В то время я не последовал Ему, хотя и ловил каждое Его слово. Даже когда многие начальствующие над священниками провозгласили Его лжепророком, презрев и отвергнув, Его учение притягивало меня к Нему.
- Какой–то плотник из Назарета - Мессия, помазанник Божий! Даже предположить такое - кощунство!
Никто из нас - включая Его ближайших друзей - не догадывался, что имел в виду Иисус, говоря: "Когда вознесете Сына Человеческого, тогда узнаете, что ЭТО Я".
* * *
В конце недели, полный тревог и надежд, я подошел к Иисусу. Я встречался уже с Петром, Андреем и Матфеем. Свел знакомство с Иоанном, и тот побуждал меня: "Поговори с Учителем". Я не смел поделиться с Иоанном своей самой сокровенной надеждой: сделаться учеником, быть признанным достойным сопровождать Иисуса в Его странствиях.
Несомненно, вся моя учеба, упорный труд и самопожертвование подготовили меня к тому, чтобы быть допущенным в число учеников. Я думал, что могу оказаться Ему полезен. В конце концов, у меня были связи. Мне хотелось, чтобы Иисус узнал, как усердно я старался блюсти Закон всю свою жизнь. Я ждал, что, узнав обо всем, Он даст мне ту уверенностъ, в которой я так нуждался. У меня было, что предложить Ему. Он примет меня с распростертыми объятиями. Так я думал.
Глупец!
Никогда не забуду глаза Иисуса, когда Он отвечал на мои вопросы.
Я искал Его одобрения - Он же показал мне, что я нахожусь во власти гордыни и самообмана. Я лелеял надежду стать одним из Его учеников. Но Он сказал мне, что я должен сделать, чтобы восполнить то, чего мне недостает. Я получил неоспоримое подтверждение, что Он Мессия. Он заглянул мне в самое сердце, обнажив такие глубоко запрятанные тайны, о которых я и сам не подозревал.
А потом Иисус сказал то, что так жаждал я услышать:
- Приходи и следуй за мною.
И я не мог Ему ответить.
Иисус ждал. В Его глазах светилась любовь.
Он ждал.
Бог ждал - а я молчал!
О, я верил в Него. Я не разумел всего, что Он творил, но твердо знал: Иисус - Мессия!
И все–таки я ушел. И вернулся к тому, что было мне так хорошо знакомо - к жизни, которая была пуста.
* * *
Шли месяцы. Как страдал я, терзаясь мыслями о Шеоле! Когда я поднимался по ступеням Храма, раздавая монеты нищим, внутри у меня все сжималось. Я знал правду. Не ради них то была жертва, а ради меня самого. Благословение - вот что мне было надобно! Чтобы было еще одно очко в мою пользу, поступок, который поможет укрепиться в уверенности, что можно надеяться на лучшее. Для меня.
То, что прежде я почитал за благословение и расположение Господа, превратилось в проклятие, в испытание для души моей. И я не прошел это испытание: моей веры недоставало, чтобы отречься от того, что обеспечивало почет, положение в обществе и приятную жизнь. Я снова и снова терпел поражение. День за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем.
Лучше бы я никогда не слышал имени Иисуса! Слова Его не принесли покоя моей растревоженной душе, напротив, огнем жгли мне совесть и разрывали сердце. Основания моей жизни Он превратил в руины.
Приближалась Пасха. Евреи стекались в Иерусалим. Я слышал, что Иисус въехал в город на молодом осле, а люди устилали Ему путь пальмовыми ветвями и пели: "Осанна сыну Давидову! Благословен грядущий во имя Господне! Осанна Богу в вышних!"
Иисус, Мессия, явился.
Я не пошел Его встречать.
Войдя в Храм, Он взял бич и изгнал оттуда меновщиков и торговцев, заполонивших двор, предназначенный для язычников, ищущих Бога. Он негодовал на тех, кто превратил дом Отца Его, дом молитвы, в разбойничий вертеп. Люди бежали от Его гнева.
Я не был там. Я узнал об этом позже.
Каждый день Он учил в Храме. Его притчи обличали лицемерие религиозных вождей, разжигая их ненависть, но те притворялись, что ничего не понимают. Они извращали Его слова, пытаясь обратить их против Него. Притесняли тех, кто Его любил, и даже пригрозили вышвырнуть из Храма бедного калеку за то, что он, исцеленный Иисусом в субботу, взял и понес свою постель.
- Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры!
Я дрожал при звуке Его голоса. Прятался при Его приближении.
- Все дела свои делаете с тем, чтобы видели их люди! Потому–то, когда молитесь, надеваете на лоб и на руку коробочки шире, чем у других, и кисти на одежде делаете длиннее. Любите на пиру сидеть на почетных местах и в первом ряду в синагогах! Горе вам! - Голос Его гремел, многократно усиленный эхом в коридорах Храма. - Пожираете имущество вдов и потом напоказ долго молитесь!
Книжники возмущались, но не в силах были заглушить поток истины, изливавшийся из Его уст. Он осуждал и священников, которые должны были пасти Божий народ, как пастыри, а вместо этого уподоблялись хищным волкам, не щадящим стада.
- Вы обходите море и сушу, дабы обратить хотя бы одного; и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас! Вожди слепые! Глупцы! Дотошно отсчитываете десятину с мяты, аниса и тмина со своего огорода, но оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру.
Стены храма дрожали от раскатов Его голоса. Голоса противников обращались в ничто перед Его гневом. Меня трясло от ужаса.
- Вы не увидите Меня отныне, доколе не воскликнете: благословен Грядущий во имя Господне!
Он ушел из Храма. Ученики следовали за Ним, как овцы за пастухом. Одни оглядывались назад с опасением, другие - с горделивым торжеством. Раздались злые голоса. Книжники, фарисеи, священники - все как один подняли крик. Выльется ли на улицы эта неприкрытая ненависть? Лица, искаженные яростью. Рты, изрыгающие проклятия в адрес Назарянина. Иные раздирали одежды.
Я бежал.
Я мало помню о своих переживаниях того дня - только то, что бежал от гнева, бушевавшего в Храме. Иисус удалялся прочь со своими учениками. Какая–то часть меня неудержимо влеклась к ним, в то же время практическая сторона моей натуры меня останавливала. Я сказал себе, что у меня нет выбора. То, что попросил меня сделать Иисус, обесчестило бы имя моего отца. Я знал, что к другим Он не предъявлял таких требований. Почему же хочет так много от меня?
Слова Его, как обоюдоострый меч, отсекали любой самообман. Я не был тем мужем Божьим, каким привык себя считать.
И тогда Иисус обернулся и посмотрел на меня. На какое–то мгновение я встретился с Ним глазами: Он не отвел взгляда, в нем читалось приглашение. Чего же я хотел? Вернуться в Храм - к моим молитвам и тихому созерцанию, не обращая внимания на то, что происходит вокруг? Или последовать за Человеком, который видел всю мою внутренность и все тайны сердца? Первое не требовало от меня ничего; второе - все.
Я потряс головой. Он ждал. Я отступил назад. Я видел, как в глазах Его мелькнула скорбь, и Он двинулся дальше.
Ныне я испытываю эту скорбь. Сегодня она мне понятнее, чем когда–либо раньше.
И еще раз я увидел Иисуса, когда Он висел на кресте меж двух разбойников на Голгофе. Над головой Его была прибита табличка с надписью по–еврейски, по–гречески и по–латыни: "Иисус Назарянин, Царь Иудейский".
Не могу описать, что пережил я при виде Иисуса, прибитого к римскому кресту за воротами города. Мои знакомцы швыряли Ему в лицо проклятия. Даже в час Его смертных мук они не знали милосердия. Я испытал гнев, разочарование, облегчение, стыд. Я пытался оправдать себя. Получалось, что я все–таки не отвернулся от Бога. Я лишь отверг очередного лжепророка. Ведь так?
Что же это говорило обо мне? Я почитал себя праведным человеком, всегда стремящимся служить и угождать Богу. А Иисус показал, что я не тот, за кого себя выдаю. Даже теперь, годы спустя, во мне живет то ощущение стыда. Как высокомерен я был! Как упорно закрывал глаза на истину! Мне было стыдно и за религиозных начальников. Люди, к которым я относился с почтением и трепетом, стоя у подножия креста, выкрикивали оскорбления, насмехались, издевались над умирающим. Они не ведали жалости, не выказывали милости. И даже рыдания матери Иисуса и женщин, которые плакали вместе с ней, бессильны были пробудить в них сострадание.
Среди них был и учитель, у ног которого я провел столько времени. Они напоминали мне стервятников, терзающих полумертвую жертву.
И мне было суждено стать таким же?
А где же были ученики Иисуса? Те, что провели с Ним последние три года жизни, оставив дом и ремесло ради того, чтобы последовать за Ним? Где были те, что, стоя вдоль дороги, махали пальмовыми ветвями и пели хвалу, когда Иисус въезжал в Иерусалим? Неужели все это происходило лишь неделю тому назад?
Помню, я подумал: Разве вина этого бедного плотника, что мы возлагали на него слишком большие надежды? Когда был дан выбор между мятежником Варравой и человеком, проповедавшим мир с Богом, народ просил свободы тому, кто убивал римлян.
В воротах стоял Никодим, по лицу его стекали слезы, теряясь в прядях бороды. Запрятав глубоко в рукава ладони скрещенных рук, он раскачивался взад и вперед в молитве. Я приблизился к давнему другу моего отца, встревоженный при виде такого горя.
- Могу ли я чем–нибудь помочь?
- Скажи спасибо, Сила, что отец твой не дожил до этого дня. Они не слушали! Были готовы на все, чтобы осуществить свой замысел. Беззаконное судилище среди ночи, ложные обвинения, лжесвидетели - приговорили невинного. Прости нас, Боже!
- Ты честный человек, Никодим, - Я думал его оправдать. - Назарянина распяли римляне.
- Все мы Его распяли, Сила, - Никодим глядел на Иисуса. - Даже сейчас - в этот самый миг, когда мы смотрим, как Он умирает, - сбываются Писания.
Я оставил его наедине с его горем. Слова его напугали меня.
Я отметил Пасху, как того требовал Закон, но не испытал никакой радости, заново переживая избавление Израиля из Египетского рабства. Из головы не выходили слова Иисуса: "Блаженны нищие духом…". Те, кто осознает, как нуждается в Боге. "…ибо их есть Царствие Небесное".
В Египте, покарав Египтян, Бог сделал так, что смерть миновала жилища Его народа. Если Иисус и в самом деле был Мессией, как думал я какое–то время, и как до сих пор верил Никодим, какой же будет Божья кара? И какая остается для нас надежда, что Бог вмешается?
Ночью мне приснился Иисус. Я снова видел Его глаза. Он смотрел на меня и ждал, как в день, когда уходил из Храма. Когда я проснулся, город был тих и темен. Сердце мое тяжело стучало. Я чувствовал: что–то носится в воздухе.
- Я есмъ путь и истина и жизнь, - говорил Иисус. Утверждение Бога или слова безумца? Теперь я не знал.
Путь был потерян, истина - заглушена, надежда на жизнь, которую нес Иисус, умерла вместе с ним.
Казалось, все кончено.
* * *
- Ты давно не даешь себе отдыха, Сила, - в дверях стоял Епенет. - Когда мы попросили тебя записать свою историю, вовсе не подразумевалось, что ты должен превратиться в ее раба.
Сила вложил перо в футляр и подул на последние написанные им буквы.
- Я заблудился в прошлом.
- Это путешествие тебя утешило?
- Не особенно. - Он аккуратно скатал свиток. Мышцы затекли, болела спина. Он встал, потянулся. - Я был глух и слеп.
- И Христос отверз тебе уши и очи. Идем, друг мой. Прогуляемся вместе в саду.
Под солнечным теплом скованные напряжением плечи Силы расслабились. Он полной грудью вдыхал морской воздух. По саду порхали птицы, с шумным шорохом крыльев взлетая вдруг из укромных насиженных мест. Здесь он чувствовал себя в безопасности, будто за тысячу миль от Рима, от арены, от обезумевшей орущей толпы, - и все же недостаточно далеко, чтобы убежать от воспоминаний о случившемся там.
- О чем ты писал сейчас?
- О смерти Христа.
- Все отдал бы за то, чтобы увидеть Его лицо - хоть на миг.
Сила внутренне содрогнулся, подумав о потерянных годах, которые мог бы провести подле Иисуса.
- Что в Нем запомнилось тебе больше всего?
- Глаза. Когда Он смотрел на меня, я знал, что Он видит все.
Епенет ждал продолжения, но Сила вовсе не собирался удовлетворять любопытство римлянина, - что же такое это "все".
- Ты тоскуешь по Иерусалиму, Сила?
На этот вопрос ответить было довольно несложно.
- Иногда. Но не по нынешнему Иерусалиму. По тому, каким он был когда–то. - Да правда ли и это? Разве он тосковал по тем далеким дням, еще до пришествия Христа? Нет. Он тоскует по новому Иерусалиму, который будет в конце времен, когда вернется Иисус.
- У тебя там родные?
- Кровных нет. Но, возможно, есть братья и сестры. Христиане. - Может быть, кто–то все еще живет там, накрепко врос корнями, как иссоп между камнями городской стены. Он надеялся, что это так, и не переставал молиться, чтобы народ его покаялся и признал своего Мессию. - Не знаю, остался ли кто. Только надеюсь. Прошли годы с тех пор, как я покинул Иудею.
Пусть Господь всегда призывает туда проповедующего, чтобы дверь овчарни не затворилась перед Его народом.
- Может, ты вернешься.
Сила хмуро улыбнулся.
- Я бы предпочел, чтобы Бог призвал меня в небесный Иерусалим.
- Призовет. Когда–нибудь. Мы все молимся, чтобы твое время не настало так скоро.
Есть молитвы, которыми лучше не молиться, - подумал Сила.
- Останься я в Риме… Может, я уже был бы там. - Пожалуй, ему надо было остаться.
- Божья воля была, чтобы ты оказался здесь, Сила.
- Эти свитки драгоценны. Их необходимо сохранить. - Он остановился у фонтана, плеск воды действовал на него успокаивающе. - Мне бы сидеть и делать их копии, а не расписывать свои злоключения.
- Нам нужны свидетельства таких, как ты - тех, кто ходил с Иисусом, слышал Его учение, видел чудеса.
- Это не про меня. Я же говорил. Я уверовал слишком поздно.
- Но ты был при этом.
- В Иудее. В Иерусалиме. Однажды в Галилее. В Храме.
- Напиши, что помнишь.
- Помню скорбь. Помню радость при виде воскресшего Иисуса. Помню, как изгладились мой стыд и чувство вины. Помню сошествие Святого Духа. Помню тех, кто служил Христу и за это принял смерть. Их было столько, что я потерял им счет. Мои лучшие друзья уже с Господом, и я чувствую… - он стиснул и разжал кулаки.
- Зависть?
Он резко выдохнул воздух.
- У тебя слишком зоркий глаз, Епенет. - Он жалел, что сам не в состоянии сохранить подобную ясность взгляда, ощущая, как барахтается в тине собственных переживаний. - Меня переполняют чувства, и боюсь, ни одно из них не является отражением Духа Божьего.
- Ты не Бог, ты человек.
- Готовенькое оправдание, которое я, увы, не могу принять. Петр висел на кресте вниз головой, испытывая смертные муки, и все же молился за тех, кто пригвоздил его к этому кресту! Молился за всех, кто был там, на арене. Теми же словами, что наш Господь: "Отче, прости им". Прости - все это жалкое человеческое отребье. А я о чем молился? О суде! Чтобы они исчезли без следа! Я бы с великим удовольствием посмотрел, как Божий огонь испепелит каждого римлянина в отдельности и сам Рим со всеми ими вместе взятыми!
Епенет молчал, и Сила подумал, что понимает его.
- Ты все еще хочешь, чтоб я оставался под твоей крышей?
- В моих жилах течет римская кровь. Ты сейчас призываешь Божий суд на меня?
Сила закрыл глаза.
- Не знаю.
- Честный ответ, и за него я не выгоню тебя вон. Сила, я испытывал такую же горечь, когда несколько моих друзей погибло от рук зилотов в Иерусалиме. Я ненавидел всякого еврея, попадавшегося мне на глаза, и мстил, когда только представлялась возможность. Не знаю, сколько ваших я убил или арестовал. А потом встретил мальчика. По возрасту, примерно, как Куриат. И у него было мудрости побольше, чем у любого взрослого мужчины. - Епенет тихо рассмеялся. - Он сказал, что знает Бога всего творения, и что этот самый Бог тоже хочет познакомиться со мной. Так я в первый раз услышал о Христе. Чудо, что я послушал.
- Ты был мудрее меня.
- Ну, ты же пришел к вере, в конце концов. Это главное.
- Когда ты был в Иудее?
Что–то промелькнуло в глазах римлянина.
- Много лет назад. Ну и страна! Коварство и жестокость обитают не только в стенах Рима, друг мой. Люди везде одинаковы.
- И некоторые не меняются никогда. После стольких лет я нахожу, что вера моя не крепче, чем в первые недели по вознесении Христа.
- Ты страдаешь, потому что любишь Его, Сила. Любишь Его народ. Любовь приносит страдания. Бог направит тебя на путь.
К ним вышел Макомбо.
- Братья и сестры уже собираются.
Сила присоединился к общей молитве и пел хвалу Иисусу вместе со всеми. Когда Патробас стал читать письмо Петра, он закрыл глаза и спрятал лицо в ладонях. Никто не просил его ничего сказать. Молчал даже Куриат, хотя и сидел рядом с Силой. Была там и Диана. Сила подумал о Петре и его жене. Они всегда подтрунивали друг над другом, как делают это люди, много–много лет прожившие бок о бок в любви.
Диана улыбнулась ему, и сердце его подпрыгнуло.
Ему случалось раньше переживать ощущение безграничного счастья. И всякий раз это было связано с Иисусом.
Он смотрел, как Епенет беседует с Макомбо, как Урбан пересмеивается с Патробасом. Эти люди пронзительно напоминали встретившихся ему в Иерусалимской горнице много лет тому назад - мужчины, женщины, рабы, свободные, богатые, бедные. Иисус объединил их в одну семью. Одно во Христе, одно Тело, один Дух.
Тьма, сгустившаяся вокруг него, немного отступила, появился какой–то проблеск уверенности. Уверенности не в себе, а в Том, кому он был обязан своим спасением.