Опора под ногами резко просела, Катя вскрикнула, проваливаемся, пальцы инстинктивно хватают воздух вокруг, уцепились за что-то, картинка перед глазами дернулась и замерла, покачивается. Я повис на сухом корне, он растет из стены, а на ноге висит, как на лиане, Катя.
Плитопад отгрохотал, и ногу отпустило, Катя спрыгнула, тут невысоко, сползаю по корню, кулаки сжимают конец, и я тоже спрыгиваю.
Мы в зале высотой в два этажа, площадью со школьный спортзал, глухо как в танке, если не считать люк в потолке, откуда мы упали. Над дырой уже клубятся жужжащие тучи, разбухающие шары насекомых, тесня друг друга, вдавливаются в темный каменный капкан.
– Бежим!
Я рванул Катю за руку, утягивая вглубь. Остановились в центре.
– Тупики везде! – паникует она.
– Поправимо.
Со спины в ладони спрыгивает плазмаган, предохранитель щелчком благословил, комариный гул вжимается в стены ревом реактора. Нажатием на гашетку срываю с поводка красную змейку, она разрывает дальнюю стену, словно крысу на кровавые ошметки.
Под потолком пелена комаров, вот-вот накроет смертельным смогом. Мы рванули к горячей пробоине, когда осколки взрыва еще не отстреляли, но к нашему ужасу из свежей дыры вслед за бутонами огня повалили еще более тяжелые и завывающие тонны комаров!
Пятимся, страх вертит нас в центре зала, мозг в осаде понимания: весь каменный ящик утоплен в комарое как "Титаник" в пучине океана. Сейчас сомкнется кровососущий купол, одежда утыкана сотнями маленьких злых поршней.
– Катя, смотри!
Тычу в боковую стену, едва веря в удачу. Из трещины растет корень, такой же, что спас при падении. На одном из корешков блестит тугими полушариями овальная серая ягода.
Каменная слива!
В торбе Бориса, он говорил, есть три камнесливы, ягода чрезвычайно редкая. Созревает около сотни лет, накапливая сок камня. Абсурд, но звучит. Сока в камнях как молока в птицах, отсюда и астрономический срок созревания. Но главное – если выпить глоток сока, кровь мгновенно превращается в гремучую смесь, которую комары и их лорд комарок не переносят на дух. Крылатые вампы облетают стороной, есть шанс убежать, но длится эффект недолго.
Искра ликования потухла, я осознал, что нас двое, а ягода одна.
Катя метнулась к стене. Сомкнувшееся полотно роя под ее напором порвалось, но "лоскуты" ее облепили, под их террором Катя врезалась в корень, пальцы с дрожью тянутся к сливе, ягода исчезает в кулачке. Челюсти девушки заработали яростно, слышу чавканье, хлюпанье, комариная мгла сгустилась, гул будто внутри колокола, а по нему лупят пулеметы. Катю сделали черным силуэтом с вибрирующими краями, глухой, искаженный роем крик, Катя крутится как смерч, пытаясь стряхнуть и закутаться в плащ с головой.
И вдруг комары слетели с Кати разом, словно взорвался черным пухом гигантский одуванчик, вокруг Кати сфера пустоты.
Она нерешительно разгибается, сквозь тонированный шар вижу перекошенное лицо, припухшее, красное, в кровавых веснушках, веко не поднимается.
Взгляды сплелись в хрупкую цепочку.
А если бы сливу сорвал я? Отдал бы? Не знаю. Но чувствую себя кинутым. Хотя все равно кто-то должен был остаться за бортом, а времени играть в благородство не было, счет шел на секунды, но…
Катя, неужели даже не попытаешься меня…
Крикни хоть что-то!
Тьма комароя вокруг меня все гуще, я как в цистерне с нефтью, мокрый, словно окатили из ведра ледяной водой, сердце бьется так, что у него есть шансы убить меня прежде, чем я захлебнусь комарами. Сквозь летучую черную жижу успеваю заметить, что Катя бежит к выходу, который прострелил я, кровожадные тучи шарахаются от нее как от чумы. Катя ныряет в дыру, но этого уже не вижу, масса комаров видеть дальше не позволяет, уши вот-вот лопнут от жуткого гула, в нем даже рев пушки растворился как сыр в кипящей смоле.
Арх, пусть это будет быстро и легко, прошу…
Ну же, сознание, потеряйся, чтоб тебя! Неужели я такой стойкий?! Видел же, как комарой убивает, сотни тысяч насосов выкачивают из тела кровь за время одного вдоха, боль адская, сейчас узнаю, что такое гореть на костре как Джордано Бруно…
Но изнывающая от жажды чернота вдруг отхлынула метра на три, стало светлее, обнажились плиты пола, трещины, сточенные веками булыжники, сморщенные корни, плодоносящие столь нужными сейчас серыми сливами гораздо реже, чем хотелось бы…
Не пойму, в чем дело, озираюсь, колени дрожат, вокруг просторный колодец с черными волнующимися призраками стен, тошнотворный вой по-прежнему дает понять, что живым не уйду. А мертвым – тем более.
Напротив меня из тумана комаров выплывает человекоподобная фигура, и мои ноги превращаются в вату, задница ударяется о пол, почти не чувствую, ноги отталкивают назад, взгляд мой буквально засасывает сила, что исходит из глубины пустых черных глазниц. Он медленно шагает ко мне.
Тело скрыто под белым балахоном в кляксах свежей крови, от рябиновых крапинок до сочных лепех и осьминогов, их "щупальца" сползают с краев халата на камни кровавыми мазками. Из-под ткани видны лишь пятнистые кисти, пальцы длинные, сильные, черные ножи когтей, на пястях такие же черные шипы. Вместо волос саблевидные иглы, лежат друг на друге, как у дикобраза, а лицо под стальной маской, похожа на личину киношного Хищника, но глазницы больше, из них, как дым из труб, валят комары, нос и рот слились в длинную кривую иглу, загнута вниз, на ней блестит кровь, с кончика падают капельки.
Комарок. Лорд комароя.
Шагает ко мне, под тканью очерчиваются линии сгорбленного, как у вурдалака, тела, и откуда-то ЗНАЮ, что в этом теле сила колоссальная, оно такое гибкое, прыткое и прочное, как монолит из металла, волкоршун на его фоне тряпичная кукла, а комарок… если прыгнет, то пробьет три ряда стен и даже не поцарапается, не потеряет ориентацию в пространстве, ему это как пройти бумажную стену в японском доме.
И этому знанию сопротивляться невозможно, с каждым шагом комарок посылает подавляющую ментальную волну, она смывает волю как песчаный домик, растворяет сомнения в могуществе лорда.
Как же он силен! Зачем таскает с собой комаров, и без них ему ничего не стоит вырезать город и выпить кровь каждого жителя, комары скорее обуза, нахлебники, нежели помощь.
Спина уперлась в стену. Физическое чувство опоры ослабило пресс гипноза, и я вспомнил, что в пальцах запуталась рукоятка энергопушки.
Не понимаю, как, но зачем-то ее поднял, нижняя челюсть ствола шлепнулась в ладонь, дуло глядит на окровавленный халат, палец гашетку топит.
Багровая комета прошла сквозь тело существа, в балахоне дырка с мандарин, комета исчезла в комариной ночи. Может, взорвала стену, но я не услышал, комариная мгла как бездна, снаряд будто улетел в космос.
Комарок даже не вздрогнул, не опустил голову посмотреть на дырку. Его рука протянулась ко мне, и пушка из моих ладоней вырвалась, влетела в ладонь лорда, как булавка в магнит.
Он мягко перехватывает пушку обеими руками, будто опытный снайпер винтовку, с которой прошел не одну войну, осматривает внимательно, клубы комаров из глазниц оседают на оружие, обволакивают вуалью.
"Пушка-вампир", – проворочалось в моих мыслях рычащим басом, таким низким, словно со мной заговорила Вечность.
Комары, как по команде, слетели с пушки, жилы на кистях комарока вздулись по направлению от запястий к оружию, посинели, кулаки стиснули ржавую сталь, будто мясо с ней срослось, жилы пульсируют, кажется, что вкачивают кровь лорда.
Ржавчина с граней пушки осыпается, и сталь заблестела чистыми серебряными бликами, как маска лорда.
Плазмаган новенький.
А на экранчике боезапаса горит:
"300".
Комарок нежно барабанит волной пальцев по нижней части ствола, будто ласкает шейку ручного зверя, из-под дула с изящным стальным вжиком вылез плоский штык с зазубринами как у гарпуна, посередине темный желобок кровостока.
"Пушка-вампир… у человека, – пророкотало в моей голове. – Откуда?"
Глазницы маски опять ко мне, голова чуть вбок, лорд изучает меня так же, как изучал оружие.
Разум потрясло раскатистое эхо, жуткое и проникающее, будто Руины задрожали и сейчас рухнут, я скукожился, лицо исказила гримаса. Лишь когда эхо стало ослабевать, я понял, что это было.
Смех.
"Забавно", – прокатилась по мозгу лавина.
Комарок плавным движением кинул пушку мне. Одному Арху ведомо, как я смог поймать, ведь уже как раздавленный овощ, меня вообще нет, так, вяло мыслящие амебы на периферии сознания.
Лорд метнулся ко мне – так быстро, что за ним остался призрачный шлейф из его собственных контуров, ладонь разбила стену рядом с моим ухом, утонула в ней, а глазницы оказались против моих глаз на расстоянии слабого, полумертвого дыхания, острие стального носа упирается мне в живот.
Не знаю, как долго вселенская пустота глазниц держит меня, микроба, в себе, но слышу буквально всей поверхностью тщедушного тельца:
"Вонзи жало в плоть жертвы, и узнаешь, как приятно… когда чужая сила становится частью тебя".
Пустота замогильно дышит, чего-то ждет, под ее всепоглощающим взглядом я откуда-то нахожу силы стиснуть пушку до дрожи в мышцах.
"Развлекайся".
Комарок оттолкнулся от стены назад, вновь оставив цепочку своих силуэтов, исчез в пелене комаров.
Не могу прийти в себя, холодный как мертвец, на мне сухого места нет, не сразу дошло, что совсем один, хотя тучи комаров все еще танцуют сплошными завесами. Сглатываю, пушка прижимается к груди, горячая, готовая к бою. Из-под ствола торчит штык-нож, на белом луче лезвия сияет звездочка.
Тьма насекомых начала медленно сжиматься вокруг меня.
Черт! Сквозь эту массу не пройти, даже пушка не поможет, но выбора нет, иначе сожрут, придется рвануть к бреши, разглядеть бы ее, а то долбанусь лбом о стену…
Нет, не успею. Только окунусь в эту кашу – и сожрут, выпьют всего до капельки, твари! Меня колбасит, спина вжимается в стену до боли, все мое естество противится нырять в омерзительную гущу.
Слева от меня комарой выплевывает глянцевый плащ цвета карамели, узнаю шпоры на сапогах, лицо завязано платком, на глазах очки, что я снял с убитого охотника, а в руке факел, за ним трещит хвост искорок, как от бенгальских огней, это комары лопаются в огне, другая рука хватает меня за шиворот, рывком ставит на ноги.
Рука с факелом обнимает за шею, нагибает, ладонь второй вталкивает мне в рот что-то круглое.
– Жуй! – приказал Борис.
Кусаю, щеки и язык ополаскивает жгучая, как ментол, вода с горьковатым вкусом, никогда не пробовал каменной сливы, но уверен, это она.
Бежим, пригнувшись, комары расступаются, будто кто-то отдергивает ряды занавесок, влетаем в пробоину, автора которой по-прежнему держу, прижав к груди.
Не знаю, куда Борис ведет, ему виднее, пробегаем поворот за поворотом, коридоры меняются, все как один сумрачные, темно-синие, комары плавают как тополиный пух, но рой позади, лишь его вой еще доносится.
Борис снял маску, шею мою отпустил, бежим чуть медленнее.
– Не ходите, дети, в Африку гулять, – изрекает на бегу.
– Как ты меня нашел?
– Секрет фирмы.
Далеко позади – истошный женский крик. Комарой взревел, торжествуя, а до мозга докатилось эхо кошмарного мысленного смеха, уже доводилось слышать.
– Катя!
Я обернулся, но Борис вонзил пальцы в плечо.
– Ее не спасти. Лучше не мешкать, а то нагонят.
Я обреченно потрусил за Борисом. Сок сливы помешал комарам кусать Катю, но не мешал ее преследовать, ждать, когда эффект сливы пройдет.
– Эй, когда успел прокачать пушку?
Вопрос вернул меня к реальности.
– Секрет фирмы.
Борис с усмешкой покачал головой.
– Все равно не поверишь, – сказал я.
– А ты расскажи, чем Арх не шутит…
И Арх опять пошутил. Едва смылись от комароя, как случилось непредвиденное. Так увлеклись бегством, что не успели затормозить перед возникшей за поворотом ямой, вернее, Борис успел на самом краю, растопырив руки, но его протаранил я, и мы полетели на дно.
Я услышал:
– Стеклотина!
И мы упали на пол тюремной камеры. Коридоры, по которым бежали, были темно-синие, а здесь все светло-коричневое, оранжевое пламя настенных факелов. Над нами ни следа ямы. Глухой потолок, стены с трех сторон, а четвертая – вертикальные прутья решетки.
– О, свежее мясцо!
– Еще две мышки в мышеловке, ха-ха!
По ту сторону клетки двое мужчин, в полумраке и за шеренгой прутьев лиц не видно, сияют красные плащи с капюшонами, один из незнакомцев вертит в пальцах кривой зубастый кинжал, такой же в свое время я отнял у Курта, каннибала, адепта Кровавого Арха.
– Вот жопа! – прошептал Борис. – Из огня да в полымя…
Шипение… Нос учуял сладковатый запах, по полу стелется едва заметный ковер газа, подается из медных трубок между плитами, обзор мутнеет, прутья раздваиваются, кажется, что за ними не двое, а четверо, голова как свинцовый слиток, опускаю ее на плиту, веки прячут меня от внешнего мира, и утягивает на дно медовая тьма.
Часть 4
Культ
Глава 16
Очнулись в другой камере. Вместо решеток здесь нерводы, растут из четырех краев проема, переплетаются в хаотичную сеть, по гребням пульсируют электрические змейки. От толстых корней отходят мелкие, колышутся в воздухе, с них стреляют искры. Не то что руку просунуть меж корней – подойти к ним себе дороже.
На стенах вместо факелов – тоже нерводы, молоденькие. Нити молний текут сплошными потоками, камера утоплена в дребезжащем синеватом, как в морге, свете.
– Мы здесь уже сутки, – рассуждает Борис, вышагивает вдоль живой клетки на безопасном расстоянии, – а эти психи жрать нас не торопятся. Наоборот, сами жрать дают. Утром каша с мясом, на обед печеные плитожуки… Думаю, и ужин будет сытный.
– Кормят как на убой, – подтвердил я вяло, сидя у стены.
– Я бы сказал без "как".
Но меня не проняло. Хотя все это жуть как потрясно, мы вдруг попали в самое сердце культа Кровавого Арха, но мозг за реалом не поспевает, я еще там, в плену комаров, пытаюсь принять факт, что Катя погибла. Дважды. Когда ее съел рой, и до того, когда бросила меня на съедение.
В чувство привел легкий пинок в бедро.
– Хватит пялиться в одну точку. Подъем.
– Зачем?
В ответ пятка Бориса пихнула в плечо так, что я откатился в угол. Подпрыгиваю, кровь тут же вскипела.
– Охренел, что ли?!
– Старших надо слушать.
Сам от себя не ожидая, кидаюсь на Бориса с кулаками, но вскоре, разумеется, лежу, впечатанный мордой в пол, Борис держит мои руки скрученными за спиной.
– Ну вот, теперь похож на живого, – сказал весело.
Отпустил.
Вскакиваю, ноздри раздуваются, буравлю взглядом насмешливые глаза, ладони стряхивают со свитера каменные крошки и пыль, потираю щеку, ступни перетаптываются, все-таки трудно без ботинок, пол шершавый, колючий, носки уже словно поработали мишенью в тире. Но мышцы лица постепенно расслабляются, всматриваюсь в лицо Бориса, по нему и не скажешь, что узник людоедов. Будто попал на халяву в дорогой отель.
А ведь Борис меня вытащил.
Мало того, что как-то нашел, так еще и сунулся в пекло, рискуя быть сожранным комарами и лордом. А мог бы пойти дальше, матерый очерствевший руинец, без нас бы не пропал, наоборот, меньше возни с ребятней, а на его глазах за десять лет ребятни погибло столько, что жалость притупилась. Но все равно – спас.
– Че так на меня смотришь? – усмехнулся Борис, осматривает себя. – Ну да, без плаща сам себя не узнаю. Будто голый.
И не только без плаща. Культисты отобрали нож, дробовик, сапоги, а самое печальное – торбу. Больная тема, веселость Бориса треснула, он едва успел трещинку спрятать. Факт плена огорчал его куда меньше, чем отсутствие торбы и других вещей. Да и я переживаю за торбу Бориса больше, чем за свой рюкзак, пистолет, ботинки… Хотя плазма – это да, драма. Особенно когда получил ее новой, с полным боезапасом. Где теперь наши богатства?
Ладно, хоть до трусов не раздели. Похоже, они тут не мелочатся, что заметно по размаху тюрьмы. Явно не бедствуют.
– Давай. – Борис ткнул подбородком мне под ноги. – Упал, отжался. Пятьдесят раз.
– Нашел время.
– Время самое то. Торопиться некуда, почти санаторий, трехразовое питание… Время заняться здоровьем.
Я не стал дожидаться пинка. Скоро перед глазами то зумился, то отдалялся пол: глина между плитами, флер трещин, бугорки, щербинки, как рельефная карта опустынившейся земли. Монотонный процесс помог сосредоточиться на текущем. Вспотел, но душа остыла.
Перевожу дыхание лицом к решетке, ладони на поясе. Борис сбоку, вытащил из кармана твидового пиджака бензиновую зажигалку с барельефом орла и смятую пачку сигарет. Чирк! Я учуял запах табачного дыма, Борис смотрит туда же, куда я, – на тюремный зал.
– Первый раз в улье Кровавого Арха, – сказал Борис. – Доводилось мне разгонять шабаши, охотиться на тайных адептов в городах, даже участвовал в штурме одного из мелких штабов. Но сюда, на главную базу, пускают далеко не всех членов культа. Тот, кого ты умочил, Курт, мелкая сошка, только мечтать мог об этом месте. Где находится главный штаб и как сюда попасть, знают лишь те, кто на верхушке в местной иерархии.
С той стороны зала тоже решетки из нерводов. На нашей половине, наверное, тоже есть камеры, за стенами. Нерводы не позволяют подойти близко, обозреть зал, но судя по эху от голосов, зал тянется на большое расстояние. А суть реплик заключенных и надзирателей сообщала, что в тюрьме не один этаж.
– Ловко придумали, гады, – сказал Борис. – Стеклотина как ловушка для отлова людей. Хоп – и ты у них в логове. В самом сердце культа. Интересно, сколько таких стеклотин в Руинах?
– Но как им удалось приручить стеклотин? Расставляют где хотят, так те еще и добычу переносят именно туда, куда нужно этим уродам.
– Сам бы не прочь узнать. За такую технологию можно купить что угодно. Телепорт из города в город! Без поисков, без затрат времени, без рисковых походов через коридоры с дикими тварями…
Борис бросил окурок в решетку, та дернулась, дала искры, а мимо шагает тюремщик в красном плаще, за ним переставляют лапы спокойно, как верные псы, три волкоршуна, клювы отсвечивают, под гладью бурых перьев перекатываются валуны мышц.
Навстречу шаркает скелет со стопкой грязных мисок, из них ели пленники, несет на кухню. Кости тусклые, пожелтевшие, между ребрами серые пушистые паутинки, болтаются ветхие лоскутки одежды.
Не дадут человеку поспать, мертвых – и тех эксплуатируют.
– Мы от скелетов задницы рвали, – возмущается Борис, – а этим гадам они тапочки в зубах носят. Зажрались!
– Откуда у людоедов такое могущество?
– Вот и я о том же… Вряд ли додумались сами. Вседозволенность и безнаказанность стимулируют деградацию, а не прояснение ума. Думаю, у этих тупиц есть один мозг. Сидит где-нибудь в четырех стенах, изобретает всякую круть, а они его охраняют. Жрать готовят как царю, девок красивых таскают…
К нашей камере подошли двое культистов и стая волкоршунов, я насчитал семь клювов.