Сказывали про таких, что не выдюжила голова да мудрых мыслей.
…пожалуй, те самые бояре, у которых дури и лихости хватало, не попустили б подобного позора. Нынешние, на счастие Ареево, послабей. Только и смотрят из-под кустистых бровей, хмурятся.
Лаять станут.
Ничего, лай ветер носит, глядишь, и унесет далече…
- Прими знаком милости особой шубу…
…шубу несли ажно четверо, то ли тяжела она столь была, из куньего меха шитая, то ли для пущее важности…
…уйти бы скорей.
…подальше да от терема.
…скинуть и шубу, и шапку, перстень убрать. Посох. Только куда его денешь? Под кровать разве что… под кровать войдет, и если обернуть тканиной какой, то не сильно запылится.
Шуба легла на плечи, тяжеленная, как небосвод.
…а действо все длилось и длилось. Ей, похоже, нравилось дразнить бояр, показывать власть свою. И призрак царя - Арей даже начал сомневаться, жив ли тот - давал этой власти некую законность.
…когда все закончилось, солнце поднялось высоко.
Припекать стало.
Сыпануло светом на красные крыши, на золоченые флюгера, которые были ныне бездвижны. На окна. Подсветило узкое лицо древней царицы, отчего то сделалось злым, раздраженным. А вот царь, не нынешний, кажется, придремавший на троне, но тот, что присутствовал в витражах назидательною памятью потомкам, полыхнул ярко.
Мол, глядите.
И помните.
Вернуться Арею не дозволили.
Первой встала царица, и бояре спешно согнули спины, кланяясь. Мол, здоровья тебе, матушка, долгих лет… не оставь милостями… и сдохни где-нибудь сама, чтоб нам руки не марать. Нет, этого никто не произнес, да только слова не нужны были. Все и без того чувствовалось явно.
Арей тоже поклонился.
И потому не видел, как уходил царь. И уходил ли. Вынесли? Когда загудели трубы, дозволяя спину распрямить, золоченый трон пуст был.
- Вот с… - сказал кто-то и на всяк случай ткнул пальцем в псицу, что на ступенях крутилась, дескать, о ней, матери собачьей, речь идет. - Ишь как высоко забралась.
- Гнать ее, - хмыкнул Жучень, бороденку оглаживая. - Гнать, пока не навела от таких же, шелудивых…
А к Арею подскочил человечек махонький, юркий, цапнул за рукав и за собою поманил. Мол, пойдем, боярин, и немедля. И перстенек под нос сунул.
С птицею-сирин.
Чтоб, значит, понял, кто зовет, и перечить не вздумал.
Арей кивнул.
…к золотым портьерам, к дверце, за ними спрятанной, махонькой, в которую только и вышло, что боком протиснуться. Ход за дверцею узкий и тесный, человечек-то легко ступает, а Арею неудобственно. Посох опять же, который вверх не поднять - потолок низкий. Шуба подолом пылищу метет. Кольцо палец сдавило, стянуть бы, но…
Арей терпел.
Шел.
Так быстро, как умел, а все одно догнать провожатого не выходило. Вот же, и хром тот на обе ноги, и горбат, чего зеленый кафтан скрыть не способен, а ловок - куда там здоровым.
Наконец отворилась другая дверца.
Беззвучно.
Пахнуло медвяным цветочным ароматом, теплом по ногам потянуло, и провожатый рученькой указал, мол, туда иди. А сам к стеночке.
И в стеночку.
Хозяин, стало быть? Иль кто из младших? Сказывали, будто бы Хозяева в тереме царском не приживались, будто бы чар тут всяких наставлено было, от которых оне силу теряли.
Врали, значит.
- Будь гостем, - молвила царица. - Проходи, Арей… шубу примите…
…ее покои были обыкновенны.
Пожалуй, на матушкины похожи. Только побольше.
Потолки высокие цветами расписаны и птицами райскими. Краски яркие, птицы что живые, перелетают с ветки на ветку, того и гляди запоют.
Оконца узкие.
С витражами.
И вновь сидит на камне дева златовласая в платье простом, а у ног ее лебеди и утицы. Кормит она их? Или просто приманила? Картина благостная, да только отчего-то при взгляде на нее дрожь пробирает.
…а шубу приняли.
…подскочили девки в летниках простых, пусть и из шелку шитых. Взяли с поклоном, унесли. Принесли стульчик махонький, резной.
Стены беленые коврами прикрыты, для теплоты, ибо даже летом в тереме каменном холод идет. Не спасают от него ни жаровенки с углями, ни алый камень, магией напоенный. Камень горяч, и воздух над ним подрагивает.
- Меду? Квасу?
- Воды, если можно. - Арей садиться не смел.
- Воды? Тоже боишься, что отравлю? - Царица склонила голову набок. И так молода вдруг сделалась, даже не молода - юна, что весна первая.
…только разве ж весна позволит запереть себя в клетке золотой. А покои эти клетка и есть. И девки услужливые, и старушки, что на сундуках посели, вперились в Арея бельмяными глазищами - не дозволит ли он непотребного - как есть надсмотрщицы.
- И в мыслях не имею. - Арей посох к стеночке прислонил, зело надеясь, что не грохнется он. - Но жарко… вода хорошо жажду утоляет.
- Что ж, если так…
Рученькой махнула, и воду подали, студеную, ключевую, будто только что из родника взятую. Выпил, и зубы заломило.
- Доволен ли ты ныне, Арей?
- Благодарю, матушка…
…хотя бы за воду, поелику пить и вправду охота была.
- …не спеши… я тебя не для того позвала. - Она присела на стульчик сама, и девки метнулись с подушками да опахалами, с подносами махонькими. На одном - яблочки лежат моченые, на другом - орешки, на третьем пряники… еще что-то было, а что - Арей не разглядел.
Завели, закружили хороводом, загомонили разом.
- Кыш, - велела царица. - Прочь подите. Не мешайте.
Отступили, но не ушли, посели на полу, на подушках со своими подносами. Слушать станут? Сколько средь них соглядатаев? Каждая вторая, если не каждая первая. И стало быть, все, о чем в этое комнате говорится, будет известно за порогом. Плохо это? Хорошо?
Как уж есть.
- А ты все ж присядь. Подушечку возьми. Не люблю, когда люди надо мной возвышаются.
Сказано это было с улыбкой, да вновь же от той улыбки подурнело. Экий он чувствительный становится, равно девка…
Арей присел на пол.
Ноги скрестил.
Руки положил на колени. Мало ли… невозможно и подумать, чтоб царицу-матушку без охраны оставили. И если Арей ее не видит, не значит, что нет ее вовсе. Небось в стенах сокрыто ходов немало.
И в иные можно лучника посадить.
А то и двоих.
Померещится им, будто гость царицу-матушку обидеть желает, и соскользнет палец с тетивы…
- Вот и славно, вот и молодец. - Царица все ж взяла горсточку изюму. - Признаться, были у меня опасения, что гордыня твоя над разумом верх возьмет. Но сородич твой уверил, будто ты парень разумный…
Арей вздохнул.
- …и поймешь, что желаем мы с супругом тебе лишь добра.
…от иного добра бегчи надобно, но с побегом Арей опоздал. Сам виноват.
- И чтобы разрешить твои сомнения, позвала я тебя сюда. И тебя, и невесту твою. Прогуляетесь по саду, перемолвитесь словом-другим. Глядишь, и по сердцу девка придется. И ты уж, боярин, постарайся ей глянуться. А то в последние дни слезлива сделалась, болезна… после скажут, что я ее умучила.
И вновь улыбка мягкая.
Сердечная.
Мол, ты ж в этакое не поверишь?
Не поверит.
- Тогда иди… и гляди там, без вольностей… все ж таки под моею опекою она, если учудит чего, я ж виноватая и буду. Ты и вправду постарайся ей понравиться.
Сие прозвучало приказом.
Арей вздохнул. Он крепко сомневался, что боярыне благородной не донесли, кто он таков, да со всеми подробностями, и потому понравиться ей вряд ли возможно будет.
Провожала на сей раз девка.
В красном летнике.
С косою толстенной, лентою ж алой перехваченною.
Шла она споро.
…а шуба у царицы осталась. И посох. И стало быть, нового визиту не избежать. Что ей, венценосной, на самом деле от Арея надобно?
Ведь надобно.
Иначе не стала бы в гости зазывать. Бояр дразнить? Они ныне раздразненные, куда уж дале… девица идет, коса раскачивается, что маятник. И нынешний путь лежит по белым коридорам, по галерее открытой, чтоб, значит, видели люди добрые Арея… ну и он на них поглядел.
Сверху.
Нестерпимо захотелось плюнуть на высокие боярские шапки. И осознавал Арей, что сия выходка - даже не детство, а глупость несказанная, но сдержался с трудом.
А галерея свернула.
Мимо дверей запертых, перед которыми рынды застыли в белых кафтанах.
Мимо палат расписных, где боярыни собрались родовитые, посели на мешках, шерстью набитых, что куры в курятнике, и квохчут, и ругаются, а Арея завидели и разом смолкли.
Неуютно сделалось.
Тут не один барышник, тут целый выводок. И впору отступить, но девица оглянулась, проверяя, идет ли Арей следом.
Идет.
Куда ему деваться от царское-то милости?
Вновь загомонили боярыни, уже в спину, без малейшего стеснения обсуждая, что царица-де ноне вовсе разум утратила, если беглого раба в бояре возвела. И пусть не раб он давно, но все одно непорядок.
А если порядок, то этим порядком пользоваться надобно.
- Куда твою Аруську? - визгливый бабий голос долетел в открытую дверь. - Ты своего перестарка уже под любого подложить готовая…
- Не перестарок она! И справная. И крепкая телом, не то что твоя… дунешь - и ветром унесет. Такая и дите не народит. А моя…
- …и народит, и мужа в могилу сведет… или сам в могилу сбежит от такой-то женки…
Кто-то вскрикнул.
Бахнуло…
Рынды стояли, глаза прикрывши. Им, видать, не в первый раз такое слушать было. Арей же только головой покачал: этак его и без царицы оженят, согласия не спросивши.
…девка вывела в сад.
Как сад, до того, что при Акадэмии был, ему далеконько. И тесно тут деревам, и неуютно. Растут, но норовят перекривиться, перекрутиться, будто бы тошно землице от игрищ людских. Ветви опустили до самых дорожек, а те, белым камнем мощенные, вьются, перетекают меж пышными кустами.
Цветами пахнет.
Шипшины куст белой раскинулся, манит пчел, да только что-то ни одной не видать. И бабочек нет, и птиц не слышно.
Мертвый сад.
- Тут ждите, - велела девка, на лавку указав, которая под шипшиновым кустом примостилась. Арей и присел. Ждать так ждать, все одно раньше, чем выпустить решат, не выберешься.
Солнышко пригревало.
Тихо было.
И в этой тишине отпускало душу. Ком в горле стал. Кричать бы… а он шипшину нюхает и дивится, что запах ее густой, тяжелый, так неприятен.
…яблони-то отцвели уже.
Жаль.
…он почуял ее присутствие раньше, чем увидел. Просто обернулся.
Никого.
А изменилось что-то, неуловимо, но все же… убыло? Прибыло? Не понять.
Арей поднялся.
Идет по дорожке девица… красивая? Сложно понять. На Ильюшку похожа, бывает такое, что увидишь - и сразу понятно, чья родня. Высока. Стройна.
Худа даже.
Личико вытянутое, носик длинноват, но ее это не портит. Глаза круглые, покатые и бровки домиком, отчего кажется, что боярыню все вокруг удивляет немало. И ступает-то она медленно, словно во сне. А за спиною вторая виднеется.
Ее-то Арей сперва за служанку принял, но после понял: ошибается. Похожа она на сестру и брата, хотя тут этое сходство слабое, едва уловимое.
Тоньше.
Волос темен, кожа смугловата, глаза темные посверкивают…
- Доброго дня, боярыни. - Арей поклонился.
Девки, которые сопровождали невесту с сестрой, в отдалении замерли. И старушка нянька с ними. Стоит. Губы поджала. Руки на груди сцепила. Глядит с неодобрением, мол, где это видано, чтоб девице молодой да с женихом до свадьбы встречаться?
Непорядок.
И смех. И слезы. Слезы застыли в глазах невесты… как же ее звать-то? Любляна? Любава? Любомира? Как-то так… забыл.
Неудобно получится. Надо будет спросить Ильюшку. Потом. И сказать, что здоровы… во всяком случае, глядятся таковыми.
Или нет?
Невеста не ответила.
Взгляд потупила. Присела на саксонскую манеру. Разогнулась.
- Моя сестрица премного рада видеть своего будущего супруга, - молвила младшенькая, старшую за руку взявши.
- И я… рад…
- Она безмерно благодарна царице-матушке за возможность встретиться с человеком, которому обещана в жены… - Младшенькая говорила быстро и громко, и каждое произнесенное слово ключница встречала одобрительным кивком. Дескать, так и надобно. - И воочию убедиться, что человек этот преисполнен всех мыслимых достоинств.
- А немыслимых? - не удержался Арей.
Губы старшенькой дрогнули.
- И немыслимых тоже, - серьезно ответила младшая. - Моя сестра слишком скромна. И потому не смеет говорить с женихом сама, это в высшей степени неприлично и может плохо отразиться на ее репутации…
- Я понимаю.
И вправду ли скромна?
Или в ином дело? В том, что онемела она от страха и обиды? Кто он таков, чтобы к царевой племяннице свататься? Никто.
- Здорова ли она?
- Совершенно здорова. - Младшая взяла старшую под руку. Так и пошли по дорожке. Впереди Арей, а за ним обе сестрицы.
Дошли до лавки.
Младшенькая старшую усадила, а сама за плечом стала, не то охраняя, не то успокаивая. А ведь здоровой его невестушка не выглядит.
Синева под глазами.
И взгляд растерянный, если не потерянный.
- Моя сестрица… - младшая погладила старшую по плечу, - Всю ночь не спала, волновалась… встречу предвкушая.
Та вздрогнула.
Сжалась, точно Арей ее бить собрался. Вот не было беды.
Он присел на лавку, что заставило старуху надсмотрщицу сильней губы поджать, но с места она не сдвинулась, даже когда Арей невесту объявленную за руку взял.
Холодна.
И пульс неровный. Может, и вправду переволновалась девка? Слезы там лила, горевала о жизни своей загубленной.
- Я могу чем-нибудь помочь? - спросил Арей.
И дрогнули белые губы. Показалось, вот-вот расплачется несчастная. Вцепится в руку, попросит забрать ее из терема царского… и что тогда?
- Спасибо, - встряла младшенькая, глядя на Арея сверху вниз с насмешечкой. - Но чем вы нам помочь можете?
- Брату вашему…
- Брату?
Лицо исказилось уродливой гримаской.
- А разве есть у нас брат?
Арей растерялся.
- Брат нас бы не бросил… а он уехал. Оставил на попечение царицы-матушки, да продлятся ее годы… - сие было сказано громко, для старухи, которой явно на месте не сиделось, да вот беда, царское слово нарушить она не смела, вот и топталась, тянула морщинистую шею, силясь выглядеть чего запретного. - И ни словечка… ни разу не явился… неужто его прогнали бы? Нет, сам не захотел…
- Перестань. - Голос у невесты тихий, что шелест листвы.
- Отчего же? Мы ведь писали ему, звали в гости… и матушка приглашала, а у него отговорки одни… учеба и учеба… кому нужна его учеба? Важнее нас с тобой? Нет, дорогая. - Она присела и взяла сестрину руку, сжала легонько. - Пора уже привыкнуть к простой мысли, что никому-то мы с тобой не нужны. Кроме нас самих… и вот жениха твоего. Хороший ведь жених, правда? Матушка не обманула… обещала молодого и красивого. Вот стоит. И молодой. И красивый.
И глянула на Арея снизу вверх. Скользнул розовый язычок по губе.
- А еще магик…
Почему-то Арей вздрогнул.
Странно.
С чего б ему девок бояться, а поди ж ты…
ГЛАВА 8
Про рынок и невесту Еськину
Большой рынок никогда не спал, день сменялся ночью, а жизнь - жизнью.
Первыми закрывались богатые лавки на Белом ряду. И торговцы, наблюдая за суетою холопов, что спешили убрать выставленные на улицу ткани ли, приправы ли, украшения иль иной богатый товар, степенно раскланивались друг с другом. Иные и словечком перекидывались, жалуясь, что не тот ныне торг пошел. Товар дорог, покупатель беден да придирчив…
Суетились приказчики.
Запирали окна, проверяли засовы на ставнях…
После наступал черед лавок попроще и поплоше. Последними запирали дверь в лавке старьевщика, что ютилась у самое стены, опоясывавшей Торговую слободу. Еська, если б кто спросил, мог бы рассказать и про двери дубовые, крепленные не только железом, но и словом заветным. И про подвалы, в которых сыскалось местечко не только потертым хомутам…
И про стену.
И про ход в той стене.
И, быть может, про людей, которые этим ходом ходить не брезговали.
Про царя городского, Безликого, во власти которого не земля, но подземелья. Про верных его опричников, в рванье ряженых, веревками гнилыми опоясаных… да только разве ж можно говорить о таком? Пусть корона царская не из золота да вместо каменьев в ней галька речная, пусть склоняют головы пред Безликим кривой да хромой, пусть немой его славит, а незрячий малюет портрет…
Но откроешь рот - услышит глухой.
Скажет безногому, а там и безрукий за гвоздь возьмется, подберется в толпе да и всадит в бок мягкий, в самую печенку…
…нет, иные тайны и братьям доверять не след было.
Еська с легкостью взобрался на крышу крохотной лавчонки, что ютилась меж двумя клетушками. В одной куры кудахтали, в другой возилось нечто темное и на редкость вонючее, возможно, что и человек…
Еська прислушался.
Тихо.
Вдали искрою рыжей виднеется факел. Прислушайся - и услышишь, как перекликиваются стражники, впрочем, дальше Белого ряда они не заходят.
И Еська скатился на землю.
Тихо.
Спокойно.
Только обманчиво это спокойствие.
…слева пахнуло сыростью, никак приоткрылось тайное окно. А кого впустило иль выпустило - не Еськино это дело.
…справа треснула ветка под ногою… и кто-то зашипел, выругался. И смолк. Знать, молодняк вывели. У Еськи сперва тоже не выходило ступать бесшумным, кошачьим шагом.
- Кто? - Девка вынырнула из темноты, лядащая и хворая, судя по гнилостному духу, перебить который не могло и розовое, никак краденое, масло.
И вправду, кто?
Местечковая шлюха, что только глядится грозною?
Иль бессловесная, преданная служка Безликого?
- Меня ждут в Темном доме. - Еська разжал кулак, и в лунном свете блеснула серебрушка с обрезанным краем.
- Так уж и ждут? Повернись.
Он подчинился, хотя мог бы сломать девке руку.
Или нос.
Впрочем, нос ей уже ломали. Некрасивая. И не потому, что тоща и грязна. Нет. Черты лица остренькие, глаза злые.
И клеймо на щеке горит.
Значит, не шлюха. Шлюх секут, да и то без особого старания. Клеймят убийц.
- Ждут, - повторил Еська, глядя в черные девкины глаза.
Сами по себе темны? Иль привыкла зелье дурное жевать?
Если так, то плохо… зелье разум выедает.
- Страшно? - Девка подвинулась ближе.
Нет, розами от нее пахло сильней, чем гнилью. И зубы целые. Редкость. На каторге таких от, наглых и бойких, учат… и зубы выбивают первым делом, чтоб не кусались.
Еська знает.
- Нет, - ответил он. - Говорить станем? Или поведешь?
Она схватила монетку с ладони, прикусила и сплюнула.
- Ничего… придет время, и сниму твою шкуру, - пообещала она, но ржавый, обманчиво тупой нож от лица убрала.
Шальная.
Такие с малых лет Мораниной дорожкою идут. И пусть доводит она до петли, а все одно не отступятся, не свернут… но скажи - и вспыхнет сухою осеннею листвой.