Обожженный дозой адреналина, мозг перешел в режим "буллит-тайм", навстречу летят каменные копья углов, малейшая неудача при падении может запросто сломать хребет, пробить череп, вспороть печень и легкое…
Но Борис дрессировал не зря.
Пистолет отбрасываю, ладонь свободна, изворачиваюсь для приземления на четыре лапы, они единой пружиной толкают от плиты, что венчает гору обломков, полет перенесся в горизонтальную плоскость, я даже успел прицелиться в полянку мелких, более-менее скругленных камушков. Прокатившись по ней кубарем, распрямляюсь в кошачьем прыжке, тараню колени охотника, того опрокидывает, а я отлетаю в сторону, качусь, склон вонзает камни то в спину, то в ребра. Остановила широкая плита, ее удар как шокер.
Запоздало вскакиваю на колени, в кулаке нож, который подарил испанец Энрике, друг Бориса, но охотник уже на ногах, вытащил из-за борта плаща пистолет времен Пушкина.
Чувак просто коллекционер экзотики.
Замахиваюсь метнуть, но дуло уже смотрит на меня.
Из серого тумана на спину охотника спрыгивает Катя, припечатывает к земле, ее воинственный крик слился с криком охотника. Глаза мои округлились, на секунду замешкался, а потом рванул по склону вверх.
Катя оседлала спину обмякшего тела, из воротника плаща торчит нож, ткань темнеет, Катя держит рукоятку, нож выдергивает, злые морщинки на лице дрогнули, из раны на шее охотника выбил густой фонтанчик, с каждым импульсом бордовый родник слабеет, камни вокруг уже черные, пылевой мох превратился во влажную грязь.
– Спокойной ночи! – процедила Катя и вскочила.
Взгляд перевелся на меня, лицо сменило злость на испуг.
– Владя, ты как?
Мы обнялись, ее тепло напитывает приятной слабостью, адреналин растворяется, гематомы начинают сообщать о себе назойливее, чем хотелось бы.
– Жить буду, – улыбнулся я. – А ты прям валькирия с небес, подарок для викинга. Если б не ты…
– Если б не я, ты бы его застрелил с самого начала, – сказала Катя убито, уткнувшись носом в мою жилетку. – Дурацкий кашель!
– Он меня засек еще раньше, – вру я, – когда я с колен вставал, крошки под ботинками трещали, ты ни при чем.
К нам уже спустился Борис. Оглядывает нас, труп и все вокруг так, будто на прогулке в парке, ему бы сверток газеты для полноты картины. Сверток заменяет моя энергопушка.
– Кучеряво мужик устроился. Зачем тратить патроны, когда всю грязную работу могут сделать глыбы. Рычемет для этого – самое то. Патронов не надо, мясцом накормить после охоты, и все. А что, не пропадать же трупам. Мало того, что хозяин с новыми вещичками, так еще и ящерка сыта.
Борис протягивает мне плазмаган.
Складываю нож, тот падает в карман, пушка опускается в ладони, перекидываю ремень через голову, оружие вернулась на спину.
– Неплохо сработали, – сказал Борис. – Хотя косяков, как всегда, на целую дверь.
Развернулся к трупу.
– Та-а-ак, что тут у нас…
Ладоши схлопнулись, трутся друг о друга. Борис поднимает агрегат, названный рычеметом. Слегка вскидывает, привыкая к весу. Рычун в грозной стальной оправе сердито засопел, ноздри раздуваются, как кратеры, сужаются в трубочки, из них бьют горячие струи, рептилия порыкивает, но даже столь сдержанное недовольство заставляет камни сорваться с потолка, покатиться по склонам, со стен ссыпались песчаные занавески, рычание словно усилено сабвуферами.
– Вещь хорошая, но в торбу не влезет, – говорит Борис. – Убить из нее сложно, разве что в упор. А так годится лишь с ног свалить, оглушить, оружие из рук выбить… Полиция некоторых городов использует рычеметы для наведения порядка. Есть даже ферма, где такую породу выводят специально на рычеметы, чтобы и компактные, и легкие, и рычали как церберы.
– А как он работает? – спросил я.
– Да проще простого. Рычуну надевают шлем, тот слепнет, агрессивность падает. А механизм при нажатии на спуск вонзает в тушку иглы. Реакция на боль сами знаете какая.
– Ужас! – Катя прикрыла рот ладошкой.
Жмется ко мне сильнее, глаза во всю ширь смотрят на зубастого пленника адской машины.
– О, а вот это вещь! – обрадовался Борис.
Кладет рычемет под ноги, вынимает из пальцев трупа кремневый пистолет. Вертит перед носом, рожа светится.
– Это ж раритет!
Театральная стойка, рука сгибается, пистолет на уровне лица.
– К барьеру, сударь!
Посмотрел на пистолет снова, хохотнул и принялся засовывать в торбу.
Катя, тем временем, опустилась на корточки рядом с рычеметом, ладошка нежно гладит горло рычуна, тот сперва порыкивал, но теперь успокоился, кайфует как домашний кот.
– Бедненький, – прошептала Катя, голова резко к нам, волосы хлестнули по щеке. – Давайте отпустим!
Борис скорчил жалостливую мину, изрек плаксиво:
– Птичку… жалко!
Маска лицедейства резко сошла.
– Девочка, ты хоть помнишь, сколько таких птичек успела заколоть, прирезать и перестрелять?
– Это была охота! – почти закричала Катя. – Ради добычи! А это… это…
Она снова взглянула на рычуна, погладила.
– Живодерство!
Добавила:
– Мы же не мучили! Раз – и наповал. Они и понять-то не успевали.
– Ну так пристрели, какие проблемы? – пожал плечами Борис. – А потом забери мясо. Будет как на охоте.
– Не будет! У тех был шанс удрать, все по-честному. А это казнь!
В итоге пришлось уступить, ибо Катя пустила в ход главное женское оружие – слезы. Со словами "Ладно, ладно, не реви только!" Борис пустил в ход свое – пауков. Плач оборвался, Катю распял страх, я прижал к себе, понимаю ее прекрасно. Но я-то привык, а вот Катя видела маленьких союзников Бориса гораздо реже.
Пауки выползают из рукавов, полы плаща роняют арахнидов словно капли кровавого дождя, алые цепочки шуршат, оплетают рычемет, механизм исчезает по бурлящим коконом.
– Займитесь трупом, – приказал Борис. – Соберите все, что найдете.
За сие грязное дело беремся почти с удовольствием: отвлекает. Зрелище все-таки жуткое.
Основную часть мародерства взял на себя я – раздеваю, а Катя лишь обыскивает протянутые мной вещи, раскладывает на камнях. То и дело косимся на паучий котел. Не знаю, как Борис управляет краснопузой бригадой во всей ее сложности, но мы стали свидетелями того, как пауки разобрали рычемет на запчасти, стащили в кучку, которую Борис не поленился скидать в торбу. Пауки примотали освобожденного рычуна паутиной к камням. Рычун, будучи избавленным от шлема, начал подметать каменное поле волнами рыка, заклубилась пыль, а мы морщились от боли в ушах.
– Ну что, теперь твоя душенька довольна? – ехидно спросил Борис Катю, перекрикивая рычуна. – Валим отсюда. Паутина его долго не удержит. А еды ему на первое время хватит.
Борис кивнул на раздетого охотника, тот, к слову, оказался совершенно лысым, бледным и худощавым, словно прошел курс химиотерапии. Продукт, можно сказать, диетический.
Мы спешно забрали его вещи, я нашел среди обломков свой пистолет, а затем мы полезли по стене, вместе с нами карабкались пауки, вернулись под плащ Бориса, когда мы забрались на берег ямы. И как он только таскает эту паучью армаду? Бррр!
Смотрим, как рычун выпутывается из сетей, заботливо сжимаю Катину лапку, улыбаюсь ей, поцелуй в висок, притягиваю к себе за плечи, давая понять, что все сделала правильно. На моей груди Катя закрывает глаза, расплывается в улыбке, чувствую, как ее мышцы расслабились.
Рычун паутину порвал, по камням затопали лапки, имеющие свойство распространять сейсмические кольца, и мы спешим убраться, пока не накрыло звуковое цунами, эхо ярости еще долго звучало за нашими спинами.
Позже, на лестнице, что ведет на этаж выше, столкнулись с группой из трех человек: подростка, мужчины средних лет и боевитой старушенции. У каждого на лбу татуировка в виде стрелки, что указывает вверх.
– Лестниц вам, добрые люди! – поприветствовала бабулька. За спиной рукоять катаны, в кобуре что-то вроде нагана. На груди седая коса, глаза как влажные сливы.
– Лестниц!
– Лестниц!
У ее спутников сильный акцент. Как выяснилось, по-русски говорит только воинственная очевидица товарища Сталина.
– Культ Небесного Арха, – пояснил Борис, когда мы шестеро сидели на лестничном пролете вокруг дружеского костра. – Его члены верят, что Руины не бесконечны, у них есть предельный этаж, верхний. И что из Руин можно выбраться, если всегда идти вверх.
– И что там, на крыше? – полюбопытствовал я.
– Свет солнца! – сказал седая амазонка. – В его лучах раны и болезни исчезают мгновенно, а тамошние сады такие плодоносные, что еды хватит на всех! Там обретем бессмертие!
– А почему это райское место именно на верхнем этаже, а не на нижнем?
– Подниматься вверх гораздо труднее, чем спускаться, юноша. Арх избрал нас, чтобы мы искоренили в себе слабости, пройдя сквозь ад Руин. Лишь в испытаниях проявляются наши самые прекрасные качества. Как, увы, и самые скотские. Но это дело выбора каждого. И наша цель – искоренить в себе все самое скверное на пути вверх, чтобы войти в сады Арха достойными его солнечного мира!
– И когда, по-вашему, дойдете до крыши?
– Когда достигнем совершенства, Арх явит нам последнюю лестницу.
Странно. Задним умом понимаю, что чушь собачья, но слушать приятно. Дойти до верхнего этажа – это все-таки не сожрать энное количество людей. Хоть и фанатики, но фанатеют, по крайней мере, в правильную сторону. Мне бы так. Глядишь, стал бы таким же бодрым, жизнерадостным и спокойным.
Посидели очень уютно. Словно перенеслись в кусочек другого мира. Такие моменты обязательно остаются в коллекции памяти драгоценными кристаллами. Даже расходиться не хотелось. Разумеется, проповедники агитировали присоединиться к их дружной компании, набить татухи на лбах и полезть по вертикали, а мы с Катей, чего таить, были близки к согласию, приятно быть под боком у такой атомной электростанции позитива. Но вмешался Борис.
– Нам в Колыбель. Жаль, конечно, но пока не готовы к столь великой очищающей миссии, надо все как следует осознать, взвесить, карму от пыли протереть, ну в общем… Но к сведению примем! Если что, увидимся в садах!
Мы взошли на этаж выше, помогли адептам культа Небесного Арха проковырять дыру в потолке, пожелали друг другу лестниц, бродячие руинные клирики помахали нам из потолочного лаза, сверкнули улыбками, и мы пошли по коридору, получив психологический бонус на долгое время.
Заночевали в высохшем фонтане, вокруг него мерцает роща сонных грибов. А у подножия рощи – кладбище скелетов, как звериных, так и людских, скрученных гифами. Дабы уберечься от сияющих в воздухе спор, лица пришлось повязать платками, похожи на убитого Катей "ковбоя". Края фонтана Борис полил слизью утилитки, почему-то именно ее сонные грибы не переносят. Ею же вымазал потолок над фонтаном, чтобы гифы не поросли в обход и не спустились на нас.
Борис вырубился почти сразу, храпел так, что песчинки дрожали. Мы с Катей, лежа на плащах, в бандитских масках, заговорщически переглянулись, словно собрались грабануть поезд под носом у шерифа. В кои-то веки даже прятаться не надо, Бориса сейчас не разбудит и танковый залп. В мягком радужном свете грибов действо предвкушалось особенно красивым. Между прочим, в культе Небесного Арха это пороком не считается, если все по обоюдному, конечно, даже наоборот, святое дело, радость жизни, так что почему бы не приобщиться к некоторым аспектам религиозного учения…
Ага, приобщились, как же.
Стоило обняться – и вырубились вслед за Борисом, продрыхли до утра как мертвяки в могилах, Борису пришлось будить.
Глава 15
Через полдня пути остановка, можно пообедать, вздремнуть часик-другой. До полноценного ночлега как до Китая, но набрели на рощу убьежей с островком незаселенных иглами плит, грех не использовать. Я и Катя дурачимся, швыряя камни в плиты, зараженные коварным кустарником, те выпускают кошмарный репей, на него можно насадить барана, мечта инквизитора. Копья выстреливают не только где ударил камушек, но и из кирпичей по соседству.
– И они еще обвиняли в живодерстве, – сказал с игрушечной укоризной Борис, помешивая углечервей в костре. – На каждый выброс убьеж тратит силу, метаболизм такой, что хватит вскипятить ведро воды, а запасы не вечные. Пройдет по кусту добыча, а сил вынуть шипы не будет, помрет от голода.
Мы посмеялись, но камушки падать вскоре перестали. Вот ведь Боря, манипулятор. На меня не повлиял даже внутренний контрдовод, что в случае нехватки сил у куста останется жить потенциальная жертва.
Я и Катя уходим на прогулку.
– Далеко не отходите, – сказал Борис как обычно.
С грацией балерин проскакиваем по цепочке плит без трещин, значит, без шипастых мин, прыг – и кольцо убьежей позади. Скрывшись за углом, досыта целуемся.
– И не забываем предохраняться, – донесся голос Бориса. – Прерванный акт – тоже выход.
Губы нехотя расклеились. Назло свалим подальше!
И таки свалили, но не назло. Просто увлеклись, набрели на сеть коридоров, белоснежных от корок льда. Здесь прошел морозавр. Одному Арху известно, по какой причине буйствовал: дрался, сезонно сбрасывал шкуру, рожал, но побочный эффект завораживает.
Бредем, сплетя пальцы, по ледяным трубам, головы вертятся, взгляды цепляют завитки изморози, под потолком лес кольев из полупрозрачного синеватого стекла, перед ногами расступается холодный туман, перешагиваем заснеженные перешейки.
– Если бы не холод, – признается Катя, – я бы тут поселилась.
– Ничего, найдем еще дом, краше этих ледышек, – пообещал я.
– Мечты-мечты, – вздохнула Катя, но прижалась ко мне.
Вышли из ледяного лабиринта с другого конца, через пару коридоров развернулись, пора в лагерь, наверное, уже обед готов, но внимание Кати перехватила арка сбоку, она ахнула.
– Гляди! – прошептала.
Я повернул лицо, и рот раскрылся. Коридор за аркой оккупирован зарослями ультравы. До сих пор мы встречали только одинокие пучки этих призрачных фиолетовых растений, но чтобы целая плантация…
Катя мои объятия покинула, шаги вглубь коридора отзываются эхом, чуть обмякшая фигурка, плавные, словно боятся спугнуть, движения ясно говорят, что девушка очарована. Я тоже подался в коридор, солнечное сплетение уперлось в Катин рюкзак.
Нити ультравы колышутся, как им и положено, словно под водой, похожи на водоросли. Их мягкое сияние пропитывает плиты лиловым. Ультрава прозрачная, как привидение. Борис рассказывал, что ультрава растет в другом измерении, не исключено, что там же, где обитают стеклотины. Сорвать ультраву трудно. Проходит сквозь руку, как самый настоящий призрак. Чтобы сорвать, да и вообще – ощутить прикосновение, нужно свои движения замедлить. Синхронизировать потоки времени в разных измерениях. Звучит просто, но на деле требует адского терпения. Если чуть-чуть дрогнуть, ускориться на миг, колоски ультравы пройдут сквозь плоть, и придется начинать заново. И это – просто чтобы сорвать. Не так уж трудно заставить себя двигаться как тормоз минуту, а если час? Сутки? Травку-то нужно донести из диких коридоров в лабораторию города. А то опустишь в колбу, обрадуешься, рванешь домой, а травка сквозь стекло – и тю-тю!
Кстати, раз уж помянул стеклотину, а не может ли быть, что…
Катя присела.
– Красота…
Ее лапка тянется к лиловому хохолку.
– Погоди-ка.
Я перехватил ее запястье. Она, завернув волосы за ухо, обратила ко мне личико.
– В чем дело?
Из черной пустой ячейки в стене, где был когда-то кирпич, я выскреб пальцами горсть песка, швыряю над зарослями ультравы.
Катя подпрыгнула, отшатнулась ко мне, я поймал.
– Зараза! – выругалась.
– Красота требует жертв, – изрек я невозмутимо. – Порой даже очень буквально.
Как и думал, между нами и зарослями – стеклотина. Песчинки увязли, перед нами возникла серая мутная гладь, словно потускневшее зеркало, которое давно не отражает.
– Чувствовала же дура, что-то не так, – процедила Катя. – Не бывает ультравы так много, а все равно клюв разинула как клуша.
– Заросли настоящие, только не здесь. Стеклотина показывает коридор, куда жертве хочется попасть. Устоять нелегко.
– Давай вернемся.
– Разумно.
И мы пошли к туннелям, которые морозавр сделал храмом кристаллов и зеркал. Под стук шагов наслаждаюсь ощущением себя каменной стеной, за которой красивой девушке не стыдно спрятаться. Глупый пацанский инстинкт, а все равно приятно. Прав Дарвин, обезьяны мы, хоть и в галстуках.
Из размышлений на тему собственной крутизны вывела странность, с каждым шагом ее все труднее игнорить. Помню, что после снежных коридоров мы прошли пару туннелей. А сейчас прошагали не меньше пяти, а проема, белого и пухлого от ледяных наростов, в пеленках морозных облаков, все нет. Храню уверенность снаружи, грудь колесом, взгляд орлиный, но сердце бьется чаще обычного, и Катя чувствует.
– Влад, мы уже должны были…
Она не договорила. И так ясно. По виску течет капля, сердце долбит как поршень отбойного молотка. Стоило событиям пойти не по плану, и плиты моей стены полопались как мыльные пузыри, за ними не то что Кате – мухе не спрятаться. Но упрямо веду девчонку за собой, хотя бы сохранить иллюзию, что все под контролем.
– Как? – спрашивает она дрогнувшим голосом. – Как мы заблудились? Я же помню…
Вот и я в панике задаю себе то же. Но в глубине души ответ знаю, просто боюсь признаться. Борис предупреждал, Руины постоянно меняются. Если вернуться на десяток коридоров, можно не узнать, поэтому занудно советовал не отдаляться от лагеря. Но бдительность со временем затупилась, ведь регулярно отдалялись, например, в туалет, и ничего…
Но здесь как со СПИДом. Достаточно раза. И хоть заоправдывайся, что с предыдущими девяносто девятью бабами все было норм.
Я прихлопнул на шее комара, болючий, скотина.
Мысль, что навсегда остались без Бориса, всколыхнула сознание, но вовремя вспомнил, что теперь мы не дети, под строгим сенсейством Бориса взматерели, теперь есть неплохой шанс выжить, наших мозгов все же хватило взять с собой снаряжение. Я стиснул ремень, что держит на спине плазму, губы сжались в злую нить.
Хлоп! Катя даванула комара на тыле ладошки.
Я вдруг заметил, что хруст песка и каменных зерен под подошвами обрел неприятную примесь, будто наступаю на что-то склизкое, скользкое, я придержал Катю, мы не поскользнулись только потому, что ухватились друг за друга.
Приподнимаю ботинок, взглянуть на подошву.
Протектор влажный, блестящий, черно-серая грязь, из нее торчат сотни комариных крылышек.
Лишь сейчас я обратил внимание на соседние плиты, на стены и потолок во всем туннеле.
Комары. Целые поля комаров, плотные, как ковровый ворс, на каждой плите густая щетина мелких тварей, серых как плиты, поэтому не разглядеть, если не сконцентрироваться. Весь коридор в сером мхе насекомых. И если эта масса сорвется с камней разом, хлынет на нас…
Крадемся назад, как по заминированной земле, по своим следам, где сверкает давленная комарья каша, стараясь не задеть комариков, что по берегам отпечатков. Носатые вампиры-одиночки бзыкают вокруг нас, кусают, боль как от пчелиных жал, но не давлю, боюсь спровоцировать всю эскадрилью.