- Так вот, в Праздник Лестниц молодежь испытывает свои силы. Выставляются высокие, узкие связанные лестницы до самого балкона, где заседает Совет. Посмотришь вверх - голова кружится. Парни вызываются испытать свои силы под горячие аплодисменты. Только поставит такой смельчак ногу на первую ступеньку, сверху предупреждение: "Не с той ноги начинаешь! Смени ногу!" Разницы никакой - смельчак уступает, вместо левой правую ставит на ступеньку. Сверху опять указание: "Да не с этой! Спятил, что ли? Смени ногу!" Вот парень и топчется на месте, пока не истекает отведенное время, и уходит под всеобщий смех и свист. Так и приучили к послушанию. Всякую уверенность убили, дарованную молодостью. Подбегал другой - не упустить бы своего шанса… Не слушал указаний с балкона, смело лез наверх, все выше и выше по качающейся лестнице. Лицо сосредоточенное, смотрит только вверх, далеко ли до балюстрады, до пустых кресел в Совете для таких, как он, смельчаков. Толпа затаила дыхание. Сверху площадь будто вымощена головами. Только бы не упасть… Еще одно усилие, а ноги дрожат от напряжения. Парень, пока лезет, клянется: послужу тем, внизу, всеми своими знаниями, всеми силами, и это его окрыляет. Еще чуть-чуть - и конец…
И вдруг… вверх уходят две длинные жерди, а перекладины держит в охапке Директор, наклонясь над балюстрадой.
"Вот они, ступени, паренек, - у меня! От меня их можешь получить, заслужить послушанием, покорностью вымолить. Меня не перепрыгнешь, обо мне всегда помнить надо! Прими сие в расчет!" Снизу не видно, как Директор грозит пальцем и отечески улыбается.
И смельчак, молодой, чуть постарше нас, слезает несолоно хлебавши, ступает наконец на землю, а она качается под ним, будто лестница. И стал смельчак уже не тот, каким был, когда так дерзко взбирался вперед и выше! Многому научили. Прикидывать, а может, и видеть, что да как. А раз начавши, рассчитывать… Предал нас, наше поколение.
Все примолкли, задумались.
- Неужели люди думающие заслуживают только осуждения? - Узелок обратил свой вопрос подернутому пеплом зареву, туманным водам Кошмарки, огромным кустам ивы и ракитника; их золотая листва в сумерках начинала светиться собственным светом и все шептала что-то неустанно, шептала, осыпаясь на высохшие лохмы водорослей, принесенных летним, на Ивана Купалу, паводком.
- Высоко замахнулся - с фигой вернулся. - Один из пареньков, смахнув тонкую струйку дыма, подсунул мне под нос кулак с большим пальцем между средним и указательным, кукиш, по распоряжению министра финансов тисненный на кожаных кружочках, заменивших золотые талеры королевства Блаблации.
Сделалось тихо-тихо, только плеснула большая рыба, схватившая ночную бабочку, привлеченную отражением огня в воде. В кустах на берегу потемнело, а на быстро исчезавший красный краешек солнца можно было смотреть не щурясь.
- Пора идти. - Я поднялся с остывшего песка.
Мы долго отмывали руки в склизкой воде, черпали ее пригоршнями и заливали уголья, притаившиеся под пеплом. Ребята провожали меня к столичной стене, спрямляя тропинки под ливнем листвы.
- Предпочитаю обойти караульных, - ворчал я, с трудом поспевая за Узелком. - Начнут спрашивать, откуда да куда. А мой последний адрес - камера в замковых подземельях, ожидал приговора.
- Какая статья? - со знанием дела спросил паренек.
- Заговор против властей. Нелегальный переход границы. Отравление колодцев, поджог города и еще парочка не столь важных преступлений.
- Могли схлопотать болташку.
- Мог, конечно. Люди на площади только и думали, как бы получить кусок веревки на счастье. Если завтра разыгрывается лотерея, понятно - веревка им на счастье понадобилась.
- А все же вас выпустили… Небось наобещали кой-чего, свалили вину на других и при свидетелях умыли руки, - с недоверием допрашивал парень, сожалея об откровенных разговорах.
- Друзья спасли. Бежал. По правде говоря, я скрываюсь.
Мы молчали, шли очень быстро. Темнело. Заходящее солнце багрянцем окрасило высокую кирпичную стену вокруг города, верхушки башен и крыши домов окунулись в отблески огня, пульсирующего на туче.
- Людишки вовсе ошалели с этой лотереей. Кое-кто накупили билетов на все сэкономленные деньги, любой ценой выигрыш им подавай, да не что-нибудь, а КОРОНУ.
- С той поры как в министры финансов угодил мой знакомец цыган Волдырь, бывший директор цирка Финтино, затея с лотереей попахивает явным надувательством… Хотя поговаривают, будто не один выиграл…
- Что да, то да! Королевскую карету шестериком, ложе с балдахином, разные ценные вещи, даже произведения искусства, конфискованные у здешних ремесленников, купцов, богачей за невыплаченные подати… Таким способом легко достаются вещички, которым завидовали, тяжелым трудом таких вещичек владелец билета никогда бы не приобрел. А тут счастливый номер - и дело в шляпе. И шансы у всех равные. Только больше всего рвутся заполучить Корону! Понимаете, о чем людишки размечтались - поуправлять страной им грезится.
- Невелико небось счастье, если сам Кардамон отрекся, добровольно отказался от трона. - Мне хотелось предостеречь их, объяснить, какую ловушку сейчас представляет трон.
- Кардамон с ума сошел, - замахали они руками. - Малость не в себе он, иначе не отдал бы власть… Чтоб народ успокоился, я бы ежегодно сменял весь совет и половину министров, а сам только в роли арбитра остался, - вздохнул Узелок.
Тропинка вилась у самого подножия городской стены, от кирпича веяло дневным теплом.
- Через кладбищенскую калитку пройдем?
- Закрыта наглухо. Даже бульдоги обходят ночью кладбище стороной. Бесполезно ломиться в калитку - покойники не проснутся, не пошевелятся, чтобы отодвинуть засов.
- Я не кот, по такой отвесной стене не полезу. - Я задрал голову. - Есть у вас большая лестница?
- Нет. Сверху помогут… - ответил кто-то из парней и свистнул сквозь пальцы. - Тут и кот не вскарабкается… Слишком высоко!
Из-за зубца на стене выглянула кудлатая рыжая голова. Глянув, кто свистел, парень сбросил толстую веревку.
- Мой брат, - заявил Узелок. - Сразу видно, правда?
- Принесли? - раздалось сверху.
- Принесли, еще теплые, - ответил Узелок и поднял завязанные в платок картошины. - Пан писатель, давайте сумку, будет легче подниматься. Мы-то как белки. Ухватимся за веревку - и ногами по стене… Сейчас покажу.
С сумкой за спиной он, как паук по нити паутины, быстро засеменил наверх.
- Если вы так не умеете, лучше поднимайтесь последним - впятером мы вас втянем. Вчера перетащили мешок с капустой потяжелее вас, и то нормалек! - ободряли меня ребята.
- Стражи не боитесь?
- А сейчас жратва! - хмыкнули они. - Их палкой от миски не отгонишь!
Вытянутые тени резко обрисовывались на красной стене. Не могу же я показать себя слабее ребят! Подтянулся, с грехом пополам пошло, медленно, задыхаясь, я все-таки взобрался на стену. В последнюю минуту ребята помогли, к превеликому моему облегчению.
- Ну, порядок… С мешком капусты куда как тяжелей шло! - хвалили меня хлопцы. - С вами, пожалуй, и в чужой сад за яблоками двинуть сподручно.
Да, человек многое может, когда дело до собственной шкуры дойдет. И вот на плече снова приятная тяжесть сумки со сливами…
Веревку свернули и запрятали в дупле старого каштана. Узелок Второй уже расправлялся с последней картошиной из дюжины.
- У тебя руки в золе, - напомнил я. - Наткнемся на патруль, неприятностей не оберешься… А уж бульдог вцепится - не выпустит.
- Ночью все лапы черные, а при свете я свои не собираюсь совать каждому под нос. Чистые лапы брат покажет, - засмеялся он. - Куда вы собрались?
- В тронную залу, на минутку.
Узелок Второй совсем не удивился.
- А, на примерку… А мне домой.
Расстались уже совсем затемно.
На замковом подворье вилась длинная очередь, мы пристроились в самом конце, разделенном на несколько прядей, как растрепанная коса.
Я малость беспокоился, не начнет ли стража выспрашивать, кто я да откуда, однако стражники по обеим сторонам трона торопили, чтоб на примерке не рассиживались, не задерживались - не приведи господи, задница войдет во вкус, на троне разнежится…
Мы медленно подвигались шаг за шагом, я осмотрелся: обшарпанные стены, продырявленные, словно заляпанные кровью портреты - какой-то весельчак швырял в них помидоры. Разноцветные стекла в витражах детки повытаскивали из свинцовых переплетов, по углам кучи заметенного и не убранного мусора. В паркете, по самой середине, протоптана тропинка…
Из тронной залы вынесены большие зеркала, в стенах торчали крюки, свисала паутина, похожая на летящих нетопырей. Одно зеркало установлено напротив трона, дабы участник Примерки насмотрелся на себя, натешился - вот он каков на троне!
Толстяки с носищами цвета алых пионовых бутонов, заморыши с торчащими кадыками, старички с седыми усами, обвисшими как две сосульки, даже молодые люди с взъерошенными гривами, в свитерах, по моде обшитых кожей на локтях, - все, похоже, рассчитывали, что при завтрашней жеребьевке им выпадет КОРОНА. И почему бы малость не поцарствовать? Никто не чувствовал себя хуже того, кто отсюда ушел! А кем заделался! Брадобреем!
Ученик брадобрея, явно под мухой, в заплатанном белом халате, с ножницами и гребешком в нагрудном кармане, весело напевал:
Люди стали дерзки ноне,
все позволено… аж страсть!
Раз отчизна наша тонет,
бритву пусть хватает власть!
Я брею, и в сердце
ликующий звон.
Ведь после владыки
я сяду на трон.
Шутливая песенка жалобно билась под разрисованным плафоном, будто жужжала большая навозная муха. Однако торжества я не заприметил даже на лицах, жадно впивавшихся глазами в тусклое зеркало. Кое-кто примеряли короны из фольги или из жести, украдкой принесенные из дому. Караульные гнали их взашей. Иные заглядывали в мутное серебро зеркала, словно в навороженное будущее, срывались с места, испуганные собственной физиономией, шутовским костюмом. Быстро сбегали по ступеням, словно за ними гнались.
Наконец очередь дошла и до меня. Я поднялся на возвышение, устроился на подушках, почерневших от сальной грязи. Из проваленного сиденья вылезали и кололись пружины. Когда-то позолоченные подлокотники совсем облезли, захватанные тысячами потных рук. Это уже не был тот Трон: даже оставленный своим хозяином, он еще сохранял величие, а сейчас всякое величие было отсюда изгнано.
В зеркале рядом с моим лицом отражались две слюнявые морды скучающих бульдогов. У меня рыжая шевелюра - черную повязку на один глаз, и готов старый пират, обрюзгший от пьянства. Нынче многие пьют втихаря… Меня передернуло: а вдруг вдохновенные руки коронованного парикмахера сказали про меня всю как есть правду?
Гавкнули стражники, и я удалился с опущенной головой.
Хлопцы, едва присев на трон, срывались, будто птицы с ветки, и, догоняя меня в коридоре, засыпали вопросами.
- Ну и как? - смеялись они. - Нижнюю-то часть легче приспособить к трону, чтоб в самый раз пришлось? Вот отсюда и уходят людишки, уверенные: не наблюдается, мол, особых препятствий, чтобы малость, хоть с годишко на пробу, не поцарствовать.
- Только начинать придется с капитального ремонта. - Узелок показал большим пальцем на исписанные стены: многочисленные кандидаты на трон увековечили свои имена обломком кирпича, углем или просто гвоздем.
- Срочно необходимо обновить!
- Хоть бы закрасить надписи на стенах…
- Ладно уж, вон того усатого съездить по морде - и то дело, глядишь, дурость у него из башки и повыбили бы. Сияет, будто судьба избрала его вождем блаблаков.
- А меня, дорогие, на трон никакими коврижками не заманить! Не только на этот - засиженный, рваный, с вылезающим волосом… Но и на новый не имею ни малейшей охоты. Я знаю, сколь тяжела корона. И знаю, кто ее захватил и укрыл. Для себя одного… Уверен, в короне он никогда не покажется народу. И все же, поверьте мне, можно управлять и не будучи на троне.
- Если сегодня любой, свое седалище к трону примеривший, думает лишь о казне, как бы до нее добраться, - горе Родине! Какое будущее впишет ваше перо на страницы хроники? - возбужденно напирали на меня парни.
- Мы сами растрачиваем свои силы, калечим характеры. Обновление с себя начинается, а это выдержки требует, да и болезненно.
- Дальше откладывать невозможно! - кипятился Узелок. - "Начинайте с себя"! Легко сказать. Ведь это значит рассредоточить силы. А силы объединять надо, в единстве наша правота. Когда нас много, и Директор хвост подожмет.
- А вы сами лучше тех, кого собираетесь изгнать? Достанет ли вас на самопожертвование? Сумеете ли жить для народа?
- Ясное дело. Ведь мы совсем не такие! - отмечали они горячо. - Если начнется, можете на мае положиться.
Правдивые, полные энтузиазма лица вызывали доверие, и я шепотом сообщил им:
- Сегодня, после полуночи, в беседке в замковом парке. Не привлекать внимании стражи, без пения и криков. Дело важное.
- Придем все! - заверили они, их шепот прозвучал как клятва верности.
Мы разошлись в полумраке улочек, слабо освещенных газовыми фонарями. Я нарочно назначил более поздний час, чтобы успеть переговорить с друзьями предварительно. Не стоит сразу же посвящать ребят в наши планы: а вдруг у них окажутся длинные языки? Начнут хвалиться, и заговор раскроется.
СМЕЛЫЙ ПЛАН
Я не спеша прогуливался по опустевшему парку. Не хватало своего угла, топчана, где можно удобно вытянуться, снять надоевшую сумку, которая давила меня хомутом, будто конягу. Как сильно пахли неубранная листва, давно не кошенные газоны и последние розы, вопреки всем холодам доцветавшие на клумбе! В пруду два лебедя, уловив ветер в крылья, плавно разрезали воду, колебля звезды - их множество насыпалось в воду; искупавшись, звезды всеми цветами радуги переливались на небе.
Я сел на скамью, вытянул ноги и отдыхал, пока меня не сморил сон. Проснулся в полной темноте, где-то далеко белыми пятнами маячили лебеди. Показалось, очень поздно, но раздались чистые звуки Эпикуровой трубы и возвестили полночь.
Я прокрался в беседку, благоухало вином, значит, меня опередил артиллерист; скамья заскрипела - это Бухло поднялся поздороваться, схватил в свои железные объятия. Взволнованный Мяучар сообщил:
- Знаю, как вас провести в замок.
- Я тоже все знаю, - пропищал веселый Мышик. - И там, где кот не проскользнет, там проскользнет лихая мышка.
- А этот котовый путь для меня подойдет?
- Лишь бы влезть на крышу, а там везде мостки для трубочистов, дорога простая. Сегодня полнолуние, совсем светло… Нам будет легче пробраться.
- Не хочу становиться лунатиком, - воспротивился я и тяжело плюхнулся на скамейку.
- Осторожно! Хвост мне придавил! Даже среди друзей мне все время грозит внезапная и неожиданная гибель! Если уж погибать, то геройски, чтобы обо мне песни слагали, вот!
- Придушили Мышика,
задавили задом!
Слёз по нем не слышно.
Ах он бедолага!
Слёз - что кот наплакал…-
напевала опоздавшая Виолинка.
- Тоже мне, поэтка, вирше-вертихвостка!
Поцелуй-ка, детка, ты меня под хвост-ка! -
отрезал юнец. Назревала основательная ссора. Виолинка вдруг вспомнила, что она принцесса, и почувствовала себя оскорбленной таким предложением Мышика.
- Сию же минуту прекратите! Как вам не стыдно! А ты почему опоздала?
- Помогала маме посуду вымыть. Собралось много гостей. Принесли подарки, потому что маму люди не только любят, но и почитают. Они с королевой связывают надежды на возвращение лучших времен. А ты, летописец, был у отца?
- Был. Он уже выбрал. Король Кардамон в замок не вернется, - сказал я с горечью. - Псу под хвост была бы эта наша затея с походом, кабы не народ. Блаблаки недовольны, ждут перемен, ждут настоящего властителя, который прислушивался бы к ним, любил, но вел твердой рукой, одним словом, мечтают о вожатае…
- Не хотят нас послушать, так пускай друг друга дубасят, - фыркнул от злости артиллерист. - Вот Директор всех попересажает, может, тогда опомнятся, головы еловые. Мы жертвуем собой, рискуем шеей, а король нас предает и отпихивается от своего долга… Верно, и ты, летописец, устал от всей этой катавасии? И небось завтра же намылился домой?
Все замолчали, ждали моего ответа, будто от него и вправду зависела судьба Блаблации. Ну, и, сообразно выявленной своей авантюристической складке, я твердо заявил:
- А вот и не сбегу! Останусь с вами, пока не наведем порядок.
- Как хорошо, что вы остаетесь. - Виолинка поднялась на цыпочки и ткнулась носиком в мою щеку, что означало поцелуй.
- Благодарствую, друже! - Сержант огрел меня по спине мощной дланью в кожаной перчатке. - Вернем Корону! Спасем королевство - всем чертям назло! Ты только знай пиши как надобно, а уж мы постараемся все исполнить!
- Да здравствует наш летописец! - провозгласил Мышик. - И обо мне побольше, и про всякие страшные приключения, только пусть всегда хорошо кончаются!
- Вы что, ошалели? Крики ночью… Бульдогов в самый раз на нашу шею навяжете. - Я развел руками, как дирижер, призывающий оркестр сосредоточиться. - Нам предстоит решить, что делать. Слово имеет Мышебрат, а после Виолинка расскажет, что говорят люди, навещающие королеву… Бухло сообщит о настроениях среди бывших солдат… Рассчитывать можно исключительно на себя. И на тех недовольных, кого удастся привлечь.
- А про меня никто и не помнит? - возмутился Мышик. - Меня на черную работу… Когда надо, так меня и на погибель не моргнув глазом пошлют.
- Тю-тю-тю… Что это ты так разнюнился. Мышичек? - Виолинка погладила его пальцем. - Ведь мы все тебя любим и славим за смелость.
- Конечно! Ведь он первый нашел Корону! - басом поддержал Бухло.
Мы расселись в кружок на скамейках в беседке и, склонившись друг к другу, начали разговаривать шепотом. Мышик - ухо у него ловило самый легкий шелест - пристроился у порога. Мышебрат в случае чего прыгнет в темный парк и уведет за собой бульдогов, тогда улизнут и все остальные.
- Я ничем не рискую, - настаивал кот. - Вскочу на дуб, а бульдоги расквасят себе носы о ствол…
Мышик рассказывал о своих похождениях, словно зачитывал мою Книгу, видно, с тех пор как мыши поселились у писателя и точили зубки о корешки книг, в нашем юнце пробудилось литературное дарование:
- Я проскользнул в подвал. Редкие фонари едва светили, фырчали, как разъяренные котищи. Мне было страшно бежать коридорами. За дверями в камерах стонали узники, взывали к справедливости, а ждала их виселица. Некоторые выцарапывали на стене свое ими, чтобы оставить по себе хоть какой-нибудь след. Из камеры допросов слышались удары и крики избиваемых. Я со страху вспотел, как мышь.
Из подвалов со ступени на ступень я добрался до канцелярий. Ступени высокие. Трудно прыгать… Уцепился за ножны сержанта-бульдога и на палаше въехал в караульную.
На мое счастье, не коты, а бульдоги стерегут канцелярии. Самое опасное - перескочить через порог вместе с кем-нибудь. Знаете мышиное проклятие: "Чтоб тебя дверью придавило!" Это все равно что смерти пожелать.