- Не бойся! Кота здесь не держат, а этот нас любит, - шепнул храбрый Мышик, вскарабкиваясь по моим брюкам, брошенным на стуле. Луна светила ярко, и я видел, как он отчаянно вертел хвостиком, чтобы удержать равновесие. Потом ловко вспрыгнул на стол, заваленный бумагами, и пробежал по клавишам машинки. - Тут ничего вкусного нету, - зашептал он разочарованно. - И чем только он здесь занимается?
Я промолчал - побоялся спугнуть сорванцов. Признаться, я и вправду полюбил мышей. Частенько, подолгу просиживая над листом бумаги, слышу их голоса, писки, быстрое топотанье - ночами они вовсю шуруют под полом… А в темноте видны мелькающие фонарики, когда они крадутся в кухню или в кладовую. Да и праздники мы справляли вместе, порой, засыпая, я слышал, как они хором тоненькими голосами пели в норках коленды или справляли пир и поднимали тосты. А может, это доносилось до меня далекое эхо праздника у соседей, я и сам уже не знаю, где правдивейшая правда, а где у меня фантазия разыгралась, выдумка одолела или приснился сон.
Этой ночью меня отвлекали разные звуки. Из-под опущенных век я наблюдал двух мышат - они прижались друг к дружке и, встав на задние лапки, принюхивались к чему-то за окном, а их выпуклые глазенки светились в сумраке капельками чернил. Похоже, они что-то услышали и забеспокоились.
Удивительные случаются вещи: четырехугольник моего окна пересекла отчетливая черная полоса. Что-то терлось о крышу, глухо позвякивала водосточная груба, и сыпались вялые листья, багряные, они казались черными в лунном свете. Зеленоватый луч просвечивал сквозь мышиные ушки и серебрил усики. Мышата ожидали, кто же появится за окном. Смельчак подбадривал братца - ведь это он вытащил робкого братишку в ночное путешествие:
- Не бойся. Бабушка говорит, он часто про нас писал, и с большой симпатией. Бабушка даже считает его мышечеловеком, возможно, он наш дальний родственник, потому что все время шуршит бумагой по ночам, пишет и рвет, пишет и рвет…
Ну и мыши, даже это умудрились за мной подсмотреть. И в самом деле я частенько откладывал ручку в сторону, уныло комкал вынутую из машинки страницу и со злости рвал ее в мелкие клочья. Запечатленные клавишами машинки, мысли оказывались весьма далекими от того, что в воображении представлялось таким ярким, - слова, вроде бы единственные, меткие, самые выразительные, походили теперь на бабочек с помятыми, сломанными крылышками, которых отняли у ребенка, стиснувшего их изо всех сил в кулачке.
Я так досконально знал своих героев, а они не слушались меня, то и дело выкидывали разные коленца, самовольничали и отказывались проявлять лучшие свои качества. Порой откалывали такое, что руки опускались! Люди мужественные, благородные на поверку оказывались расчетливыми, алчными, коварными, хотя часто все это искусно скрывали. Вечно поступали они наперекор моим желаниям, а я воображал их примером рассудительности и мудрой, деятельной любви к Отечеству. И все едино, как оно называется: Тютюрлистан, Блаблация или моя родная Польша. Попытки поучать ни к чему не приводили: герои лишь многозначительно, с намеком, мол, сам понимаешь, подмигивали мне и упорствовали. И однажды я уразумел: пусть я сотворил их, вызвал из небытия, но живут они собственной жизнью, а меня устранили с пути и обогнали, и я могу лишь покорно, порой с непомерным удивлением, описывать их приключения.
Вот я и прислушивался к тому, о чем шепчутся мышата.
- Сейчас он уснул, стало быть, как бы пропал, вроде и нету его. Бабушка говорила, когда пишет, можно бегать у него по столу, все равно не увидит, потому как витает бог весть где…
- А если стучит на машинке, значит, он здесь, в комнате?
- Бабушка полагает, потому и пишет, что бродит где-то далеко. Ты хоть что-нибудь в этом понимаешь?
- Ничегошеньки.
- И я тоже, - признался младший.
Снова загромыхало над карнизом, в виноградных гирляндах, пригоршнями посыпались листья. Мыши замерли, прижав передние лапки к груди, словно старались унять беспокойный стук сердца. Я потихоньку высвободился из постели, босиком бесшумно подкрался к окну и указательным пальцем прижал им хвостики. Мышата рванулись, пытаясь бежать, но коготки скользили по гладкой поверхности большого стола.
- Отпусти! Отпусти сейчас же, не то укушу! - грозились они, но писк уже походил на плач. - Пусти, больно ведь…
- А ты не рвись, не упирайся лапками изо всех сил, и больно не будет, - шепотом посоветовал я, - а придержу я вас всего на минутку. Хочу познакомиться… Мне очень приятно, что вы всем семейством вернулись на зимовку к нашим пенатам. Передайте поклон бабушке.
Я убрал палец, и мышат словно ветром через окно сдунуло.
ПОХИЩЕНИЕ В НЕБЕСА
Я притаился за шторой. Пусть воры только влезут, захлопну окно и схвачусь с ними…
Сверху развернулась веревочная лестница с бамбуковыми перекладинами. Кто-то спускался с кошачьей ловкостью. Длинный пушистый хвост, усатая морда - и в комнату спрыгнул рослый котище. За ним, рискованно раскачиваясь вместе с лестницей, показались сначала ноги в рейтарских сапогах с отворотами, а после и вся фигура толстого мужчины в кожаной кирасе и большой шляпе со страусовыми перьями. Он не спрыгнул с подоконника, а, охнув, перевалился в комнату, так ударившись ногами об пол, что зазвенели шпоры. Кот зашипел на него: "Тиш-ш-ше!" - и лапой указал на мой топчан.
Какие же это грабители! Клянусь, я их знаю. Они крадучись обошли стол и наклонились над сбитой постелью. Мужчина, будто не доверяя собственным глазам, начал ощупывать скомканное одеяло. При свете луны удалось рассмотреть, что из-за пояса торчит вовсе не дуло пистоли, а складная подзорная труба, встарь называемая перспективой.
Сердце мое забилось радостью; коли все это не сон, значит, ко мне ввалился артиллерийский сержант Бухло - ведь это он после выигранного сражения получил за большие заслуги подзорную трубу от графа Пармезана, - ну а если это Бухло, то второй не кто иной, как Мышебрат Мяучар. Что же стряслось в Блаблации, коли старые друзья разыскали меня?
- Никого! Как же теперь? - буркнул Мышебрат. - Сколько раз мы подавали ему во сне сигналы, звали, просили вернуться в Тютюрлистан, а он от нас прячется…
В эту странную минуту вдруг неистово закуковала кукушка; сержант сорвал с головы шляпу и одним махом загнал навязчивую птицу обратно в часы. От обиды кукушка даже захлопнула дверцу. Я не выдержал, раздвинул шторы и появился в лунном свете, как привидение.
- А вот и я! Здравствуйте, дорогие друзья моей молодости!
Луна плеснула на меня светом, посеребрила голову. На мгновение пришельцы онемели, но тут же узнали и припали ко мне с обеих сторон. На плечах я почувствовал задубевшие от росы кожаные перчатки, а о ладонь потерлась пушистая мордочка, ласково лизнул шершавый кошачий язык, пушистый хвост дружески коснулся ноги.
- Вот и ты! Наконец-то мы застали тебя, - загудел басом сержант Бухло.
- Тсс, - осадил я старого артиллериста: в соседней комнате беспокойно забормотала что-то во сне дочь, а жена тяжело вздохнула, словно несла громадную корзину с банками римского варенья. - Если вы за мной, давайте втихомолку, чтоб никто не знал, только мы втроем…
На щеке я ощутил теплое дыхание. Усы у сержанта насквозь пропитались запахом крепкого табака и, сдается мне, вишневой наливки. От кота пахло мельницей, мучной пылью и, пожалуй, хоть это и маловероятно, мокрой мышью.
- Мы за тобой… Сейчас же…
- Ночь, все спят, светит луна - легко найти дорогу, южный ветер отнесет нас прямо в Блаблацию, - наперебой уговаривали они. - Собирай манатки - и в путь!
- Сколько лет прошло, о вас ни слуху ни духу, живы ли, нет ли - и то не знал! - Я снова и снова с радостью обнимал обоих. - Прилетели как на пожар, и тут же куда-то надо спешить. А я вознамерился принять как пристало, попотчевать дорогих гостей - чем богаты, тем и рады… Познакомить хотел с моими дамами, они ведь не очень-то верят в ваше существование… Вы представить не можете, какая мне радость…
- Не притворяйся, что беспокоился за нас, мы живы и, верно, еще долго проживем. Ты сам прекрасно знаешь, не строй из себя скромника, время над нами невластно, и кондратия мы не боимся! Обещаем, когда наступит твой черед и в одиночестве ты переступишь зловещий порог, мы будем ждать тебя все втроем.
- Да, а как поживает Эпикур?
- Служит, трубит с ратуши, присматривает за Виолинкой… Все в порядке, здоров и весел, только больно уж скор до драки…
- Я в душе тоже полагаюсь, что по ту сторону жизни встречусь с вами, - шепнул я растроганно. - Одно смущает: лишь самонадеянный глупец не усомнится в том, что его творения векопамятны. За свою короткую, всего лишь человеческую, жизнь много довелось увидеть. Рушились державы, портреты властителей поворачивали носом к стене, замирали рукоплескания, и люди переставали скандировать те или иные имена, да, пожалуй, уж лучше полное забвение, ведь забвение - это почти отпущение грехов. Такое может случиться с каждым из нас.
- Только не с нами, - презрительно фыркнул Мышебрат.
- А коли нас не забудут, и ты уцелеешь, и тебя будут помнить, - хлопнул меня по плечу старый артиллерист. - Именем своим клянусь! И довольно всяких грустных причитаний, у меня и так в носу от волнения щекочет, еще, пожалуй, чихну - бухну как из пушки, перебужу всех… Влезай в портки - и ходу!
- Погоди… На пожар, что ли? В чем дело?
- Хуже пожара - королевство Блаблация гибнет. Рушится, может, уже рухнуло. Враги воспользовались ненаписанной историей, чистые страницы твоей хроники заполнили на свой лад. - Взволнованный Мяучар даже не почувствовал, как вонзил мне в колено когти, так что я сразу поверил его отчаянию. - Без твоей помощи не сдюжим! Надо срочно спасать Блабону!
- Истинную правду говорит. Мы уж думали-передумали - только ты можешь помочь.
- У меня, мои добрые друзья, начата другая работа, новый роман, и на сей раз не для юных…
- Начал, так отложи! Взрослые пускай подождут. Юнцы ждать не могут… Занимаемся болтовней, а толком ничего для них не делаем! Многим сдается - сопляки еще, пусть подождут, у них все впереди, а пока подрастут… Отвечай напрямик: летописал ты историю Тютюрлистана? Мир мы тогда спасли? До кровопролития не допустили?
- Да. Писал. Сколько же времени прошло…
Бухло напирал на меня внушительным брюхом, тыкал под ребра подзорной трубой, будто дулом пистоли. Из-под нахмуренной брови укоризненно поблескивал налитый кровью глаз.
Я остро ощутил свою вину - как я мог так редко вспоминать о них!
- Это ты в ответе за Блабону! Там все вверх тормашками, горше землетрясения. За что у нас прежде человека ценили? Происхождение, знания, опыт, рыцарская честь и отвага, даже труд - все вдруг потеряло смысл. Всем наплевать, учен ли ты, честен ли, теперь превыше всего - с кем дела делаешь, чью руку держишь да кто тебя подпирает. А наш король… э-э, да что там - богат, как Крез, а живет, как пес… Только ты и можешь свистопляску приостановить: или ты, черт подери, наш летописец и напишешь нам новую историю, или валяй туда, где проторчал многие годы, - в каменоломню, камень долбить… Как напишешь, так тому и быть: против твоей записанной воли никто пойти не осмелится - все ж таки летопись, хоть и сказочная, а летопись! И назавтра в жизни должно все сбыться, как ты вчера в хронике записал.
Оба смотрели на меня с таким упованием, что язык не повернулся возражать - нельзя же ранить, оттолкнуть или даже оскорбить друзей. Ведь и у меня сердце не каменное.
- Эх-х, дорогой Бухло… Путаешь следствие с причиной. Что я могу написать? Вы же наверняка ночей не спали, все думали, как королевство спасти?
- Нет уж, дорогой, это твое дело. Ты свои заботы на нас не спихивай… Я умею пушку зарядить да прицелиться как надо, у Мышебрата свои заботы… А писатель - ты, твоя сила в хронике, вот и распорядись чистыми страницами книги.
- Помилуйте, я ведь всегда пишу о том, что уже сталось, утвердилось в памяти людской, правды добиваюсь, как же мне в далекое будущее вылезать, а вдруг вы, чертовы блаблаки, не послушаетесь меня и опять что-нибудь на свою голову натворите? Не хочу я ни в лжепророки, ни в самонадеянные глупцы угодить.
Друзья пыхтели от усердия, вникая в мои доводы, а про себя, верно, думали: отвертеться хочет, виляет, а может, и труса празднует, дезертировать не прочь, а то и прямо предает товарищей. Шила, мол, в мешке не утаишь - для взрослых ему сподручнее писать, и потому не спешит в путь собираться, как прежде, а в Блаблации так худо, хоть караул кричи…
- Во всех твоих оправданиях концы с концами не сходятся. - Бухло почесал за ухом так остервенело, что шляпа с пышными страусовыми перьями съехала набок. - Значит, не справишься, не совладаешь с беспорядком? - пригвоздил он меня указующим перстом. - Какой же тогда ты писатель? Возьми и переделай судьбу своих героев, а они уж сами события как надо направят. Река и та, коль новое русло выроешь, охотно свои воды по новому пути направит, людей и подавно вовремя остеречь можно, а то и пригрозить им, приказать или убедить.
- Напиши для нас другой конец, не допусти торжества Директора, по-иному ведь все завернуть возможно, - ластился Мышебрат. - Только сам в себя поверь - все по плечу окажется, все сможешь. Королева в отчаянии. Виолинка из-за отца убивается, а он безумствует… А нас, самых верных, наперечет. Пойдем с нами!
- Давай-давай, пошевеливайся! Не пойдешь - после горько пожалеешь…
- Дорогие мои, речь ведь о людях - не о воде в реке. Да и река, какое русло ни выкопай, в гору не потечет, всегда только с горы заспешит. - Горячее доверие друзей приятно щекотало самолюбие, меня так и подмывало дерзнуть, и я шепнул: - Могу только…
- Ну и славно, все-таки можешь! - с жаром подхватил Бухло и от радости заключил меня в железные объятия, весьма ощутимо натерев щеку своими усищами. - Одевайся! Книгу поглубже в сумку, и, сто мешков картечи, хватит болтовни! В путь! Очнись, летописец! Каждая минута дорога.
- Измени наши судьбы, дай простор нашей свободной воле, чтоб будущее кое в чем и от нас зависело, как и полагается. Ведь это в твоих силах, - заверял меня Мышебрат, выпуская и снова втягивая коготки в предвкушении схватки. - Ты посоветуешь, на кого опереться, где найти союзников. Только будь осторожен - нет уже старой Блаблации, нет прежней доброты, гостеприимства как не бывало… Люди изменились, в сердцах будто кто злобу и зависть посеял…
Я поспешно одевался в пылком стремлении спасти чарующе прекрасный край, где когда-то мы пережили столько необыкновенных приключений. Признаться, в глубине сердца одолевало беспокойство насчет жены: спохватится, а меня нет ни дома, ни в саду, волноваться начнет… А тут и сам не знаешь, когда вернешься…
Сержант будто почувствовал мои опасения, прогудел басом:
- Никаких долгих прощаний, садись, пиши пару слов, дочку можешь даже поцеловать, утром она вспомнит. Дети спят крепко. А ты и впрямь все позабыл - ведь Блаблация и Тютюрлистан всего в нескольких шагах от вашего сада, а добираться туда можно разными дорогами. Ты и сам сколько раз подходил к самой границе королевства… А не дошел - это уж твоя вина.
- Бери пример с меня, - тормошил меня кот. - Я тоже веду двойную жизнь: при королевском дворе числюсь охотником на мышей, а на самом деле мыши мои друзья. И ты сделай вид, что сидишь в кабинете, а сумерки наступят, броди себе по песчаным дорогам Блаб-лации. Помнишь тайный лаз? Да воспрянет в тебе рыцарский дух! Приключения ждут!
Друзья помогли мне одеться. Кот ловко завязал шнурки на ботинках. Бухло в спешке криво застегнул пуговки на блузе. Переговаривались мы шепотом, но возню уловило собачье ухо. Мумик просунул морду в приоткрытую дверь, безошибочно угадав: в спящий дом ворвалось беспокойное веяние. Пес изготовился к прыжку и вопросительно ворчал, глядя на меня:
- Кого загр-р-рызть? Кому вцепиться в гор-р-рло? - Ждал приказа.
Мышебрат ощетинился, глаза сверкнули зелеными фонариками.
- Мумик, береги Касю! Все в порядке, это мои старые знакомые… На место! Лежать!
Пес не поверил. Ночь, я одет, как всегда на прогулку, и мы вот-вот вместе выйдем в благоухающую осеннюю темень. Пес втягивал воздух, принюхивался. Бухло весь пропитан знакомым запахом копченой колбасы и печного дыма, а от кота попахивает мышами. Уж не хочет ли он прикинуться не-котом?
- Это Мышебрат Мяучар, - шепнул я псу. - Ты слышал о нем, он крестный юного Мышика. Мышик любит посидеть у него на коленях, всяких взаправдашних историй наслушаться, даже за ус Мяучара норовит потянуть. А после хвалится, какой у него опекун, да и все семейство так и пышет по сей причине гордостью, а этой шатии-братии дюжины три наберется…
- Больше! Больше шести десятков! - весело запищал Мышик, выскакивая в зеленый лунный луч, и тень его вытянулась такая длинная - длиннее самой длинной крысы.
Я обошел стол, забрал с собой толстенную записную книжищу, которую предназначил под хронику, ручку, трубку и полный кисет с табаком. В душе я все еще не решился, отправиться с ними сейчас же или дождаться рассвета - на заре мои гости исчезнут, а я как ни в чем не бывало примусь за свою повседневную работу, за роман для взрослых, который начал уже несколько месяцев назад.
- Вот и ладненько, что решился, а то пришлось бы силком тащить, - признался Бухло. - И, клянусь бочонком пушечного пороху, уже сегодня ночью добрались бы до Блабоны!
Я с величайшей охотой пользуюсь любой проволочкой в работе. Ох, как меня манили рощи на берегах реки Кошмарки, мухоморовые урочища, земляничные поляны. А вон и бродячий цирк на скрипучих колесах, свистит кнут - это цыган Волдырь, владелец цирка, погоняет лошадей, и ветер раздувает его черную бороду. А там вьется дымок над вечерним костром, печеные картофелины обжигают черные от золы пальцы и перепачканный рот, а после… после в открытую Книгу сыплется не песок из моей ладони, в Книгу сыплются звезды с Млечного Пути, и на Млечном Пути их не убывает, хотя множество звезд засверкало в словах моей Книги.
Я вытащил из чулана заплечный мешок и сумку, упихал в них все, что может пригодиться в долгом и опасном путешествии: острый нож, моток крепкой веревки, фонарик, свечи и спички. На полке стояла банка с закатанной крышкой. Это же римское варенье! Захватить с собой банку - мой единственный шанс принять участие в дегустации, ведь, пока я вернусь, жена и дочь управятся с вареньем без меня, особенно если нагрянут гости, а у них на варенье абсолютный нюх! Точно осы, незамедлительно узнают, когда кое-что вкусненькое припасено на зиму.
- Подождите, - успокоил я друзей. - Сейчас вернусь.
Я сбежал по лестнице, дверь внизу заперта на ключ, а ключ Мария спрятала к себе под подушку, будто чувствовала. Пришлось вернуться в свою комнату несолоно хлебавши.
- Пора! - Мяучар показал на луну. - И перестань вертеться, словно жук с оторванным крылом, чего тебе еще не хватает? Что потерял?
- Да все уже… Вот только Кася…