– Борис, что ты делаешь?
Он ответил не сразу.
– Захватил у Коннери семечко стеклотины. С виду обычный осколок стекла, но если правильно установить и полить настойкой ультравы…
– А у тебя есть настойка?
– Чего в моей торбе только нет.
– Хвала твоей запасливости.
– Мотай на ус.
– Обязательно. Только усы отращу. Хотя с такой жизнью это не проблема, щетина уже как у тебя.
– Моя длиннее.
– Померяемся?
– Если в живых останемся.
Интересно, это только в Руинах можно гнать всякую пургу за несколько минут до конца света? Или паника так влияет? Меня будто облили ведром воды, ребра, наверное, все в трещинах, кровавый кулак сердца долбит по ним как узник по клетке.
В наш коридор за каким-то лешим вбегает здоровенный адепт культа, рядом с ним волкоршун, во мгле глаза людоеда блестят как у оборотня, а блеск челюстей просто жуть, людоед несется на меня. Перевожу дуло то на волкоршуна, то на людоеда, не знаю, в кого стрелять. Волкоршун обгоняет хозяина, прыгает на меня, это определило мой выбор.
Красный снаряд пронзил животное как масло, мне пришлось увернуться от летящей туши, а когда пролетала мимо, толкнуть ее плечом в сторону, чтобы не попала в Бориса. Плечо пронзила боль, я отшатнулся, туша изменила направление полета, но все же улетела вглубь коридора, надеюсь, этот гостинец не сорвет операцию Бориса.
Людоед налетел на меня, я успел лишь поднять пушку, верзила налетел на штык-нож, отбросил меня назад, мы упали, я на спину, а он навис надо мной, насаженный на штык, рычит в лицо, роняет слюну, пытается задавить, но его что-то сковывает.
Я не сразу обнаружил, что вдавливаю гашетку плазмы. Но оружие не стреляет.
Вместо этого…
О ужас! Даже в темноте я увидел: жилы на руках, лице и шее людоеда вздулись, эта сеть начала бешено пульсировать, плазма ревет как зверь, горячая, едва удерживаю, а каннибал начал худеть. Иссыхает на глазах, из него словно выкачивают соки. Хотя почему словно? Так и есть. Меня трясет, но смотрю как под гипнозом. Как назвал это оружие лорд комаров?
Пушка-вампир…
На штыке застыла в красном плаще сморщенная мумия, индикатор зарядов, что показывал "282", теперь показывает:
"283".
Я наклонил ствол, сбросить тело, оно легкое, как из бумаги, а стоило его шевельнуть, и рассыпалось на серые листья пепла, по полу простучали кости, звякнула медная челюсть. Я спешно отполз, вскочил, стряхиваю со штанов прах.
Вот и узнал, чем пополнять боезапас. Только бы знания не исчезли со мной минутой позже.
Я оглянулся.
Борис спиной ко мне, плащ на фоне стеклотины. На ее поверхности появляются и исчезают серебристые линии, зрелище красивое и очень хрупкое. Только момент не для эстетики.
– Долго еще?
– Как только нити перестанут появляться, можно прыгать.
– А стеклотина точно добрая? Не сожрет?
– Гарантирую, кто сожрет точно. Тьма.
– Ладно. Из двух зол…
Волкоршун, которого я прострелил, висит на стене, скручен тугими хлыстами нервода-факела. Тот поймал его в полете и теперь душит и без того мертвую тушу, под перья вонзаются шипы, трещат искры, по стене струится ручеек крови. Полакомился кустик перед смертью. Страшно подумать, что было бы, если бы туша пролетела дальше, быть может, врезалась бы в недостроенную еще стеклотину и перенеслась бы неведомо куда, заставив стеклотину исчезнуть, и мы бы остались в дураках.
– Портал! – рыкнуло близко.
Я повернул голову.
Страж из меня хреновый.
На меня несется людоед с золотыми челюстями, жадный взгляд направлен за мою спину, явно хочет прыгнуть в стеклотину. Пушку даже поднять не успею, собьет меня как кеглю.
Но в метре от меня гигант резко замер, вокруг его шеи с сочным хлестом скрутился кнут. Людоед выпучил глаза, челюсти ходуном, как у выброшенной на берег пираньи, когти пытаются сорвать удавку.
Хлыст дергает назад с такой силой, что каннибала в полете разворачивает, хозяйка хлыста прыгнула, как пантера, ему навстречу, валит на пол, и вот я уже свидетель того, как людоед становится жертвой своего же, так сказать, хобби.
Женщина с роскошными черными волосами, рыча, грызет собрату глотку, под ним лужа крови, каннибал обмяк, и женщина вздернула голову, лицо обратилось ко мне, звериные челюсти сочатся кровью, течет с подбородка.
– Лаура?!
Я не уверен, Тьма сгустилась так, что даже яркие блики светят едва. Но выражение ее глаз поменялось, морщины ярости разгладились, теперь смотрит не зло, а преданно, как нашедшая хозяина собака, при этом продолжает порыкивать, опьяненная кровью.
Да, это Лаура.
Да и кому еще, кроме Бориса, приспичило бы меня спасать? Хотя до сих пор не понимаю, чем я ей приглянулся. Может, ей осточертело быть зверем, захотелось чего-то человеческого, захотела полюбить, а я просто удачно подвернулся?
Не знаю, что делать. Передо мной кровожадный монстр, совершил много зла, но почему-то привязался ко мне. Пушка у меня в руках, но выстрелить не могу, хотя знаю: должен…
Смотрим сквозь Тьму друг другу в глаза. Ее рычание сменилось нежным шипением, глаза стали более открытыми.
– Лаура…
Я шагнул навстречу, рука поднялась, пальцы хотят прикоснуться к ее лицу, Лаура чуть ли не замурлыкала.
– Стеклотина!
– Портал!
Я резко поднял взгляд, пушка вернулась в обе руки, Лаура резко оглянулась через плечо, издала угрожающий рык.
Нас заметила банда красных плащей, у одного в руках два пистолета, у второго автомат, а у остальных я даже не вглядывался, ясно, что ничего хорошего.
Лаура вскочила в развороте, заслонила меня, набычилась, когти в стороны, как вратарь, словно хочет заслонить собой весь поперечник коридора, хлыст ударил как выстрел, веревка очертила кольцом следы на всех четырех плоскостях коридора, Лаура зарычала пронзительно.
– Пора! – услышал я за спиной голос Бориса.
Плечо ощутило его железную хватку, он рванул меня назад. Я хотел сделать то же самое с Лаурой, увлечь за собой…
Но не сделал.
Последнее, что увидел в почти кромешной Тьме, этот черный силуэт женщины в юбке, с хлыстом, пышными волосами, на фоне белых пороховых цветков, град пуль отзывался в женской плоти сочными хлюпами, но Лаура, рассекая хлыстом, неслась навстречу таким же, как она, перекрывая рычанием грохот стрельбы и звон гильз.
А потом резко стихло.
Часть 5
Друг
Глава 21
Старые добрые коридоры… Хотя насчет добрых можно поспорить: едва прошли десяток, а уже напоролись на корижор и двух серн.
И все же свобода. Дикая, опасная, но свобода. Дышим прохладой древних туннелей, мягкий синий свет в воздухе легкой дымкой, на плитах тоже, словно невысохший лак.
И мы идем.
Куда, не важно, главное – идем. Борис что-то насвистывает, будто и не были у людоедов.
Но мыслями я еще там. Ноги несут за Борисом, взгляд опущен.
– Опять нос повесил, Владик.
– Надо было взять…
– Кого?
– Лауру.
– Так и взял бы.
– Испугался.
– Чего? Ее милой улыбки? Тебя, вроде, не смущало, когда ее… это самое…
– Испугался, что запутаюсь, где добро, а где зло. Катя, красавица девочка, мы с ней огонь и воду, бросила меня умирать, а исчадие ада Лаура едва знала, но отдала жизнь… Долбаные Руины, тот еще миксер!
– О да, чего здесь только не химичится. Их создали, чтоб мешать все на свете, даже не сочетаемое.
– Смешаешь все, выйдет грязь.
– Она и выходит. В девяносто девяти из ста. Но случается и что-то сносное. Рандомно, и все же…
– И что вышло бы из меня и Лауры? Я, очарованный ее собачьей верностью, что не нашел в Кате, к ней привязался бы. Ее рацион постепенно перестал бы казаться чем-то ужасным. И так время от времени убиваем, не пропадать же трупам. А потом перестал бы обращать внимание. Видеть, как она ест себе подобных, стало бы нормой, еще и меня бы угостила, а я, чтоб не расстраивать, куснул бы… Продолжать?.. Нет, так нельзя. Когда можно все, это плохо. Мы же видели мерз.
– Видели.
– Не хочу стать таким. Не святой, но все-таки человек. И хочу им быть хоть малость.
– Похвально. Я обеими руками за. Так чего же тебя гнетет?
– Не знаю…
– Дай угадаю. Чтобы поступить правильно, пришлось запачкаться. Предать, как Катя. Бросить умирать того, кто тебя любит.
Вздыхаю тяжко.
– Сочувствую, Владик, но Руины не колышет, в какое пекло нас бросить. Им главное – бросить. И крутись как хочешь. Арху по фиг, треснет твой хребет или нет. Учись думать, что в любой ситуации поступаешь наилучшим образом.
– Извини. Что-то я раскис.
– Ничего, Руины вылечат мигом. Пройдет полчаса, и напоремся на тварь, что захочет нас слопать. Меланхолию сдует, гарантирую.
Спорить я не стал. Не надо быть провидцем, чтобы знать, что так и будет, иначе это не были б Руины.
Наткнулись на каменного голема. Не знаю названия, но с виду – самый настоящий каменный голем. Фигура человека, метра два, кожа из камушков, зерен, глины, песка. Прямоугольные пласты гранита в роли доспехов, когда-то, наверное, лежали в кладках, были частью плит.
– Что за красавец? – спросил я.
– Самураб.
Голем внушительный, но шагает на нас со скоростью ходячего мертвеца, потолок коридора вынуждает его сутулиться, в ручищах громадные мечи, но без рукояток, только клинки, словно из кузницы унесли недоделанными. Видел такие, когда бились с многоножкой. Они торчали в ее воротнике.
Зарядов в плазме до черта, к тому же, узнал, как восполнять, режим экономии теперь не актуален.
Прицелился паршиво, красный головастик нырнул голему не в грудь, а в плечо.
Прежде чем огненно-пылевое облако заставило нас отшагнуть и прикрыть лица ладонями, я заметил, голему оторвало руку, та пробила правую стену, а голем – левую.
Я прокашлялся.
– И почему самураб?
– Лучше показать.
Борис пошел к разорванной середине коридора, вплываю за ним в горячий туман.
Поворот в левую брешь. Пробита не только эта стена. Идем по пещере брешей, она пронизывает стопку коридоров, а упал голем вообще этажом ниже.
Мы замерли на краю ямы, этажом ниже комната, оттуда едкий запах, стены и пол в толстой пористой корке, словно вулканическая накипь. В центре колодец, его живые стены пульсируют во мраке, из них торчат блестящие венцы зубов-кинжалов.
Вертикальный корижор.
Голем упал на берегу зубастой глотки, еще бы чуть-чуть, и… Он медленно, с опорой на клинок поднимается. Из места, где руку оторвало, течет бордовый клей, торчит обломок кости, развороченный сустав, болтаются лоскутки мышц.
Человек?!
Самураб озирает яму, лицо поворачивается к нам. Безглазая серая маска. Там, где должен быть рот, каменная корка с треском рвется, выпускает низкий рев, клинок блеснул в замахе, мы отскочили в разные стороны, стальная полоса пролетела между нами, ее остановил потолок, застыла в нем как луч солнца в щели.
Вновь заглядываем в яму.
Голем воет, но кинуть нечего, а чтобы выбраться, слишком грузный, неуклюжий.
От едкого запаха морщусь все сильнее, из тюрьмы голема что-то бурлит… Сквозь тьму колодца вздымается столп жидкости!
Борис от ямы оттащил. Над ней взвился густой пар, на потолке шипят белесые мхи пузырьков, он словно выеден, мы под громадным каменным зонтом.
Темно-зеленая кислота затопила яму до краев. Голем кувыркается в кислотной воронке, и хотя берег близко, ему это не поможет. Кислота разваливает каменную куклу на глазах, кожа из камня истаяла, человек рассыпается на руки, ноги, голову, ребра…
Мясной бульон начал оседать.
Кислота с разжиженной пищей втянулась в колодец, как вода в раковину, зубы корижора смыкаются, глотка закрылась, внутри урчит на весь лабиринт.
Из глаз слезы, дышим, закрыв носы и рты.
– Упс, – выдал Борис. – Извиняй, показать не вышло. Но есть еще вариант.
Возвращаемся в коридор, где я взорвал голема, нас глотает дыра напротив, куда улетела големова рука.
Вошли в соседний коридор, и эта самая рука прыгнула из пыльной мглы как лицехват из фильмов по Чужих. Я вжался в стену, Борис едва успел пригнуться, рука пролетает над ним, растопыренные пальцы сжали в кулак пустоту, рука упала в нескольких метрах с другой стороны от нас, катится, вновь распустились, как когти, пальцы, их гребень пропахивает в крошеве на полу борозды.
Затормозив, рука согнулась в локте до упора, сработала как пружина, отправила себя в еще один полет к Борису.
Ее встречает дуло дробовика. Грохнул выстрел, я моргнул от вспышки огня, стая дробинок разнесла пальцы летящей пятерни в мясо, на подлете Борис сбивает рукояткой ружья, злая конечность ударяется о стену, отскакивает, два нетронутых пальца, указательный и большой, вцепилась в подол плаща. Борис смял в кулаке глянцевое карамельное полотно, и каменная лапа по широкой дуге хрястнулась о пол, клещи пальцев разжались, дробовик клацает.
– Не смей!..
Бах! Щелк-щелк.
– Трогать!..
Бах! Щелк-щелк.
– Мой!.. Плащ!.. Мразь!
Борис расстрелял руку по всей длине, пришлось зажать уши, на полу дымятся, как сигары, красные гильзы, остро пахнет порохом.
Борис выдыхает с наслаждением, как после секса. Присаживается на корточки, из ножен выскакивает нож.
– А теперь смотри.
Острие втыкается в каменную кожу, туда, где разорвал выстрел. Я тоже присел рядом, глаза щурятся. В толще каменной кожи, кроме камня и красного мяса, что-то еще. Черное, волокнистое.
Борис вырезал кусок, клюв ножа приподнимает нечто живое. Оно пульсирует, извивается, пытается слезть.
Похоже на мышцу. Только явно не человека.
– Властерние, – сказал Борис. – Родственник нервода.
– Да тут все… яблоко от яблони.
– Эта тварь – паразит. Сетка из мышц и нервов. Скручивает с головы до ног, врастает в нервную систему и подчиняет. Из людей ее самурабами обычно становятся зомби и мерзы. У кого психика устойчивая, тех подчиняет редко.
– А каменная корка?
– Камни – первое, с чем властернии вступают в сожительство. Хоть и неживые, зато всегда полно вокруг, самых разных. Когда властернии не могут найти органического носителя, оплетают груду камней, придают ей форму и катаются по туннелям в виде каменного ядра, а если надо что-то захватить или переползти, разворачиваются в паукообразную каменную амебу. И даже найдя самураба, с камнями не расстаются, а облепляют ими носителя для защиты.
Черной мышце удалось спрыгнуть с ножа, упала рядом с рукой, другие уцелевшие мышцы тоже выталкиваются из омертвевшего носителя, хотят сшиться в новую сетку.
– Не по себе как-то, – признался я.
– Правильно, что боишься, – кивнул Борис. – Эту пакость надо сжигать.
Борис достал из торбы флягу со спиртом, и вскоре смотрим, как танцует гудящее пламя, наслаждаюсь теплом.
– Заразиться маловероятно, но бывает, – сказал Борис. – Как-то раз после рейда на самурабов заночевали в лагере неподалеку, а одному из наших упал за шиворот кусочек такой мышцы. Когда засыпали, был нормальный мужик, а под утро перебил половину наших. Пока спали, тот кусочек за ночь разросся в сетку, скрутил его всего. Прикончили с трудом.
На всякий пожарный умылись. Борис посоветовал осмотреть себя. Рядом с пламенем я разделся, тщательно проверил, нет ли черных ошметков.
– А ты? – спросил я.
– Ты забыл, у меня под одеждой армия, – улыбнулся Борис. – Уничтожают любую заразу на своей территории.
– Интересно, каково это, быть ходячей казармой…
– Привыкаешь ко всему.
С гигиеной покончено, рубашка опять на мне, надеваю брюки, запаска из торбы Бориса, щедрый он, хоть и мародер. А мои штаны, я заметил только сейчас, кислотные брызги превратили в сито. Затянул ремень, сажусь завязать шнурки на ботинках. Паразит уже отгорел, пепел дымит, у раскаленных камушков колышется зной. Неподалеку блестит клинок из воротника многоножки.
– Ладно, пошли, – сказал Борис, глядя на отражение в его грани. – Обойдемся без трофеев.
– Согласен.
– Хотя приятное в этой встрече есть.
– Что?
– Где-то рядом может быть Колыбель.
Я внутренне встрепенулся. Забыл, что наш поход имеет пункт назначения.
– Самурабы бродят в окрестностях Колыбели, – пояснил Борис. – Возможно, стеклотина зашвырнула нас удачно.
Мы попали под дождь. Вернее, в систему ветхих коридоров, где-то наверху, судя по всему, бурлит река, ее ручейки через трещины разбегаются по коридорам ниже, просачиваются меж плит, с потолков льет дождь, а полы затоплены.
Такие места, само собой, кишат гидрокрысами. Мы зажгли факелы, вышагиваем, демонстративно махая огненными букетами, пламя рождает галактику отражений в чешуйках и глазах гидрокрыс. Зверьки в стенах, на потолке, на упавших плитах и колоннах, рассекают воду под ногами как торпеды.
– Вообще-то они мирные, – говорит Борис, дирижируя факелом, – но когда их столько… Лучше дать понять, что с нами шутки плохи. А то учуют превосходство, чем Арх не шутит… Кушать хотят все.
– А что, эти две спички дают нам офигеть какой перевес?
– Да не то чтобы… Но гидрокрысы терпеть не могут огня. Как и все живое, но они – особенно.
– Не потухли бы…
– Упаси Арх.
Моя плазма на спине, дробовик под плащом Бориса. Против такой толпы они как бейсбольные биты против пчелиного роя. Если бы эта орда решилась, смяла бы нас вместе с факелами, просто никто не хочет быть первым. Первые – всегда смертники.
Путь преградил водопад, пришлось идти сквозь. Борис накрыл меня плащом, и мы пробежали под стеной воды. Факел Бориса погас, а на моем пламя сжалось в трепещущий комочек, но дождевые коридоры на этом кончились, дальше пласты плит крепкие, сухие.
С помощью моего факела развели костер, одежда сушится.
– Значит, логова культа больше нет? – спросил я. – Его ведь поглотила Тьма.
– Фирма гарантирует. Коннери умник, но укротить Тьму ему не по мозгам. В кои-то веки Тьма сделала что-то хорошее. В Руинах стало чище. Хотя бы на время.
– На время?
– Уверен, Харальд, Коннери и прочая элита сбежали через телепорты, не дураки, такой исход наверняка предвидели. Но пока соберут вокруг себя новых психов, пока найдут место для нового убежища, пока отстроят…
– Они в курсе, что мы пришили жрицу?
– Может, и нет. Подумали, что сгинула во Тьме с другими.
Сидим у костра, я в одних труселях, Борис голый по пояс, играем в шахматы. Плазма и дробовик дежурят бок о бок у осколка статуи ангела – у каменного крыла. Шмотки висят тяжелой улыбкой на веревке, мы натянули поперек коридора. С вещей капает в пламя, вода шипит.
Я повел коня в атаку.
– Ты говорил, Тьма уничтожает не только материю, но и пространство. Расстояния между городами укорачиваются, ведь между ними Тьма съедает куски реальности.
– Да.
Обмен пешками, черная и белая покидают доску.
– А Руины так не исчезнут совсем?
– Руины бесконечны. У бесконечности сколько ни вычти, все равно останется бесконечность.
– Это радует. Лишь бы Руины были бесконечными в самом деле.
– Не сомневайся. Хотя, что Руины могут исчезнуть, и впрямь не исключено…