Они, все вместе, молча уселись на скамейку во дворе и, не сговариваясь, закурили. Василий бросил взгляд на торчащие из снега лыжи, хорошие беговые "Чемпионы", и вдруг подумал, что Яков Михайлович уже никогда не смажет их, не пробежит по сверкающей голубой лыжне, улыбаясь рассветному солнцу....
...Чем занимался Шишаков после того, как ушел из школы, Василий знал лишь понаслышке, от общих знакомых. Говорили, что он взялся было за создание какого-то детского фонда, да рэкет, лютовавший в то время, задушил это начинание на корню. Потом Яков Михайлович занимался недвижимостью, а в итоге создал фирму "Шишаков и Ко" и взялся за торговлю нетрадиционными лекарственными препаратами – всевозможными пантами, мумие, женьшенем и прочей народной медициной. Судя по подслушанному разговору, убийца предлагал Шишакову участвовать в неком проекте, имевшем, так сказать, двойное дно.
Главное, что не укладывалось в голове Василия – почему Шишаков отказался? Ему-то какая разница была, особенно если учесть, что тут платили такие бешеные, и не только по нынешним Бутыринским меркам, бабки?
Правда, Шишаков что-то почуял. Недаром он говорил про Сабира и реальные доходы... Или нет, не Сабира... Савира? Санира? Ну да хрен с ним, сейчас не до того. Факт – убийца понял, что Шишаков все знает про второе дно, и он его...
И тут Василий поймал себя на том, что, по сути, не испытывает к Шишакову особой жалости. Слишком уж мало, а точнее, поверхностно они были знакомы друг с другом, чтобы он сидел сейчас вот тут, во дворе осиротевшего дома, в компании двух ментов и ждал жену Якова Михайловича, готовясь сообщить ей о вдовстве.
Ну да, Шишаков – хороший мужик, отличный директор, с ним было приятно работать, и... и все. И все! Больше ничего Бутырин сказать о нем не мог. Не мог, потому что знакомство их было весьма поверхностным.
"Баскетболист" и участковый сидели молча, погруженные каждый в свои мысли. Так, в гробовом молчании, они провели около получаса.
Жену Шишакова Бутырин почти не знал. Он видел ее всего-то два раза, на открытых учительских междусобойчиках в честь Нового года или Седьмого ноября, и помнил только, что это было нечто блондинистое, следившее за собой в плане фигуры, и очень высокомерное.
Поэтому когда из влетевшей в ворота "Тойоты" выскочила зареванная тетка в черном парике, он практически ее не узнал. Следом за матерью из-за руля вылез старший сын Шишакова, рослый парень лет двадцати, жутко похожий на отца, такой же лобастый, угрюмый и серьезный.
"Баскетболист" поднялся им навстречу, забубнил что-то про "успокойтесь, случилось несчастье" и про соболезнования, а бедная женщина и парень замерли на месте, все еще не веря, шаря глазами по окнам дома, по двору, по лицам неизвестных им, чужих мужиков, словно не понимая, зачем они здесь...
Самое ужасное в этой ситуации оказалось то, что Василий напрочь забыл имя-отчество этой женщины и не нашел ничего лучшего, как подойти к ней и брякнуть:
– Госпожа Шишакова... Я Бутырин, я работал с Яковом Михайловичем в одной школе, помните? Я... первый его... нашел...
Она вскинула на него мокрые красные глаза, помолчала и тихо попросила:
– Расскажите...
В наступившей тишине Василий сжато, без подробностей, поведал ей обо всем, что случилось на веранде. Когда он закончил, женщина несколько секунд простояла как вкопанная, потом стащила с головы парик и упала в обморок.
Сын рванулся в дом за водой и нашатырем. Несчастную вдову, повисшую на руках участкового, собрались занести в дом, но она очнулась и решительно оттолкнула милиционера. "Баскетболист" предложил ей ответить на несколько вопросов. Они прошли на веранду, но вид мелового силуэта на полу вызвал новый обморок. Тут уже стало не до вопросов – подоспевший Шишаков-младший захлопотал над матерью, и на веранде резко запахло лекарствами.
Бутырин с участковым вышли на крыльцо и вновь закурили. Честно говоря, Василия уже начала сильно тяготить вся эта история. И несмотря на весь трагизм, он принялся думать о Вере, о том, как сегодня приедет к ней, уставший и голодный, как она будет кормить его обедом... да нет, пожалуй, уже ужином, а Василий в лицах поведает ей ужасную историю, свидетелем и действующим лицом которой ему сегодня довелось стать.
И тут из дома донесся женский крик:
– Пропало! Вот здесь – деньги лежали, тысяча! Пропали они!
* * *
К Вере Василий приехал около семи вечера. Она как раз только что вернулась с работы и открыла ему дверь еще в "рабочей", как она говорила, одежде – "пакораббановском" костюмчике, и с уложенными в прическу "волна" волосами.
– Привет!
– Привет! – Бутырин чмокнул Веру в щеку, бросил в прихожей сумку и снимая затоптанные в метро ботинки, начал "радовать" девушку:
– Представляешь, я сегодня ездил к Шишакову, ну, занимать денег, а там...
Он подробно и честно рассказал Вере обо всем, что произошло на даче Шишакова, не умолчав даже о долларах, по сути, украденных им. Вера молча слушала, а глаза ее, милые, теплые, домашние глаза, медленно расширялись от ужаса и негодования. Наконец, когда Бутырин закончил, она неживым голосом сказала:
– Это кошмар – то, что ты видел, но деньги надо вернуть! Слышишь?! Вернуть немедленно!
Василий попытался "отмазаться":
– Ну, Вер, ну понимаешь... Они же все равно были приготовлены для меня! Я их верну, конечно, ты не думай... Вот напишу книгу – и верну!
Она покачала головой:
– Зачем им потом эти деньги! А сейчас, когда у людей горе, представляешь, как им нужно – похороны, поминки и все такое...
В тот вечер семейной идиллии, включающей в себя совместный ужин, просмотр "видачного" фильма и бурную любовь на широком раскладном итальянском диване, конечно же, не получилось.
Бутырин был слишком измучен, больше морально, чем физически, а Вера дулась на него из-за долларов. Сказать по правде, Василий и сам уже начал подумывать, что их надо вернуть – уж больно скользко все выходило. Убийство, воровство... В общем, он чувствовал себя чуть ли не соучастником преступления. Но природное упрямство или еще что-то непонятное заставляло его стискивать зубы и молчать, послав совесть, как говорится, "в далекое эротическое путешествие".
В итоге они с Верой почти поругались. Девушка бросила Василию в лицо довольно злые слова, он вспылил и, не доев, выскочил из-за стола...
Остаток вечера прошел в холодном молчании, лишь телевизор грохотал и завывал на разные голоса. Бутырин лениво перещелкивал каналы, но почему-то везде натыкался на одни и те же знакомые до тошноты рожи профессиональных хохмачей. Подавив желание засветить пультом в пестрый экран, он поднялся с дивана и вышел на балкон покурить.
И в смазанном лике Луны, выползшем из-за рваных облаков, вновь увидел прищур знакомых глаз, смотревших на него с вызовом и презрением...
Интердум секундус
Заседание Внешнего Круга подходило к концу. Освещенный сотнями традиционных факелов, мрачно-торжественный зал, помнивший еще Первого Пастыря эрри Сатора Фабера, напоминал древнее капище языческого божества. На кольцевых трибунах, амфитеатром сбегавших к выложенной полированным базальтом арене, сверкали зелеными огоньками глаз шестьдесят четыре избранных Пастыря. Основа основ, фундамент, разум и мощь Великого Круга. Собравшиеся чинно сидели на своих местах, изредка обмениваясь тихими репликами.
Перед Внешним Кругом выступал глава аналитического отдела эрри Стрептус. Он поведал иерархам об успехах и недочетах социальной и экономической политики, проводимой правительствами стран, патронируемых Великим Кругом. Пастыри слушали молча. Ситуация и так была проста и понятна: если в кувшин налить слишком много вина, оно зальет весь стол.
После жестких атак на Хтонос, произведенных Великим Кругом в восьмидесятые годы прошлого века под руководством бывшего тогда Стоящим-у-Оси эрри Удбурда, Вечный Враг затаился, впал в спячку. Это немедленно отразилось на политике страны Изгнанных, России. Советский Союз рухнул, но вместе с ним рухнула и вся мировая система ценностей, с таким трудом созданная Пастырями после Великой войны сороковых годов.
Двухполюсный мир имел массу преимуществ. Запад и СССР соревновались друг с другом в качестве жизни, в социальных преобразованиях, направленных на улучшение положения живущих и смертных. В 70-е – 80-е годы подавляющее большинство населения страны Изгнанных, которое сами себя именовало "советские люди", жило сыто и было обеспечено всем необходимым. Бесплатные образование, здравоохранение, пенсии намного выше прожиточного минимума, счастливое детство – все это резало глаз правящей олигархии стран "золотого миллиарда". Великий Круг не вмешивался, ибо чаши весов совершали лишь незначительные колебания то в одну, то в другую сторону.
А потом эрри Удбурд, воспользовавшись своим положением Стоящего-у-Оси, объявил Большой Поход на Хтонос. Одновременно с этим, с его же подачи, правительства подконтрольных Великому Кругу стран начали активно направлять средства на повышение уровня жизни беднейших слоев общества живущих и смертных. Таковы были истоки "шведского социализма" и "американского образа жизни", когда простой рабочий стал получать достойную зарплату и мог позволить себе собственный дом и автомобиль.
Пастыри поняли, что ошиблись, слишком поздно. Эрри Удбурда отправили в изгнание, но спасти ситуацию практически уже не представлялось возможным. "Холодная война" закончилась, и Запад решил – более нет нужды тратить миллиарды на помощь и поддержку бедняков, ведь идеология эксплуатации человека человеком победила социализм.
С начала девяностых годов мир вернулся на тот путь, которым шел до 1917 года: богатые богатели, бедные – становились еще беднее. Сыграл свою деструктивную роль и фактор глобализации. Страны "золотого миллиарда" все активнее выводили производство в южные регионы – в Малазию, Таиланд, Вьетнам, Индонезию, – туда, где круглый год мягкий климат и чрезвычайно низкая стоимость рабочей силы. Законы рынка победили здравый смысл. Мир встал на дыбы – и понесся вскачь, но не вперед, а куда-то вбок, во тьму...
И вот и по США, и по Европе пронеслись первые ласточки грядущих катаклизмов – волнения малоимущих живущих и смертных, быстро переросшие в беспорядки. У жителей эмигрантских кварталов и фавел бедноты подросли дети и даже внуки, которые с детства знали – добренькое государство платит им пособие, помогает, пестует, нянчится...
Но в новом мире это многочисленное в силу традиционно высокой рождаемости поколение оказалось никому не нужно. Под самым сердцем Евросоюза образовались чужеродные злокачественные образования – многочисленные иностранные, в основном мусульманские, диаспоры, фактически живущие в гетто, и целые районы, заселенные беднотой. Без работы, без перспектив, приученные правительствами приютивших их стран к "бесплатному сыру" в виде ежемесячного пособия, которое вдруг перестало расти и индексироваться, обитатели гетто оказались предоставлены сами себе.
– Реакция брожения, почитаемый эррис, как известно, вызывает повышенное газообразование. А газ всегда нацело заполняет весь предоставленный ему объем – я имею в виду те беспорядки, что прокатились по ряду патронируемых нами стран осенью и зимой. Но живущие и смертные политики, как это ни прискорбно, все еще по интенции исповедуют "общечеловеческую" риторику времен "холодной войны" и не поспевают за экономической десоциализацией, – эрри Стрептус отпил воды из высокого стакана, стоящего на специальном Ораторском камне, Форенсис петра.
– Ну что же, – Стоящий-у-Оси эрри Аркс Стипес, разгладив пышную бороду, развел руками: – Пока я не вижу иного выхода, кроме как направить дополнительные средства на повышение уровня жизни беднейших слоев живущих и смертных...
В зале поднялся ропот.
– Я не закончил, почитаемый эррис! – Стоящий-у-Оси нахмурился и повысил голос: – Одновременно с этим мы должны, без особой огласки и не привлекая к этому внимания, постепенно, но в то же время без промедления, выдавить из стран, входящих в орбиту Великого Круга, менталитетно чуждых нашим ценностям живущих и смертных. Возражения есть?
Гробовое молчание было ему ответом. По традиции, это означало безоговорочное согласие.
– Слава Атису! – провозгласил эрри Аркс Стипес.
– Слава Атису! – прогудели в ответ шестьдесят четыре Пастыря.
– На этом Внешний Круг завершает совет по делам мира и... – начал произносить ритуальную фразу Стоящий-у-Оси, но его неожиданно перебил Поворачивающий Круг, все заседание без движения простоявший в стороне.
– Одну минуту, почитаемый эррис! Никоим образом не посягая на решение Внешнего Круга относительно социально-экономической политики, я хотел бы прояснить один вопрос. Почитаемый эррис знает, что к весьма прискорбному нынешнему состоянию дел мы пришли не по своей воле. Нет! У сегодняшнего катаклизма есть автор, известный и даже упоминавшийся сегодня автор. Да, да, я говорю о эрри Удбурде, ныне заточенном в темнице Великого Круга. Убежден, что необходимо, не ограничиваясь обычной следственной процедурой, создать специальную комиссию по расследованию преступлений эрри Удбурда, дабы виновный получил все, что он заслуживает. Возражения?
Желающих возражать не нашлось.
– Слава Атису! – взревели Пастыри, поднимаясь со своих мест.
И никто не слышал, как эрри Вулпио вполголоса сказал своему соседу, эрри Моллису:
– А сам-то Поворачивающий, поговаривают, был у эрри Удбурда в выученниках! О времена, о нравы, почитаемый эрри.
– Да уж... – неопределенно ответил эрри Моллис и поспешил к выходу...
Глава третья
Щелчок. Последняя целла темподосье на сэра Окленда Кэмпбелла Геддеса, посла Великобритании в США в далеких двадцатых годах минувшего века, вывалилась из темпоскопа и, увлекаемая соединительным жгутиком, уползла в стену "яйца". Очередная ускоренная короткометражка из жизни давно почившего в бозе человека закончилась.
Вадим снял с головы транслятор, помассировал виски, с хрустом потянулся. Часы показывали половину шестого. За остававшееся до конца смены время можно было свободно успеть просмотреть еще одно досье.
Вздохнув, он нахлобучил на голову золотую блестящую полусферу и решительно повернул ключ-жезл.
"Так, кто у нас там следующий? Арчибальд Льюис Тикс. Ну и имечко..." – Вадим быстро пробежал глазами пластиковый бейджик, прикрепленный к первой целле нового досье, высунувшейся из отверстия в стене: "1953 года рождения, холост, без определенного рода занятий и места жительства. Погиб 03.04.87 при невыясненных обстоятельствах. Место гибели – склады компании "S&S", Докландс. Да-а... Та еще радость – изучать подробности жизни бомжа".
Первая целла. Вспышка, привычно бьет в нос горелой пробкой. Пошла "картинка"...
Перед внутренним взором Вадима замельтешили силуэты людей, кирпичные стены, стойка дешевого паба – бутылки, стаканы, шейкеры...
Человек, носивший монументальное имя Арчибальд, оказался банальным алкоголиком. В целом его темподосье отличалось лишь одной приятной особенностью – в нем оказалось всего двенадцать целл.
"Краткость – сестра тупости", – подумал Вадим, бросил взгляд на последний пузырь, вползающий в темпоскоп. В маленькой герметичной латексной темнице лежал обрывок от бутылочной этикетки.
– "Чивас Рег..." – вслух прочитал Вадим и закрыл глаза.
Вспышка.
...Серое небо сорит мелким дождем. Холодный ветер с Атлантики леденит спину. Нужно повернуться, нужно протянуть руку и подтащить поближе к стене склада картонную коробку...
Арчибальд Льюис Тикс явно находился в привычном для него состоянии глубокого похмелья. Вадим помимо воли ощутил во рту мерзкий металлический привкус дешевого виски, выпитого накануне.
"Картинка", несмотря на максимальное ускорение, оставалась статичной довольно долго. Потом неожиданно Тикс привстал и на четвереньках убрался подальше от мокрой багровой стены из выщербленного кирпича, забившись в узкую щель между рифлеными контейнерами и бетонным забором.
Из-за угла появился человек в длинном плаще с поднятым капюшоном. Вот он уже у стены. Вот повернулся к ней лицом. Поднял руки. Стена пошла рябью...
"Стоп!" – скомандовал сам себе Вадим, ощупью нашел справа от аппарата рычаг и с силой передвинул его вперед, замедлив темпограмму.
"Картинка" задергалась, косые струи дождя разделились на отдельные капли, и те словно зависли в сыром воздухе. Человек у стены замер с поднятыми руками, а на кирпичной кладке отчетливо обозначились концентрические вздутия.