Оказалось, пока мы дрыхли, на лагерь набрела парочка руинцев, которых Борис знает. Мужчину в ковбойской шляпе зовут Энрике, то ли мексиканец, то ли испанец, ровесник Бориса, а Лиу – китаянка лет сорока с очаровательными морщинками, очень сексуальная. Оба знают на русском десятка три слов и фраз. Остальное добивают жестами. Это чудо, но Энрике и Лиу, вооруженные до зубов, убить нас не пытаются. Кожей ощущаю флюиды безопасности, даже Борис заверил нас, что с ребятами все норм, никакого двойного дна.
Мы сидели у костра, пили душистую травяную настойку из запасов Лиу, обменивались новостями, впечатлениями, Борис рассказал, что мы с Катей новички, что ведет в Колыбель, и наши новые знакомые растрогались, Лиу подарила Кате гору бижутерий, зеркальце, духи, еще какое-то девичье барахло, а мне Энрике оторвал от сердца складной нож в форме полумесяца, горсть конфет, а потом отвел за угол, показал парочку простых, но эффективных боевых приемов, сперва на мне, затем я на нем.
Плохо одно: ушли они так же внезапно, как и свалились на наши головы. Спешат по какому-то важному поручению.
Энрике и Лиу, помахав нам в конце коридора, скрылись за поворотом, и мы с Катей выразительно посмотрели на Бориса, тот понял сразу.
Точно без подвоха? Не вернутся, чтобы прикончить?
Борис с отеческой улыбкой покачал головой. Затем вновь посмотрел туда, где исчезли приятели, на лице тень боли, но Борис подавил быстро.
Словно хотел догнать, отправиться с ними, но его что-то держит, и он ничего поделать не в силах.
– Неужели так бывает? – изумилась Катя, глядя туда же, куда Борис, арбалет повис в пальчиках безвольно. – Думала, здесь одичали все, каждый против каждого…
– По большому счету, да, – кивнул Борис, зубы вытягивают из пачки сигарету, чирк зажигалки, дымок, взгляд переводится на Катю, Борис цедит: – Но не все плохо в Руинном королевстве. Иногда.
– Иногда, – эхом вздохнул я.
– Во-во, иногда, – подчеркнул Борис. – Бдительности не теряем, ребятки. Пакуем вещички и вперед!
Укладываем пожитки по сумкам, дурачусь бросанием объедков и прочего хлама, оставшегося от посиделки, в огнедышащую пасть дракона-факела, мусор сгорает в пламени мгновенно или проваливается в глотку, железный гад даже не поперхнулся.
Продолжаем топать за Борисом в Колыбель. Надеюсь, место хоть отчасти такое же уютное, как название. Катя снова перепрыгивает трещину в полу, я уклоняюсь от выскользнувшего из каменной десны в потолке кирпича. Такое стало делом обычным, с назойливой регулярностью на нас падают плиты, руки и головы статуй, крошево колонн, дуги арочных сводов.
– Почему Арх создал именно руины? – не выдержал я, когда меня чуть не прибил очередной камень. – Почему не лес, не роскошный дворец? Почему именно древние ветхие развалины?
– О, хочешь знать, откуда взялись Руины? – рассмеялся Борис. – Об этом теорий расплодилось как тараканов в помойке.
– Расскажи хоть одну, – попросила Катя, перескочив толстый ползучий корень, что лезет из стены и уходит в противоположную.
– Ну, к примеру, есть версия, что Руины, – начинает Борис, – это гигантский монстр. То ли покрывает поверхность целой планеты, то ли и есть сама планета, а то и вовсе дрейфует где-то в черноте космоса или даже в сердцевине черной дыры. И эта мегатуша как-то вырывает со всех краев Вселенной своих жертв, как осьминог с тысячами щупалец, и пожирает, а мы, значит, у него в кишках перевариваемся.
– Хрена се! – воскликнул я. – То есть, коридоры – кишки этой зверюги?
– Вроде того, – кивнул Борис.
– А как он забирает нас из наших миров? – спрашивает Катя.
– А черт его… – пожимает плечами Борис. – Ты же видел стеклотину, Владик.
– Та, что телепортирует добычу в другое измерение и там жрет?
– Угу. Можете считать, Руины делают нечто подобное. Расставляют в нашем мире невидимые потусторонние сети, выжидают, а когда мы попадаемся, швыряют сюда. Предвижу вопросы и говорю сразу: что за сети, где расставлены и по каким критериям сеть выбирает добычу, не знаю. Может, случайно. Арх вообще обожает хаос и случайность. Кстати, говорят, Арх и есть та самая тварь, кишками которой являются Руины.
– Картинка жесть, – резюмирую я. – Хотя верится слабо. Очень уж геометрически правильные кишки у этого Арха. На плиточки поделены, линеечкой вымерены, да еще из камней. И держатся на соплях. По-моему, такой кишечник умеет лишь разваливаться. Куда уж ему переваривать…
– Плохо знаешь Руины, Владик, – отвечает Борис. – Хотя логика в твоих словах есть. Но я не рассказывал, как умирают старые корижоры.
– И как же?
– Старый корижор не может трансформироваться в истинный облик, так и умирает в камуфляже, в виде коридора. Так вот, есть мнение, что давным-давно все коридоры были корижорами, то есть, весь лабиринт был громадным кишечником, эластичным, упругим, пульсирующим и так далее. Как выглядит корижор, видел сам.
– Да уж, хрен забудешь.
– Но прошло время, кишечник начал стареть, терять упругость, подвижность, мясные стенки стали костенеть, плоть превращалась в камень, это привело к тому, что попадающая в кишечник добыча научилась выживать, сбегать от шипов, от рек пищеварительного сока, от мускульных тисков и прочих средств умерщвления. Это как пытаться выжить в ядовитом топком болоте, первым руинцам было на порядок хуже, чем нам, но выживали. И тогда сегменты кишечника научились имитировать коридоры, научились в таком состоянии выжидать долго, чтобы усыплять нашу бдительность. Но годы продолжали утекать, и кишечник окаменел полностью, так и остался в виде коридоров, время начало их рассыпать, лишь немногие сохранили способность превращаться в плоть. Хотя иногда рождаются новые корижорчики, есть даже версия, что этот молодняк скоро сольется в новый живой суперкишечник, вроде феникса, что возрождается из пепла.
– Жуть! – выдохнула Катя.
– Но ты, похоже, не веришь, – обратился я к Борису.
– Не верю, – согласился тот. – Как не верю и в байку про гигантские кишки, что плавают в космосе. Но многие верят. Например, адепты культа Кровавого Арха.
– Да уж, считать, что за всем стоит прожорливая тварь, вполне в духе людоедов… А сам ты веришь в какую теорию?
– Ни в какую.
– Серьезно?
– Абсолютно. Какая разница? Это ничего не меняет. Чем бы ни были Руины, они опасны, и надо знать, как выжить, а философия – на десерт. Если до десерта очередь вообще дойдет.
Я не стал вытягивать из Бориса жилы, хотя чувствую, от ответа уходит. Версия о Руинах у него есть, и он в нее верит. Не может человек не верить ни во что, атеисты – и те верят. Не в Бога, так в другое. В прогресс, например.
Пол задрожал. За горстку секунд дрожь взлетела по экспоненте. Я уже чувствовал однажды такую дрожь, и хвала гормонам, что страх в тот раз въелся в шкуру, иначе б сейчас шкура не среагировала вовремя.
Я отпрыгнул назад, ухватив в кольцо рук Катю, та вскрикнула, но я почти не расслышал, грохнуло страшно, мы упали, нас присыпало каменными листиками и зернами.
Из пола, где мы с Катей были только что, торчит нервод.
Борис по ту сторону живой сети, складки плаща колышутся после разворота, дробовик в ладонях опущен, сигарета из левого уголка оскала перекочевала в правый, кончик засветился оранжевым, пыхнул синий дымок, Борис голову медленно запрокидывает, ведя взор от корня нервода до верхушки, та вонзалась в потолок, крепкое словцо заглушил треск тока.
Щупальца распяли полость туннеля на копьях, тяжелые граненые острия вбуриваются в плиты, серый щебень брызжет плотными вихрями. Свободные хлысты извиваются, вспыхивают саблевидные блики, трещат искры, их белые ломаные цепочки льются, сплетаясь в ручьи, вдоль щупальцевых гребней.
Кнут рассекает воздух близко от Кати, та взвизгнула, я успел ее отдернуть, поднимаю на ноги, девчонку от страха трясет, удерживаю с трудом.
Мой взгляд скачет, ища выход.
В стене справа нет плиты, блоки вокруг пустой ячейки держатся на честном слове, на них черный цветок трещин.
Хватило пары ударов ботинком, чтобы этот натюрморт обрушился, брешь изрыгнула волну рассыпающихся брикетов в облаке пыли, вталкиваю туда Катю, ныряю сам.
Нас принимает коридор-сосед, треск и грохот здесь глуше, но по-прежнему хочется съежиться. Чуть поодаль стена выплевывает плиту, вслед за второй блеснула рукоять дробовика, в край третьей вгрызаются пальцы Бориса, блок исчезает. Тащу Катю к готовящемуся люку, ладонь толкает ее меж лопаток, Катя пробегает вперед.
Стену под моими ногами прошивает щупальце, спотыкаюсь, лечу как ракета, но в полете нервод лодыжку заарканил, меня рвануло назад, от впившихся шипов я вскрикнул раньше, чем от удара о пол, но и того не ощутил, чувствительность сжег разряд тока, меня парализовало, в глазах мигает темнота, линии размылись, могу лишь наблюдать, как зубастая веревка волочет меня в черную пасть стены.
В корень мясного плюща вонзился арбалетный болт, брызнул темный густой фонтанчик, по ту сторону стены взревело, казалось, рев засосет все вокруг, но хватка монстра тем не менее ослабла.
Катины ногти впиваются мне в плечи, я должен был взвыть от боли, пальчики стиснули намертво, будут синяки, но чувствую лишь факт прикосновения, кожа почти не слышит тепла ее хрупкого тела, когда она перекинула мешок по имени Влад себе на спину, нет сил даже обнять ее, меня едва хватает на то, чтобы пьяно переставлять ходули.
Из бокового лаза впереди торчит лапа Бориса.
– Шустрей, детки!
Лапа подхватывает меня, миг темноты, и меня мягко выбрасывает в коридор, откуда мы сбежали, но теперь по другую сторону от нервода, из дыры выныривает Катя, Борис ставит меня на ноги, я уже могу хотя бы держать равновесие.
Буйство нервода медленно, но верно затухает, усеянные шипами черви вползают обратно в гранитные норы, гибкие пилы еще крошат попадающиеся на пути камни, в сумраке застывают на миг и исчезают белые деревья разрядов, но это лишь досада оставшегося голодным хищника, что прячется в логово, не более.
– Пять с плюсом за реакцию, Владик, – сказал Борис, глядя, как гребни наждачат края нор, пока щупальца вползают, это напоминает рычание. – Секундой позже, и вас с Катюхой пригвоздило бы к своду.
Я и Катя пыхтим вразнобой, но все же неким слаженным дуэтом, а когда в каменную толщу ускользают копья, перевожу взгляд на Катю, она тоже поднимает на меня глаза, лишь сейчас осознаю, что руки стиснуты кольцом вокруг ее талии, утонули в мягком, теплом облаке шубки, а Катя высвободиться и не пробует. Прижимается чуть крепче.
– Спасибо, – шепчу.
В ответ смущенная улыбка, глазки опускаются, читаю в них вину за то, что бросила, когда меня чуть не сожрало болото, затем хрустальные сферы вновь отражают меня, Катя улыбается лучезарно.
– Обращайся.
Нас пробивает на "хи-хи".
Спешим убраться, но адреналин из кровеносных русел отхлынул, обнажив боль в лодыжке, и через пару коридоров мне приходится опустить задницу на замшелый пласт стены, тот рухнул, наверно, лет сто назад.
Катя с заботой, безболезненно, словно прошла медсестринские курсы, снимает с меня ботинок, закатывает штанину, под ней кровоподтеки, блестящие бордовые ямки от шипов. Борис опустился напротив меня на колено, плащ укрыл веером огромную площадь, пальцы быстро и грубо, как у полевого хирурга в окопе, прощупывают, я сквозь зубы шиплю.
– Кости целы, – заключил Борис, поднимаясь, плащ обтек фигуру, точно ртуть.
Достает из торбы аптечку и термос, Катя моет мне ранки теплой водой, в воздухе запахло спиртовыми растворами, лодыжку оплела повязка, бинт белоснежный, в коридоре аж посветлело, Борис приготовил из воды в термосе чай, мы трое минут пять уютно журчим.
– В прошлой жизни я бы ценил такой момент? – спросил я себя вслух, выпив последний глоток.
– Вопрос риторический, – сказал Борис.
Кружки звенят, возвращаясь в торбу.
– Чай после кровавого рубилова это событие. Особенно когда новое рубилово не за горами.
– Так спокойно, – вздохнула Катя, прислонилась ко мне, обнимает себя за плечи, моя рука тоже обнимает ее, сидим на островке стены как воробышки в серый дождь под краем крыши. Катя смотрит куда-то в пол, произносит грустно: – Интересно, когда этот покой закончится?
Лязгнула сталь, в кулаке Бориса блестит нож, его взгляд поверх нас, за наши спины, вокруг глаз потемнело от сеток морщин.
– Сейчас.
Я ощутил резкий холод, когда мы с Катей разорвали объятия, нас подбросило, развернуло в разные стороны, лица обращены к концу коридора, ладонь обожгло льдом от рукояти пистолета.
Под аркой мужчина опирается рукой на косяк, ноги подкошены. Будто выбрался из джунглей, рожа в туче растительности, плечи под лохматыми волосами, усы и борода до пупа. Торс голый, в грязи, штаны как после затяжного бомжевания, лоскуты висят голодными языками, ступни босые.
Рука, что упирается в стену, до локтя в перчатке из стальных пластин, вместо пальцев огромные плоские когти, каждый словно кривой кинжал, наверное, такое оружие было у каких-нибудь средневековых ассасинов или рыцарей тайных священных орденов. Если б не штаны, смотрелось бы эпично.
– Новичок, – сказал Борис. – С оружием повезло. А со шмоткой не очень…
Внешне ровесник Бориса, даже старше, хотя, наверное, из-за бороды и усов. Пьяная поза настораживает. Но ран не видно. Что с ним? Убегал от монстра? Выдохся? Борода блестит, чем-то промочена. Человек приподнимает голову, та выплывает из тени, как луна из-за облака, в его глазах что-то не то, но что, не пойму, слишком далеко.
У рта пена, и до меня дошло: влага на бороде – слюна!
– Бедняга, – вздохнул Борис. – Мужику не повезло еще раньше.
– В чем? – спросил я, глядя на Робинзона.
Мужчина оттолкнулся перчаткой от стены, лязгнули когти, фигура бредет на нас, но ее повело наискось, бородач прилип руками и туловищем к стене напротив, мычит как пьяный.
– Что ему нужно? – спросила Катя на грани истерики, арбалет готов плюнуть стрелу.
– Уже ничего, – вздохнул Борис снова, жалости в голосе стало больше.
Мужчина вновь оттолкнулся, плетется к нам, его шатает, скоро шмякнется, но все же не падает, в таком вот алкашном стиле разбег, несется на нас, рычит, губы дрожат, с них брызжет, когти блеснули в замахе.
Катя вскрикнула.
Прицелился мужик хреново, не в меня, не в Бориса, а в щель между, нам ничего не стоило отшагнуть в разные стороны, бомж-берсеркер пронесся мимо, споткнулся, улетел далеко вперед, грохнулся, инерция протащила по ковру обломков, я поморщился – наверное, так чувствует себя морковь на терке, – и вояка замер.
Но его локти тут же вздыбились, хрипение, бульканье, хрюканье, как из напившегося в зюзю, мужик от пола медленно отжимается, встает на четвереньки.
– Он что, пьяный?! – крикнула Катя.
Борис качает головой.
– Зомби.
– Кто? – переспросил я. – Живой труп, что ли?
– В каком-то смысле.
Тот, кого Борис назвал зомби, кое-как распрямился, шатается, косой круговорот к нам, вижу глаза, испуганно ахает Катя. Глаза его закатаны, лишь белки в красных сетках, во рту пузырится пена.
– Помнишь, я рассказывал, Влад, – говорит Борис, – иногда новички переносятся в Руины уже мертвыми.
– Помню…
– Так вот, бывает хуже. Иногда новички переносятся сошедшими с ума. Причина, как и в случае с мертвецами, известна только Арху. Безумцев даже больше, чем трупов. Что-то у него в мозгу переклинило, и назад не вернешь. Есть лишь один способ помочь…
Зомби пошел на нас, мычание перешло в рык, когти заскрежетали друг о друга.
Я посмотрел на Бориса с надеждой.
– Сделаешь ты?
Борис взирает на психа как бог, который видит будущее созданных им муравьев, копошащихся под ногами, как свою ладонь.
– Считай, уже сделали за нас.
– Кто?
Зомби замахнулся перчаткой, но вновь спотыкается, падает. Долететь до пола не успел, из плиты, которую накрыла его тень, выстрелили во все стороны пики, у меня чуть сердце не выскочило, крик Кати. Мужчина замер в воздухе в позе распятого осьминога, насаженный на пики. Ручейки крови дружно побежали не только по шипам гигантского репья, но и внутри них, как по носам комаров, к корню – тот, наверное, под плитой.
Торчу как столб.
– Какого…
Борис прячет клинок в ножны.
– Это убьеж.
Тело зомби просело, шипы вылезли из спины, перчатка болтается.
– Ага, – торможу я. – Убьеж, значит…
Катя, что странно, не начала трястись в истерике и верещать. Подошла ко мне вяло, искаженная мордочка уткнулась мне в жилетку, я приобнял, не выпуская пистолет, взгляд мой прикован к адскому кусту, плечо потеплело от Катиных слез. Знаю, ей страшно, натура такая, пугливая, но бояться устала, душевных сил уже нет – лишь горечь.
Борис подошел к кусту, когтистая перчатка соскользнула с мертвого предплечья в живые ладони, пальцы вертят в лучах скупого света перед носом Бориса.
– Вещица знатная!
Кидает мне.
Свободной кистью ловлю. Едва удержал, тяжеловата, зараза. Хотя да, вблизи красивее…
Я ткнул подбородком в бутон кошмарных игл.
– Эта тварь была тут, пока мы отдыхали?
– Само собой, – ответил Борис.
– Почему не проткнула нас?
– На эту плиту вы не наступали.
– А если бы…
– Я заметил сразу, такие плиты в характерных дырках и трещинках от предыдущих выбросов. Если что, я бы предупредил.
Что ответить, не знаю. Спасибнуть было бы логично, но глупо. Борис спасал наши шкуры столько, что "спасибо" магический эффект утратило.
– Тут еще видимость более-менее. Бывают коридоры с туманом, пол не разглядеть, убьежей в таких местах целые плантации.
– Убьежик в тумане, – хмыкнул я мрачно.
Вновь пауза. Поглаживаю волосы Кати кулаком, что стиснул пистолет, Катя почти успокоилась.
Слышу какой-то всеобъемлющий гул, тот медленно нарастает…
Вскоре пришлось бежать, на запах крови слетелся комарой. Оглядываясь на бегу, я видел, как серые реки насекомых хлынули волнами сразу с трех коридоров перекрестка, убьеж с добычей исчезли мгновенно в жужжащем киселе. Я пустил Катю вперед, стальная перчатка села мне на руку, пластины распирают сумрак сотнями лучиков. От комаров перчатка спасти не может, но с ней я тверже, словно паладин, несущий бремя ради высшей цели, а не просто выживающая в канализации крыса.
Глава 10
Бежим долго, хлопают Катины ладошки, давят комаров. Гул за спиной в итоге стихает, останавливаемся. Серая летучая каша в конце каменной трубы колышется на месте, как призрак из глубин загробного царства, а затем, наверное, туда и возвращается…
– Повезло, – сказал Борис.
– Да уж, – говорю, – если б накрыла эта туча…
– Повезло, что не встретили комарока.
– Кого? – не поняла Катя.
– Хозяина комароя. Засранец еще тот… За десять лет охоты на местных тварей я ни разу не смог его завалить. Наоборот, всякий раз он чуть не вонзал в меня нос.
Я сжал бронированный кулак, когти лязгнули, высекли искры.
– Красиво, – сказал Борис. – Но против него бесполезно.
– А волкоршуна?
– Волкоршуна лучше пулей, как и всех прочих, но можно и этим, если везучий…