щели начались вращения. Мне показалось, что я нахожусь внутри татлинской башни. Или даже на ребрах ее спирали. Возможно, Щель со всеми своими ярусами, нижними и верхними, и походила на Татлинское сооружение, но вряд ли оно имело привычки устраивать дебоши со вращением и уж тем более взвинчиваться в поднебесья. И прежде столики вблизи кассового аппарата будто бы совершали перемещения, но эти перемещения были как бы невидимо-деликатные и не создавали беспокойств и неприятностей посетителям Щели. Теперь же не только беспокойства с неудобствами возникли здесь, но и ощутимые страхи. "А не бочка ли эта керосиновая вертит нами?" - воскликнул книжный челнок Фридрих Малоротов. И многие, я в их числе, вспомнили о бочке. Естественно, вспомнили и о доме номер три, так и не вернувшемся из отсутствия. Пожалуй, лишь Арсений Линикк и кассирша Людмила Васильевна выглядели спокойными, и кассовый аппарат был расположен работать в настоящем режиме цен. Впрочем, и Людмилу Васильевну летавший над нею левый пигаш Ардальона Полосухина начал раздражать.
– Арнольд! - сказала она. - А обувь у тебя не мокрая? А то еще начнет капать на чеки.
– Ну что вы, Людмила Васильевна! - рассмеялся Полосухин. - И обувь у меня сухая. И я не Арнольд.
И все же подпрыгнул и изловчился поймать пигаш.
Стоит ли говорить о том, что и дама Уместнова успела возвратить на свои хорошо уложенные волосы бейсболку или каскетку.
А мужчина, ожидавший прихода мужика с бараниной, хлопнул по столику красно-малиновой книгой, и вращение Татлинской башни прекратилось.
– Это вам еще не третья сила! - заявил он и повелел буфетчице Соне налить ему сто пятьдесят граммов водки. И через три минуты захрапел.
При его храпе в мои рассуждения о том, что Татлинская башня отчасти напоминает и буровую вышку, а потому могла добуриться и до планетарного ядра, вызвать землетрясение с подъемом из глубин расплавленных масс, влетело совершенно бестактное соображение. И я его высказал Арсению Линикку и Людмиле Васильевне. Впрочем, и сравнение мое ярусов Щели с архитектурной диковиной одного из будетлян было малокорректным, одиночным, вызванным особенностями моего мировосприятия или воображения и не имеющим никакого отношения к истинной природе Щели и ее ярусам. А спросил я Линикка и Людмилу Васильевну (совершенно неожиданно для себя) вот о чем:
– А кому пойдет выручка сегодняшней Щели? То есть кто деньги-то получит?
Тут и Ардальон Полосухин, и Уместнова поглядели на меня с удивлением.
– Не хозяин же ресторана "In"? Не Квашнин же?
– Вы и получите, - сказал Линикк.
– Как это?
– А так и получите, - сказал Линикк, - предъявите при выходе чеки, и вам их оплатят. А кому-то выдадут и премиальные.
– А я? - возмутился Полосухин. - Меня не предупредили. Я оставил чеки в другом ярусе!
– А я? - поддержала Полосухина Уместнова.
– Ардальон, - строго произнесла Людмила Васильевна, - ни в каком другом ярусе вы ни за что не платили. Как и ваша подруга.
– Какая она мне подруга! Я добродетельный плательщик. И куда вы подевали Соломатина?
При этих словах, будто услышав о выплате чековых и премиальных, в помещение влетел местный водила-бомбила Василий Фонарев, именно влетел, возможно пробив Дверь (а было объявлено, что Дверь из-за финансового озорства пропускать Васька не должна, пусть даже он и был бы обиженный гуманоидами и в домашних тапочках), влетел, опустился у нашего столика и потребовал: "Самосвал с прицепом и бутерброд красной икры!".
– Ой-ой-ой! Васек! - покачала головой Людмила Васильевна. - Оснований для твоей амнистии нет никаких.
– Ах так! - ударил по столу Фонарев. - Тогда тем более вашу Щель у Квашнина перекупит Суслопаров. А с Суслопаровым вам не на что будет надеяться!
И он будто рассеялся в табачном дыму.
51
Должен сообщить, что, действительно, при выходе из заведения на камни Камергерского переулка чеки от Людмилы Васильевны сами по себе вылетели из моего кармана и унеслись в выси, в кармане же обнаружились не истраченные мною бумажки. А ведь было кое-что съедено и выпито. Премиальные, правда, мне не вручили. Да и стал бы я брать премиальные? Кто знает, какого они случились бы происхождения.
Успокоиться я не мог долго. Многое меня удивило и встревожило. Встревожило, в частности, предупреждение Василия Фонарева о возможной перекупке Щели известным дельцом Суслопаровым. Конечно, Васек был касимовский трепач и начал хорохориться, узнав о том, что амнистии не подлежит. Но было замечено, что в его фантазиях и завиральных заявлениях всегда что-то близкое к правде проблескивает. Или знание какое-то, основанное на слухах. Или догадки дурацкие. Но догадки-то вызревали из обстоятельств дурашливой нашей жизни. Квашнин был хозяином ресторана "In". Имел ли он какие-либо права на пристанище с Дверью неизвестно куда? При попечительстве диалектического материализма он не только на Щель не имел бы прав, но и на фабричную харчевню с тараканами в меню. А теперь-то? Кто его знает. Может, и Щель со всеми ее ярусами, с тенями или вовсе не тенями Одоевского, Антона Павловича, Иосифа по кличке Коба и прочих при подписании купчей с наследниками негоцианта Крапивенского, из комсомольцев, досталась ему во владение? Могло быть и такое. Желал ведь Квашнин по странной будто бы причине овладеть мемориалом сантехника Каморзина в его огороде. Но унесли мемориал божьи коровки. Сейчас Квашнин в досаде на всех и на все в Камергерском, спустившись из Гималаев с Тибетами (возможно, лишь телом, но не духом), из горных общений с тайнами Шамбалы и умеющими драться монахами, вдруг и впрямь возьмет да и продаст помещения в Камергерском Суслопарову? Вот ведь что…
А с Суслопаровым, как справедливо замечено Васьком Фонаревым, надеяться будет не на что.
Суслопаров, он не из тех, кто ездит по Тибетам и лазит там по горам. Он, хоть и объявляет себя теперь грешником и ходит по земле неприкосновенным, при многих переменах исторических костюмов остается по сути своей героем пьесы Александра Николаевича Островского "Горячее сердце", кого блестяще играл постоянный по легенде гость "Закуски" в Камергерском народный артист Грибов (заходил туда испить в антракте "Кремлевских курантов" в гриме Ильича, о чем уже говорилось). Тот герой, денежный мешок Хлынов, завел в прикупленном им имении войско разбойников, палил из пушки и буянил от скуки, а пленных заставлял плясать под потешную музыку. Вот и нас Суслопаров вынудит поплясать.
Если только не явится Третья сила, а вместе с ней и мужик с бараниной. Впрочем, и их Суслопаров вполне сможет приобрести.
Конечно, все эти рассуждения были досужие, они никак не касались сущностных житейских дел, но избавиться от них я не мог. Всякие мелочи приходили в голову. Почему, скажем, такие сомнительные субъекты, как Ардальон Полосухин и дама Уместнова, допускались в Щель, а безобидный шутник и балабол, и главное - свой, камергерский, Васек Фонарев был лишен прав едока и сидельца? Почему как будто бы доброжелательный Арсений Линикк не предложил побывать мне экскурсантом в других ярусах Щели? Отчего было обещано произвести это лишь со временем? Ну и так далее… Может, я действительно походил на любопытную Варвару, а мне самому без всяких расспросов следовало понять существенное и помалкивать?
Я достал с полок тома энциклопедий, в которых разъяснялись характеры сейсмических явлений. И открыл старые номера популярного некогда журнала "Наука и жизнь". Вспомнил и сюжеты наводящей страх (Рейтинги! Рейтинги!) телевизионной передачи "Стихия". Совсем недавно в "Стихии" были предсказаны ужасы всемирного потепления со стадами обезьян на кокосовых пальмах в долине Анадыря и с озверевшими там же от недостатка пропитания семействами львов (мыши-лемминги вымерли). Сообщили и о том, что Африка расколется, образуется новый океан, и в его волнах заживет отдельной жизнью остров Израиль плюс Синай. Впрочем, все эти предсказания были долговременные, разлом Африки учеными вообще был немилосердно растянут на десятки миллионов лет. Это когда же бывший берег Мертвого моря обзаведется своими Ривьерами и яхт-клубами? Ну да ладно. Не это главное.
Главное же, я так и не понял того, в чем хотел уразуметь суть. Обращение к научным текстам с роскошествами туземно-технической терминологии лишь подтвердило скудность моего ума и неистребимую неспособность к ученому восприятию устройства мира. То есть, естественно, чужая информация во мне отложилась (она и прежде во мне существовала), но она была для меня чем-то холодно-обязательным, как расписание движения автобусов от Аргуновской улицы до Марьинского мосторга. Хорошо, буду знать и помнить. Чтобы не опоздать на работу. Дважды два четыре. Шестью восемь сорок восемь. Тоже хорошо. Надо знать, чтобы тебя не объегорили в магазине (на рынке все равно объегорят). И так далее. Ученые мужья и дамы снабдили тебя холодными условностями ради твоего спокойствия и процветания. Поясной поклон им!
Однако я-то был намерен соотнести ученые знания с особенностями камергерской Щели, со вращениями в ней и в ее ярусах. Конечно, вращения могли причудиться лишь мне (хотя о них вскрикивал и Фридрих Малоротов), но оценить и мои личностные ощущения было делом полезным. Эти ощущения вчера подсунули мне сравнения по аналогии. Сначала с татлинской башней (это - как бы зрительно-динамический образ). А потом и с буровой вышкой, сооружением, не просто конструктивно-выстроенным, но и функциональным, а уж затем пошли мысли о земном ядре, землетрясениях и прочем. И это были мысли - по аналогии. По аналогии с учеными установками, мной, понятно, примитивно усвоенными.
Но теперь я понимал, что все эти аналогии к камергерской Щели применить было нельзя. И конструкция ее, наверняка, выходила особенной, а скорее всего никакой конструкции и не было вовсе, то есть она вообще не имела форм. А если некие формы в ней и возникали, то исключительно ради благоустроенных общений. И никакие геологические законы в ней не обязаны были существовать, как впрочем, и всякие физические, химические, математические и прочие. А если уж говорить о каких-либо здешних трясениях, катаклизмах или взрывах, о потеплениях или ледниковых периодах, то они никак не должны были иметь отношения к, грубо говоря, проявлениям свойств материи. Это могли быть лишь людские потрясения, катаклизмы и даже ледниковые периоды.
Но не хватало нам сейчас только людопотрясений! Были уже, были! И именно из-за них, возможно, и открылась в Камергерском переулке Щель.
Впрочем, ради чего открылась? И какой в ней был толк?
Ответить на это я не имел возможности.
Да и вообще все эти соображения мои следовало признать в лучшем случае наивно-упрощенными и забыть о них. Не мне разгадывать загадки, на которые нет ответов.
Телефонный звонок мою умственную маету прервал.
– Профессор, - услышал я голос Александра Михайловича Мельникова, - есть необходимость встретиться.
Договорились увидеться в "Рюмочной" на Большой Никитской между Консерваторией и театром Маяковского. Конечно, "Рюмочная" была хорошо знакома маэстро Мельникову - ведь рядом не только бронзовый Петр Ильич дирижировал, сидя на музыкальной скамье, и некогда происходили революционные зрелища, но были еще и ГИТИС, и театр "Геликон", и театр Марка Розовского, и Малая Бронная, и Литературный институт, и Тверской бульвар, и Дом композиторов, то есть такие места, где присутствие Александра Михайловича было обеспечено необходимостями отечественной истории и культуры. Без Александра Михайловича здесь ничего бы не процветало и не соответствовало.
В "Рюмочную" Мельников явился с девой Иоанной. Но без вечного спутника Николая Симбирцева, актера. Мельникова здесь привечали. Ему, впрочем, как и мне, тотчас же заулыбались хозяева душевного заведения Антонина и Игорь, "Рюмочная" - название условное, в свое время оно должно было происходить из обязательности совобщепитовских приличий. На самом же деле здесь кормили и поили с 1876-го года и предпочтительно жильцов только что построенного доходного дома. И тогда неудивительным было появление в трактире (опять же - условном) гостей в именно домашних одеяниях, а потому, скажем, владелец экипажей родом из Касимова Василий Фонарев своими нарядами не вызвал бы недоумений. Маэстро Мельников, хотя будто бы и имел серьезный повод для встречи со мной, не смог удержаться и сейчас же бойко рассказал легкие случаи из жизни нынешней "Рюмочной", участником которых непременно был он сам. Так, не раз Константин Сергеевич Станиславский просил его, Сашеньку Мельникова, обсудить с ним Жизнь в искусстве и Систему, и по дороге к себе в Леонтьевский переулок обязательно предлагал зайти в известный вам трактир выпить и закусить. Или вот. Николай Охлопков, придя поутру в революционный театр и ощутив голову удрученной, говорил секретарше: "Я иду в аптеку", а сам звонил в Консерваторию Генриху Нейгаузу и ему, Мельникову, и через три минуты они оказывались понятно где.
Хозяева из вежливости поулыбались рассказам маэстро, интонациям его в особенности. Они прекрасно знали о приходах сюда Станиславского, Охлопкова с Нейгаузом и, сославшись на дела, ушли на кухню.
Я же разглядывал немую пока деву Иоанну. Ранее - Тамару, Изидору, Алину и еще не знаю кого. Вспомнил только, что в условном восемнадцатом веке при сражении на Куликовом поле, "на Кулишках", в только что основанной Москве она, будучи Жанной д'Арк, совмещалась с Екатериной Великой, как раз Москву и основавшей. Да, еще в так называемые библейские времена она спасла будущего пророка Моисея, тогда еще ребенка в коляске (в какой коляске - не уточнялось). Нынче лат и кольчуг на ней не было. Когда она сняла с себя зимние меха, я увидел ее в красной косынке, со значком Осовиахима на бежевом с синими ромбиками джемпере и в черной строгой юбке. С левого плеча ее свисала зеленая матерчатая сумка, в ней, наверняка, лежал противогаз. Сапоги Иоанны (другим именем ее пока не представили) были грубой кожи. Не исключалось, что они на деве - с Гражданской войны, тогда она несомненно героически служила в одной из конных армий (все же - из амазонок), носила буденовку, махала шашкой и палила из маузера.
Сегодня она выглядела обеспокоенной и не слишком наглой. Достала пачку папирос, но увидев на стене просьбу не курить, не выматерилась, а пачку вернула в сумку. Обеспокоенным ерзал на стуле и Мельников. Никак не мог начать разговор.
– А где Симбирцев? - спросил я на всякий случай.
– А-а-а! Подковырщик этот! - Мельников будто обрадовался моему вопросу. - Пуговицына мне подсовывал! Крышу ему на даче кроют! А потому он вынужден сниматься в рекламах всяких очистительных порошков! И зубных паст! Зубы скалит. Чего и следовало от него ожидать!
– А в Щели, Александр Михайлович, вы вчера были?
– Был, - сказал Мельников. - А что?
– К сожалению, мне не пришлось там с вами пересечься…
– А я… А мы… - Мельников быстро взглянул на Иоанну. - Но неважно.
– Вы ощутили там тряску или вращения?
– Ну ощутил… Ничего особенного…
– Что вы вообще думаете об этой Щели? О ярусах ее? - спросил я. Хотя часами раньше и решил более рассуждениями о сути Щели себя не занимать.
– А что тут думать? - удивился Мельников. - Сплющенность времени. Мы же с вами говорили на эту тему. Сплющенность времени. Или отсутствие времени вообще. И Великие правила Единого Поля, то есть объединившего поля электромагнитное, гравитационное, ядерное, слабые и прочие, пока неизвестные. Вот все там и сплющилось и совместилось. Перетекает из одного в другое.
– Из Жанны д'Арк в Екатерину Великую. А в вашем случае, Александр Михайлович, как я помню, происходило перетекание Людовика Четырнадцатого в Батыя и в маршала бронетанковых войск Катукова…
– Что-то в этом роде, - задумался Мельников, - что-то в этом роде…
Он не улыбнулся. И иронии моей не уловил.
– По ТВ, - сказал я, - мне недавно было разъяснено, что у нас имелось пять Иванов Грозных. Одновременно. Или даже девять. Один - из Рюриковичей, с горбатым носом. Другой - из команды ЦСКА, хоккеист Иван Трегубов, этот с переломом ноги. Третий - кинорежиссер Иван, в боярстве - Пырьев, ну и так далее. Всех в памяти не держу. В журнале "Внутри темноты" названы четыре одновременные Куликовские битвы. Их сплющивала, видимо, историческая надобность. Но зачем сплющивать кого-то в Щели, да еще и в Камергерском переулке?
– Откуда же я знаю, профессор? Я - художник! - заявил Мельников. - Сплющили и ладно. Раз сплющили время, можно сплющить и пространство. И в этой сплющенности должно куролесить и творить.
– Но коли сплющилось, то ведь сможет и расплющиться, - предположил я.
Мельников взглянул на меня озадаченно.
– В одном из ваших интервью… - я обратился к красной кавалеристке и замялся.
– Тамара Ивановна, - было мне подсказано.
Ага. Теперь, стало быть, Тамара Ивановна. Томочка.
– Так вот, Тамара Ивановна, - продолжил я, - в одном из ваших интервью я прочитал, что в сжатом, а по-иному - в сплющенном времени есть свои завихрения и что вы угодили в одно из свежих завихрений и скоро всех нас удивите…