Мое внимание привлекли странные звуки, доносившиеся из моего номера. Словно кто-то тараном пытался выбить дверь изнутри и делал это настойчиво и с завидной ритмичностью. Я вошел и при слабом свете, пробивавшемся между сосульками и через окно, увидел Лепо. Жак размеренно сотрясал сундук, распластавшись на нем. Между французишкой и сундуком, задрав ноги навстречу сосулькам, корячилась Варвара. Судя по мученическому выражению лица, она была не рада, что ввязалась в эту затею, и предпочла бы, чтоб каналья сотрясал сундук в одиночку.
- Жак-скотина, кончай! Мы уезжаем через три минуты! - крикнул я уже из своей комнаты.
Сундук забился в конвульсиях.
Глава 10
Оставалось несколько часов езды, и я сгорал от нетерпения так, что хотелось бежать впереди лошадей и тащить их под уздцы. Ямщик в этот раз попался певучий.
"Все степь да степь, да снежная равнина, да черный ворон надо мной кружит", - доносился его голос.
Я понимал, что встреча с капитаном-поручиком Косынкиным - еще не конец путешествию. Наверняка он снабдит меня новыми указаниями, оставленными Аннет. А если окажется, что капитан-поручик успел выдать кому-нибудь доверенную ему тайну, придется поискать среди его челяди горничную, желающую познать разницу между круассаномъ и маришалью.
Я гадал, что уготовано мне впереди, а приключение не заставило себя ждать. Оно оказалось не горничной и даже не капитаном-поручиком. Нас окружили несколько всадников, которые, очевидно, предпочитали не видеть меня в здравом уме и твердой памяти. Они не были столь любезны, как Аннет, и не предложили выпить воды забвения, а попросту ударили меня рукояткой пистолета по темечку, когда я высунулся из возка.
Очнулся я в темноте из-за натянутого на голову мешка. Причем пыль из него выбить прежде, чем на меня напяливать, никто не удосужился. Я лежал связанный на полу нанятого мною же возка. Скрипели полозья, и слышалась песнь ямщика:
"Одна и та ж в моих глазах картина.
Как ни хлещи, тоскливо конь бежит…"
Безрадостное бытие у мужика. Тоскливое. Конь ленивый. Пассажиру по голове дали, связали и бросили на пол с пыльным мешком на голове. Но и это происшествие не внесло разнообразия в жизнь ямщика. Одна и та ж картина в глазах стоит. Ох, зачем, ямщик, ты песню поешь?! Заткнулся б! И без тебя тошно!
Я задумался над тем, как себя вести: подать ли голос или так и валяться без признаков жизни? По голове мне дали, чтоб не сопротивлялся и до пункта назначения ехал, как мешок с кормами для кур. Так что лучше лежать да помалкивать, может, удастся подслушать что-нибудь важное.
- Скоро эта шельма очнется? - раздался чей-то голос.
Ага, значит, и Лепо по башке получил и валяется тут же. Интересно, как это мы все уместились в одном экипаже?
Кто-то приподнял мою голову, потянув за мешок, и бросил так, чтобы я стукнулся об пол. Вот как! Я-то и не подумал, что "шельму" мне адресовали, а не каналье-французу. Меня приподняли второй раз и вновь уронили головой об пол. Настойчивые господа оказались. А удар по голове они считали средством, одинаково пригодным как для того, чтоб оставить человека без чувств, так и для того, чтобы привести его в чувство. Пожалуй, если мне повезет, надо будет опробовать этот способ на ком-нибудь из них.
Меня приподняли в третий раз.
- Э-эй, дырку в полу пробьете! - крикнул я, не желая больше стукаться головой.
Опустили меня нежно и пнули ногою в бок.
- Ну, гадина, говори, куда путь держишь? - проскрежетал невидимый собеседник.
- Откуда мне знать, куда вы меня везете? - простонал я.
- Ты давай не шути тут, скотина! - последовал удар ногой.
Я дернулся от боли, и, если б позволяло пространство, согнулся бы кренделемъ. Голова гудела, от полученных ударов ныли почки, снаружи доносился вой ямщика. Господа шутить не советовали и сами не собирались. И меньше всего мне хотелось, чтоб они добрались до Аннет.
Мильфейъ-пардонъ, а с чего я взял, что им нужна Аннет?! Пока что они поинтересовались, куда направляюсь я. А про девушку никто и не спрашивал. А может, стоит привести их к Аннет? Может, они передерутся с теми, кто ее похитил, и перебьют друг друга?! Вот было бы здорово!
Рольмопсъ твою щуку! А чего это я, дурень, переживал, что однорукий Фрол выдал кому-то адрес в Санкт-Петербурге? Ведь Аннет силой увезли у меня на глазах! И сомнительно, что ее повезли в столицу меня дожидаться. И те, кто ее похитили, настроены были весьма решительно. Упырь в шубе стрельбу, не задумываясь, затеял при том, что самому ему ничего не угрожало. Разве что мой пистолет был серебряной пулей заряжен. Или лук да колчан под рукой оказались бы, а в колчане - осиновые колья вместо стрел.
Интересно, а кто был второй похититель? Вдруг тоже вампир? И как это я сразу об этом не подумал? Может, они и ей успели венку яремную порвать? И у нее у самой теперь клыки отрастают? Отыщу ее, а она меня в шею - чмок! Неужто ль, скажет, Серж, ты ради моей любви в нелюдя не обернешься?! Вот тебе и Лерчик-эклерчик получится!
От этих мыслей мурашки по спине побежали. Задрожал я и никак остановиться не могу. Дрожь-то уже не от тяжких дум, а от холода пошла. Снаружи ветер воет, ямщика-то уж и не слышно, а может, картина в его глазах сменилась, он и умолк. Все равно ему, поди, лучше, чем мне. Хоть и снаружи сидит, а в тулуп завернулся, ветер не проберет. А я - лежи, коченей, с головой в мешке. Хоть бы шкуру медвежью сверху накинули да под бока подоткнули!
- Эй! - окликнул я невидимых конвоиров.
- Чего тебе? - раздалось в ответ. - Решил-таки рассказать, куда путь держал?
- Да ладно, приедем, вот тогда-то он как миленький запоет, - послышался еще чей-то голос.
Голову мою потревожили. Сапог, на котором я щекой лежал, вверх пополз. И черт меня дернул вслед за ним повернуться?! В следующее мгновение я получил удар каблуком в переносицу, в голове взорвалось пушечное ядро, я взревел от боли, и привиделся мне… граф Безбородко.
Я стою навытяжку перед вице-канцлером. Он то и дело наклоняется, чтобы подтянуть чулки, и от каждого наклона багровеет и задыхается. Мы находимся в его доме. Граф принимает меня в кабинете, при этом он подвел меня к окну и во время разговора с опаской оглядывается на массивный стол, стоящий в центре, словно подозревает, что стол этот давно завербован злейшими врагами.
- Ну что, сударь, - говорит он, брызгая слюной, - так и будем по девкам ходить, груди их на упругость проверять или важными делами займемся наконец?
- Я готов исполнить любое поручение, ваше сиятельство, - отвечаю я.
Граф вновь подтягивает чулки, задыхается, хрипит и кашляет. Если когда-нибудь ему придется самому надевать сапоги, видит бог, он помрет, обутый на одну ногу.
- Задание, значит, я тебе дам. Тайное. Чтоб ни одна - ни одна! - собака, кроме нас с тобой, кобелей блудливых, об этом не знала.
Я склоняю голову в знак согласия.
- Это… эй, там! - кричит граф и трясет золотым колокольчиком.
Открывается дверь, входит секретарь с золотым подносом, на котором лежит конверт, перевязанный черной лентой, с надписью: "Открыть после моей смерти в Совете".
- Что?! Что ты?! - машет руками Александр Андреевич. - Что ты принес?! Водки принеси!
Секретарь разворачивается, но граф останавливает его.
- Это… дай сюда, что принес. И еще один, большой конверт принеси!
Безбородко забирает бумаги с подноса. Секретарь уходит. Граф показывает мне запечатанное и перевязанное черной лентой письмо.
- Вот это будущее наше, - сообщает он. - Понимаешь, вот где ключик-то. Отвезешь эти документы князю Афанасию Федоровичу Дурову.
Я морщусь. Этот Афанасий Федорович скотина изрядная. Безбородко отвлекается на чулки и не замечает моей реакции. Входит секретарь, на подносе две золотые рюмки с водкой и конверт.
- А, вот так-то, - одобряет Безбородко явление своего помощника.
Граф берет конверт и вкладывает письмо, перевязанное черной лентой, внутрь.
- Это копия, - говорит он. - Написана собственноручно ее величеством. Первый экземпляр в канцелярии останется. А этот спрячем понадежнее. Мало ли чего тут, - вице-канцлер наклоняется ко мне и шепчет в самое ухо, так, чтобы его секретарь не слышал. - А у Афанасия Федоровича не найдут.
Он шлепает на конверт сургуч, ставит печать и вручает документы мне.
- У князя искать никто не будет, - уверяет граф.
- А как насчет третьей собаки, которая слышит то, о чем полагается знать двум блудливым кобелям? - я одними глазами указываю на секретаря.
Безбородко по-своему трактует мой взгляд.
- Ага, брат, это ты правильно мыслишь! - восклицает он и снимает с подноса рюмки с водкой.
Одну граф передает мне.
- Ну, сударь, за успех! - провозглашает граф и залпом осушает рюмку.
Выпив, он дышит так, словно чулки пять раз подряд до пупа дотягивал.
- Значит, так, - продолжает граф. - Денег тебе дам изрядно, чтоб ни в чем там себе не отказывал. Чтоб на широкую ногу! Чтоб знали сволочи, что русский человек приехал, понимаешь, а не голландец какой худосочный! Понял?! В общем, на девок хватит…
Видение прошло. Я очнулся на дне экипажа, дрожащий от холода, с мешком на голове. Попытался припомнить, что было дальше, после того как я получил от вице-канцлера таинственный конверт, но не смог. Воспоминания ускользали, словно утренний сон.
От полученного удара в переносицу болела голова. Какая-то липкая жидкость - кровь конечно же - залила лицо. Я испугался за глаза. Оба ли на месте, не выбиты ли? Но в темноте не смог разобраться. Даже движение бровями причиняло острую боль. Если и дальше восстанавливать память таким образом, я не доживу до окончания воспоминаний.
Интересно, что это было за письмо, которое вице-канцлер поручил тайно передать князю Афанасию Федоровичу Дурову? Похоже, что вся катавасия вокруг этих бумаг и крутится, догадался я. И Аннет каким-то образом оказалась замешана в эту историю. И я ни за что не допущу, чтобы эти господа добрались до нее! Да, но как быть с теми, кто похитил ее? Кто они все такие? Что им нужно - Аннет или письмо, написанное ее величеством?
Ее величеством?! Ну конечно же вице-канцлер же говорил: "Написан собственноручно ее величеством". И эта надпись: "Открыть после моей смерти в совете". Может быть, это завещание по поводу престолонаследия? Может, это письмо и есть ключик к интриге между Павлом и его собственным сыном Александром, любимым внуком Императрицы Екатерины? И кто из них завладеет этим письмом, тот и будет у нас эмменталемъ!
Я почувствовал, что лежу не на дне экипажа, избитый и замерзший, а где-то между жерновами истории, которые только-только начали вращение. Место крайне неуютное, практически несовместимое с жизнью. Захотелось куда-нибудь на обочину.
А еще мне стало по-настоящему страшно. Понятно, что меня похитили не для прогулки с мешком на голове. Они, скорее всего, будут меня пытать. А их жестокость наводила на мысль, что меня не собираются оставлять в живых. Нужно было срочно что-то предпринимать для того, чтобы освободиться. Я пошевелил руками, но они были надежно связаны. Эти господа хорошо знали свое дело. С ужасом я подумал о том, что когда мы доберемся до места назначения, шансов вырваться не останется вовсе. Слезы против воли хлынули из моих глаз. Я прикусил губу, чтобы сдержать рыдания. Не хватало еще, чтоб мои палачи увидели, что я плачу!
А потом свое дело сделал мороз. Я замерз так, что забыл обо всем на свете и мечтал об одном - чтобы это путешествие закончилось. Неважно чем: пытками или казнью; если казнью, то лучше сожжением на костре.
Глава 11
Когда наше путешествие окончилось, я окоченел так, что не мог передвигаться самостоятельно. Меня схватили под руки, вытащили из саней и поволокли куда-то вниз по ступенькам. Больше всего на свете мне хотелось согреться, меня уже не интересовали ни Аннет, ни проблема отца и сына в царской семье, ничего. Лишь мысль о том, что вот-вот меня дотащат куда-то, где будет теплее, заставляла сердце еще хоть как-то биться.
Меня бросили, и я ударился о каменный пол. Чьи-то руки стянули мешок с головы, и я зажмурился от яркого света. Слава богу, глаза, значит, целы.
- Че ощерился? - раздался чей-то рык.
Я находился в большом каменном помещении, освещенном факелами и огнем в очаге. За грубо сколоченным столом сидел седой господин, еще двое сидели по обе стороны от него на стульях. У одного из них лицо распухло так, словно ему приходится отдуваться за семерых беспробудных пьяниц. А надо мною склонилась гора мускулов. Это был велетень. Он смотрел на меня с деловым равнодушием, словно я был пнем, который нужно выкорчевать, порубить на щепки и сжечь. Велетень сидел на маленькой табуретке, закрывая от моего взора половину камеры. Он был голым по пояс, подпоясан черным кожаным фартуком, на ногах синие панталоны и громадные ботфорты, прошитые мельчайшей строчкой и украшенные серебряными пряжками на ремнях и серебряными шпорами. Присутствие этого чудовища наводило на меня беспросветную тоску. И особенно портил настроение кожаный фартук. Когда велетень двигался, казалось, что не мускулы, а булыжники перекатываются под его смуглой кожей. Он схватил меня за плечи и поставил на ноги. За его спиной я увидел бочку с водой, таз с кувшином и сток, проделанный в полу. А еще там стоял деревянный конь, отшлифованный до блеска телесами несчастных, которых на нем пороли, и еще один стол, старинной работы, сделанный искусным мастером, весь в изысканных завитушках. Наверняка этот стол появился здесь благодаря стараниям велетеня. Эти твари сами уродливы, но любят изящные вещи. Я физически ощутил то эстетическое наслаждение, с которым велетень раскладывал на этом столе инструменты для пыток. Мои ноги подкосились, и я упал в обморок.
Очнулся я от боли. Чудовище трепало меня по лицу.
- Экий ты слабонервный, граф, - произнес седой господин. - И куда ты полез с такими нервишками? Тебе бы в деревне на печи лежать, в мамкину юбку сморкаться.
- Что вам угодно, господа? - вымолвил я.
- Нам угодно знать про твою миссию за границей. Куда ездил? К кому? И самое главное, кому передал бумаги? Те, что получил от графа Безбородко.
Я с трудом сглотнул, почувствовав некоторое облегчение от того, что их не интересовала Аннет. Слава богу, им нужны были сведения, которые я вспомнил по дороге сюда. Я расскажу им все, что знаю, потому что плевать мне на все государственные тайны вместе взятые. Как говорил покойный папенька: "Храни тебя Господь ради тех, кого ты любишь". Ради тех, кого люблю, а не ради того, кому срать на царском стульчаке!
- Господа, я все расскажу…
- Конечно, расскажешь, - седой господин слегка пожал плечами.
У него было то скучающее выражение лица, которое бывает у людей, настроенных терпеливо выслушивать какую-нибудь долгую и нудную историю.
- Безбородко передал мне письмо, оно было перевязано черной лентой и надписью "Открыть после моей смерти в Совете", - проговорил я.
- Ну и?
- Вице-канцлер сказал, что это письмо написано собственноручно ее величеством императрицей Екатериной. Он велел передать его на хранение князю Дурову. Дурову Афанасию Федоровичу.
Седой господин за столом вскинул брови. Опухший господин фыркнул и заявил:
- Брешет сволочь, брешет!
- То есть как это - брешу? - растерялся я. - Видит бог, господа, это все правда, более мне ничего не известно! Надо у князя Афанасия Федоровича спросить, что там с этим письмом-то.
- Издеваешься, да? - насупился седой господин.
- Вот вам истинный крест, господа, - я перекрестился.
Велетень зашипел и с отвращением отвернулся.
- Тебе, Дементьев, - обратился ко мне седой господин, - должно быть не хуже нашего известно, что князь Дуров пропал без вести в польскую кампанию. Так что если ты впрямь передал письмо ему, то изволь, милостивый государь, объяснить, где ты его нашел.
Князь Дуров пропал! Да еще в польскую кампанию! То есть задолго до того, как граф Безбородко отправил меня к нему. Выходит, мое воспоминание было мороком, наваждением. А князь Дуров, скорее всего, погиб. Туда ему и дорога, скотине, прости господи. Но сейчас я бы предпочел, чтоб Афанасий Федорович томился в соседней камере.
- Господа, господа, видит бог, это все, что я знаю! - произнес я. - Граф Безбородко передал мне письмо и велел отвезти его князю Дурову. А что было далее, я не помню. Меня опоили, господа, водой забвения.
- Возможно, Дементьев, возможно. Это мы проверим, - седой господин кивнул велетеню.
Послышался грохот далекого камнепада. Это чудовище хрустнуло костями, разминая руки. Зазвенели колесики в серебряных шпорах - переминался с ноги на ногу велетень.
- На эти штучки они мастера, - произнес опухший господин. - Может, и впрямь опоили его.
- Не может, а наверняка, - заявил второй. - А иначе на кой хрен была им нужна вся эта канитель?!
- Господа, о чем вы говорите? Объясните хоть что-нибудь…
- Тут, Дементьев, видишь ли, дело такое, - произнес с сочувствием седой господин. - Будешь много знать, придется господину Марагуру сломать тебе хребет.
- Какому господину? - спросил я.
- Мне, глупыш, - объяснил велетень, звякнув шпорами.
Я облизнул засохшие губы. Выходило, что убивать меня пока не собираются. Хорошо бы и без пыток обойтись.
- Умой ты его, а то ж не пойми с кем говоришь - с человеком или с кровавым бифштексом.
Марагур обернулся, набрал в кувшин воды из бочки, перелил ее в таз. Поднял меня, наклонил и громадной ручищей вымыл мое лицо, почти не причинив мне боли. Затем он подал мне полотенце. Пока я вытирался, господин Марагур смотрел на меня так, что я удивился, как это слезы умиления не покатились из его глаз. Некоторые нанимают велетеней в качестве сиделок для своих детей. Говорят, что из них получаются самые заботливые няньки.
А где-то сейчас мой Лепо? Жив ли?
- Подойди-ка сюда, - приказал седой господин.
Я подошел к столу.
- Дело, Дементьев, вот какое, - начал он, но вдруг повернулся к опухшему господину. - Ну-ка, дай ему стул! Терпеть не могу, когда надо мной стоят.
Я сел, а опухший и оставшийся без стула господин отошел в сторону и, скрестив руки, встал у стены.
- Нам нужно письмо, которое отдал тебе Безбородко, - продолжил седой господин. - Мы думаем, оно у тебя или у мадемуазель де Шоней…
- У кого? - переспросил я.
- Аннет де Шоней.
- Аннет, - повторил я.
- Ну, Дементьев, только не говори, что и ее ты не помнишь, - усмехнулся седой господин.
- Помню, - пролепетал я.