Глава 23
Для ночлега нашли мавзолей. Не такой, где я нашел плазму, а скромный. Четыре могилы. Разглядел через трещину в стене. Мы вынули плиты, влезли, втащили блоки на место. Костяные жильцы сдвинули крышки гробов, пришлось отправить на покой вторично. Мы распихали кости по урнам, щелям, придавили камнями, чтоб те не вздумали собраться вновь. Затем ужин вокруг костра и главная награда за все руинные муки – сон.
Разбудили выстрелы.
Одиночные. Иногда короткие очереди. Не у нас – где-то за стенами…
Я в обнимку с плазмой, как с верной женой, туловище с неохотой поднимается с нагретого мешка, что вместо матраса, опираюсь на пушку как на посох, подушечки и костяшки пальцев протирают глаза, моргаю…
– Кто-то кого-то мочит, ночь сменяется утром, все как обычно, – сказал Борис.
Сидит на краю постамента для саркофага, у сапог трепещет костерок, рядом парует кружка с чаем, между коленями, как мост между горными пиками, – дробовик. На нем руки, одна пластом, другая упирает локоть. Борис курит.
– Доброе утро, – крякнул я, вставая.
Опять выстрелы, эхо крепкого словца. Борис хмыкнул.
– Кому-то доброе не очень.
Кривые спросонья ходули ковыляют к Борису, зеваю как бегемот. Он протянул кружку с чаем.
– Спасибо.
С удовольствием журчу, за глоток чая горло расплатилось блаженным стоном.
Перестрелка не утихает, мы успели позавтракать, умыться, почистить зубы. Не мешало бы и колючки с рож сбрить, а то как дикари…
Выстрелы наконец отгремели. Мы разобрали тайный выход, тепло нагретого кострами и нашим мясом воздуха в закупоренном помещении сменилось прохладой свободы. Мы начеку, пушки крутятся как в турелях, зондируют коридор, дробовик одну половину, плазма другую.
– За мной.
Борис побежал крадущимся стилем, как спецназовец. Я в той же манере пячусь за ним, прикрываю тыл. Скоро поворот…
– Стволы на землю.
В висок воткнулось горячее дуло, я замер.
Довыпендривались, блин, спецназеры! Спецлузеры… Из какой клоаки он вылез?!
Дуло давит наглее.
– Пушку брось, сопляк! Ты тоже, ху…
Бах!
Огненный цветок опалил рожу лепестком, на дне глаз отпечатался трассер, пуля белой мухой мимо носа, сердце екнуло.
– ААААА!
На пол шмякнулась кисть с пистолетом в окровавленных пальцах.
Мой несостоявшийся убийца согнулся, фонтанирующая красным рука вжалась в живот, заливает штаны.
На Бориса со спины накинулся второй бандит, ему удалось отвоевать дробовик, и теперь, находясь сзади, душит им как перекладиной.
Первый вскинул голову, злобный взгляд упирается в меня, морда черная от морщин оскала. Здоровая рука метнулась к сапогу, там торчит рукоятка…
Но вытащить не успел, в грудь ему воткнулся штык плазмы, я вжал гада в колонну, его глаза выпучились, рот нараспашку. Давлю гашетку.
Борис перекинул душителя через себя, дробовик упал, Борис пинает в солнечное сплетение, бандит врезается в стену.
Крак!
Живот вспороли изнутри шпаги, букет блестящих клинков, словно гигантский репей.
Убьеж! Не знал я, что живут и в стенах…
По иглам течет красное, бандит дергается, ботинки лягают стену. Туша обмякает, глаза наливаются стеклом, с губ свисают тягучие кровавые нити.
Отпускаю гашетку. От моего головореза остались тряпки и кости, скелет рассыпался, клубится тучка сухого праха. Счетчик зарядов плазмы пополнился на единицу.
Борис подобрал дробовик. Пыхтит, с хищного куста взгляд переводится на меня.
– Цел?
– Вроде.
– Расслабились мы что-то… Бежим!
– А дроп?
– Ишь ты, научил на свою голову, – усмехнулся Борис. – Не сейчас. Эти еще не все, будь начеку…
Побежали, Борис впереди, я прикрываю. Присматриваемся к каждой подозрительной щели, за любой колонной и статуей может быть стрелок, тени пугают, всюду мерещатся силуэты ждущих в засаде злодеев.
Через два поворота подошвы стали клейкими, здесь ползла утилитка. Крадемся вдоль блестящих склизких дорожек, те ведут в другой коридор…
Там встретила очередь пуль, мы нырнули обратно за угол.
– Опять вы! Мало вам, стервятники! Прочь, кхо-кхо!..
Хриплый мужской голос прервался кашлем, затем у автоматчика перехватило дыхание.
Осторожно заглядываем за угол.
В коридоре поперек следов утилитки лежит мертвец, в кулаке обрез охотничьего ружья.
У стены, прислонившись к ней спиной, сидит старик. Такому дедушке сидеть бы с палочкой на концерте для ветеранов, медальками поблескивать… А он в Руинах. Простреленное бедро истекает кровью, на коленях пистолет-пулемет. Голова уронена, старик держится за сердце, дышит так, словно идет по канату через пропасть, веки опущены.
Кажется, он не из этих.
– Не стреляйте! – крикнул я. – Мы не с бандитами! Они и нас чуть не убили!
Дед схватился за оружие, я снова нырнул за угол, но не целиком. Черный глаз дула подрагивает.
– Не стреляй, отец! – крикнул Борис. – У нас аптечка, поможем!
– Вы кто?
– Мы в город. Я Борис. Паренька Владом звать.
– Мы хорошие, – ляпнул я.
Тут же понял, что сморозил чушь. Борис засмеялся.
– Ну, хороших в Руинах не бывает, – заметил Борис. – Но не беспредельщики. Нас не трогают – мы не трогаем.
Ждем. На том конце хрипящее дыхание… Кашель, глоток.
– Добро. Только пушки на виду.
– Не вопрос, – сказал Борис. – Но ты тоже стволом особо не тычь… Лады?
– Хорошо, – усталый выдох.
Шаг за шагом выходим. Расстояние между нами и дедом сокращается ценой отмирания нервов, те лопают как веточки в чаще леса при малейшем движении вперед. Пушки смотрят в стороны. Старик следит как волк из кустов, дуло пистолета-пулемета опущено, но в любой момент готово дернуться. Надеюсь, дедуля понимает, что успеет убить лишь одного…
Но вот мы скучковались в треугольник. Три пушки опустились на пол, лапы от рукояток дружно отлипли – и оборвалась какая-то струна, все с облегчением выдохнули.
– Так, дед, надо бы тебя подлатать…
Борис развязывает торбу.
– Что случилось? – спросил я.
– Шел за утилиткой. Неделю преследовал. А тут сердце опять прихватило. Присел отдохнуть, думал, щас пройдет, догоню. И как на зло эти шакалы!.. Попросил помочь довести до утилитки, а они…
Дед осекся, морщины стали глубже, тугие как луки, пальцы нашарили в кармане пластиковую баночку. Крышка отлетает с глухим чпоком, дед опрокидывает в себя как рюмку водки. За щеками захрустело, будто грызет сухари.
– Сынки, доведите до утилитки. Арха ради! Уползет ведь!
Борис подошел с растянутым бинтом, сапог смахивает с подножных плит россыпь пулеметных гильз, плащ опускается рядом с дедом.
– Владик, помоги-ка.
Пока держу ногу старика, Борис бинтует.
– Зачем вам утилитка? – спросил я.
Старик поворачивает голову туда, куда уходит след утилитки. Во взоре тоска.
– Мотор глохнет. Таблетки уже не помогают, копыта откинуть могу в любой момент. А утилитка… моя новая жизнь. Быть может, не слишком долгая, не знаю, но…
Я вспомнил, как мы освобождали из утилитки Катю. Она плавала внутри нее, светилась как ангел. Хотела умереть там, избавиться от ужасов Руин, утилитка дарит жертве грезы из воспоминаний. Время в них течет иначе. Словно погружаешься в другую реальность, уютную, светлую, о какой не мог и мечтать.
– Хотите лечь под утилитку, чтобы она вас…
– …освободила, – закончил Борис.
Я хотел сказать "сожрала", но промолчал. Похоже, ему не впервой такая разновидность эвтаназии, бинтует невозмутимо, словно старик ничего особенного не сказал.
– Я вот-вот умру, мальчик, – шепчет старик. – Не от утилитки, так от сердечного приступа. Не самая мучительная из смертей, но и не самая приятная, поверь сердечнику. И после не будет ничего… Но жизнь я прожил долгую. Даже две жизни. В нашем мире и здесь, в Руинах. Воспоминаний много. В голове будто сундук с драгоценностями. Их можно перебирать, любоваться, но не более…
В душе колыхнулось. Вчера я тоже перебирал бриллианты в своем сундуке.
– А утилитка может дать шанс эти сокровища использовать. Построить из них целый мир. И прожить третью жизнь. Здесь она меня переварит за считанные дни, но там… время растянется. Быть может, и там успею состариться, поверю, что Руины были просто кошмарным юношеским сном…
Узел на бинте готов, опускаю ногу старика, Борис смахнул пот со лба, хлопнул себя по коленям.
– Так, Владик, бери под то плечо, я под это… Ага, вот так. Поднимаем аккуратненько.
Прихватив пушки, поволокли деда. С моей шеи свисает его кисть, она сжимает пистолет-пулемет намертво. Подошвы хлюпают по слизи гигантского моллюска.
– Еще неделю назад почуял, что сердце долго не протянет, – бормочет старик. – Выследил утилитку, шел за ней… Если б только знали, как скучаю… по Анечке, по Мишутке…
– Тише, тише, дед, – осадил Борис. – Придержи коней. Разволнуешься, до рая дотащить не успеем. Скоро увидишь всех.
Силуэт утилитки замерцал за поворотом.
Чем ближе мы к ней, тем прекраснее удивительное существо. Воистину сказочное, из волшебного света, раковина будто конструктор из тысяч рубинов. Кристаллы царапают потолок, едва касаясь, а щупы сияющего киселя колышутся вокруг тела словно под водой.
Утилитку мы обогнали, кладем деда на ее путь ногами к ней. Старик приподнимает голову рассмотреть приближающееся создание, в глазах блестят слезы.
– Сынок, возьми.
Опускает мне на ладони пистолет-пулемет.
– Здесь еще полмагазина. И обувку возьми, твоя износилась, а у меня крепкая…
Стащил с ног обувь, пулемет на моих ладонях похоронили ботинки с высокими голенищами. Я бы возразил, но не до того, в глазах тоже слезы. Утилитка похожа на солнце, что выползает на рассвете из-за горизонта, а я так мечтал увидеть солнце. Божественное создание! Может, это и есть Арх?
Дед улегся как фараон, величественно и умиротворенно, лицо светится счастьем.
– Я к вам, родные мои…
Псевдоподии коснулись его пяток.
Такое существо не может нести зло, оно суть совершенство, так и хочется прикоснуться, пожать лапу, и оно тоже хочет, щуп уже тянется ко мне, разделяясь на тонкие изящные пальцы радужного меда. Здравствуй, друг…
Меня отдернули за шиворот.
Брыкаюсь, будто разлучают с матерью, которую давно не видел. Выронил сапоги, а пулемет чуть не пустил против разлучника, но тот ловок и силен, не дает вырваться.
– Опять двадцать пять! – ворчит Борис. – И чему я только учил, никакого самообладания…
Не сразу дошло, что лицо горит от пощечин, глотаю слезы, колени на полу, руки Бориса все еще держат.
– Эх ты, чудо… Кнута не боишься, а вот на пряник до сих пор иммунитета ноль.
– Домой хочу!..
– Мы дома.
– Нет…
– Наш дом – Руины. Какой-никакой, а дом. Другого нет. Дал нам жизнь. Дал охотничьи угодья. И если не хочешь стать добычей своих же грез, возьми себя в руки.
Знаю, он прав, это чары утилитки, но взять себя в руки прямо сейчас не могу. Агония выворачивает душу наизнанку.
– Ну все-все, тш-ш-ш…
Не пойму, сколько длилось. Может, даже задремал минут на десять. Но к моменту, когда вернулась способность мыслить, утилитка уползла далеко.
День только начался, а я уже как выжатый лимон.
Борис развел костер, вскипятил чаю. Хотя это не чай, сбор каких-то тонизирующих трав, но не важно. Борис дал хлебнуть чего-то явно спиртного, грудь словно выжгло изнутри, но затем наполнила теплая легкость.
Борис, как папаша, надел на меня обувь деда, пришлась в самый раз, а теперь сидит у костра, заливает в дуло пистолета-пулемета масло из бутылочки, рядом лежит шомпол.
Сижу, колени к подбородку, кружка с отваром в ладонях, сквозь шелковые лоскутки пара над напитком смотрю в пламя костра.
– У тебя часом нет кубика Рубика? – спросил я в трансе.
Борис ответил не сразу.
– По-моему, нет. А что?
– Жаль. А я умею собирать. Все шесть сторон. Отец научил. Сейчас бы собрал. А то, боюсь, без практики забуду алгоритм…
– Встретим торговцев, спросим. Только напомни.
– Хорошо.
Я опустил подбородок на колени, а взгляд – на носки ботинок. Теперь моих.
– Она его забрала, да?
– Да, – ответил Борис, проверяя обойму.
– Счастливый…
– Он, может, и на седьмом небе, но до того, как туда попасть, вообще-то прожил жизнь в Руинах. Заслужил человек отдых на старости лет. А ты сперва поживи. В чье-нибудь брюхо всегда успеешь.
Костер горел еще около получаса. Борис возился со мной как усатый нянь, был готов не сдвигаться с места хоть весь день, но я выбрал поход. В лагере зациклюсь на мрачных мыслях, а в пути обязательно будет что-то случаться, станет не до того. Борис выбор одобрил, и мы отправились.
И впрямь попадалось интересное, отвлекало от темных мыслей, но не такое опасное, чтобы темные мысли сменялись более темными. Например, плитожука скрутили яростки, но не могли проломить панцирь, тот поджал лапы, притворился камнем. Или в большом зале проходили по карнизу, а далеко внизу выл пылевой смерчик, рожденный сквозняками. В каком-то туннеле увидели реку кишащих цепезмей, мигрировали куда-то. И много чего по мелочам.
Настроение выправилось. А вот Борис почему-то загрустил, хотя с первого взгляда не скажешь. Улыбается, на вопросы отвечает бодро, рассказывает, но думает словно о другом…
– Помнишь первый день в Руинах? – спросил Борис. – Наткнулись на девчонку в медицинском халате. На нее позарился мерза. А между ней и нами была стеклотина. Ты взял дробовик, пальнул в гада, и стеклотина закрылась. Чем кончилось, так и не узнали.
– Помню, – сказал я.
Хм… С чего он вдруг вспомнил?
– Ты поступил правильно, – сказал он, опять же будто не здесь. Я уловил нотку… сожаления.
– Спасибо, – сказал я осторожно.
– Мы не знаем, принесли наши поступки пользу или нет, но мы хоть попытались.
– Ну да, – пожал я плечами, даже не знаю, что ответить.
– Я хоть попытался, – произнес Борис, глядя вперед.
Что с ним?.. Я тоже посмотрел вперед.
Ого!
Наблюдая за переменами Бориса, я и не заметил, что мы оказались перед воротами. Решетчатые, высокие, словно вход в какой-то собор, вертикальные стрелы прутьев увиты зелеными вьюнами, барельефы на мечеобразной арке в шубе зеленого мха. На стенах горят факелы, за прутьями исчерчена тенями лестница, ведет вверх.
– Вот и пришли, – сказал Борис.
Не верю ушам.
– Колыбель?!
Сердце забилось радостно. Я и не надеялся, что доберемся, а тут вдруг так буднично… Без предзнаменований. Но я рад, конечно. Подумать только, я увижу руинный город: мирных жителей, ремесленников, торговцев…
Словно почуяв нас, подъемный механизм щелкнул, решетка, звеня цепями, начала подниматься.
– Идем, – сказал Борис. – Нас ждут.
И мы пошли.
Решетка поднялась на уровень человеческого роста, проходим под ней. На ступенях тоже мох и вьюны. С каждым шагом лестница поднимает выше, но сама погружается в тень, слышу, как решетка позади опускается.
Входим в еще один длинный высокий зал. На том конце – такая же решетка, идем к ней.
Освещают здесь странные шары в белой полупрозрачной скорлупе, будто гигантские птичьи яйца, внутри что-то мерцает красным. Сферы вжаты в стены белесыми сетками, не только на стенах, но и под ними, растут целыми бутонами, перешагиваем через них, источников красного света не счесть, проход словно затопили окровавленной водой.
Белесые пленки устилают все вокруг, слои внахлест, обломки плит в пушистых шапках, будто шагаю по сугробам при закате, но это не снег, а липкие нити…
Силуэт в плаще, словно залитом кровью, шагает впереди, его сапоги рвут белую массу как ледокол, и каждый шаг дает эхо, так маятник тяжелых напольных часов отмеряет секунды.
– Борис, что это за…
Носок моего ботинка разорвал еще одно розовато-белое полотно, оголился участок пола, из-под ботинка врассыпную хлынули красные пауки.
Лишь сейчас я заметил в лабиринтах нитей копошение, красный свет маскирует, но вижу… Пауки всюду. Такие, как у Бориса, но здесь их столько, зал будто собран из пауков! Я почувствовал себя микробом.
– Борис! Куда мы…
Сделать очередной шаг я не смог. Оказалось, меня уже по пояс обстреляли свежими нитями, руки до локтей тоже. Я как ядрышко одуванчика, нити тянутся из меня во все стороны к брюшкам пауков, и чем сильнее дергаюсь, тем натягиваются туже и обволакивают плотнее.
Голова в панике вертится. В какой-то момент лицо к потолку…
Если бы увидел такое в первый день, точно бы умер от разрыва сердца, обоссавшись и обосравшись. Но тренинг Бориса и закалка руинной жизнью позволили ограничиться криком, в нем смешались страх и гнев.
С потолка падает на канате белого клея красный паучара величиной с корову. Падает на меня, лапы как кошмарный цветок.
Плазма приклеена к спине, пистолет-пулемет на поясе. Не могу ничего.
Все, на что хватило навыков, полученных в Руинах, это не визжать, а стиснуть зубы, когда паук обнял лапами, прижал к чуть теплому, как остывающий труп, телу.
В шею вонзились жвалы.
Глава 24
– Я разочарован, – низкий рычащий голос.
– Прости, хозяин, – голос Бориса.
– Из-за тебя я голодал.
– Я виноват, хозяин. Но как же другие охотники?
– Пришлось давиться тем, что они притащили. Никто не смог добыть ценный экземпляр, и я сожрал худших из них.
– Они заслужили, хозяин.
– И ты будешь наказан.
Молчание.
– Да… хозяин.
Разлепляю веки. Между ними, кроме ресниц, крепкие режущие паутинки, от моих потуг они все-таки лопнули, но теперь веки щиплет, из глаз течет, наверное, кровь.
Борис… Он сидит, преклонив колено и голову, против трона, где восседает… некто огромный и ужасный, помесь человека и паука, но человека пугающе мало. Не сразу понимаю, что существо не сидит на троне, а является с троном одним целым. Вряд ли может передвигаться.
Я сбоку от них, в белом коконе, как мумия в бинтах, в центре огромной паутины, подвешен в паре метров над полом. Моя сеть будто из тросов, такие мог сплести лишь гигант, вроде того, что меня укусил.
И мы трое в сердцевине громадного зала, в нем кишат красные пауки. От тех, что сопровождали Бориса, до великанов, способных дать бой дракону.
Картинка мутная, плывет, тошнота у самых берегов. Меня вырвало, едкая масса течет по подбородку, пачкает кокон.
Укус на шее пылает, словно там выжгли клеймо.
– Мальчишка… экземпляр хороший.
– Я счастлив, что ты доволен, хозяин, – сказал Борис.
– Я… крайне… НЕ доволен.
– Но ведь я привел…
– Ты вел слишком долго!!!
Кулак грохнул по подлокотнику, во тьме под капюшоном вспыхнуло адское пламя глазниц, мозг лорда выплеснул подавляющую волну, Борис зажмурился, стиснул зубы, ему пришлось упереться ладонью в пол, чтобы не упасть, даже у меня в глазах потемнело.
– Было много непредвиденных…
– Мне не нужны оправдания, – отмахнулся лорд. – Ты подвел.
– Да, хозяин…