…не уходят Безликие сами. Не передают маску и власть с нею преемникам, как сие средь люду обычного делается, чтоб при свидетелях да жреце, каковой волю умирающего на бумагу запишет, а с той бумаги всем зачтет.
…нет, с кровью берут, выдирают из глотки еще живого. И только тогда - все знают - подчинится туманная тропа, а маска заклятая сядет на лицо, оживет.
И значится, повстречались однажды прежний царь и нынешний на узенькой дорожке. С каждым была его удача. Только воровская оказалась чуточку удачливей, коль жив он, тот, кто давно уже утратил не только лицо, но и имя.
- …читаю плохо… а уж законы… у нас туточки свои законы. Сломали ему мизинчик, стало быть, чтоб не сильно шкуру портить. Может, не медвежья, но все боярская, дорогая… он и запел иначе. Про мамку-тятьку вспомнил… стал клясться, каяться… прощениев просить… вот я и подумал, а чем не жених? Щучка девка зубастая, возьмет хозяйствие в рученьки свои, глядишь, и этого от загулов удержит. Он-то упрямиться начал… невеста у него там имеется… богатая… с приданым… будто я за своею кровиночкою золота пожалею…
Кровиночка глядела под ноги.
И куда ее девать-то?
В Акадэмию тащить? Глядишь и не выгонят. Но дальше-то что?
…и лукавит Безликий. Читать он умел.
Любил.
Ему старьевщики книгами дань платили, знали, что коль принесут чего интересного, то и прощены будут долги старые, а то и новые.
- Сговорилися. Повенчали их… оно-то свадебку и опосля устроить можно, так я рассудил. Ничего, если и другой раз повенчают, крепче будет… не было у меня веры этому охлызню. И не зря. Отпустил я деток с чистым сердцем, а наутре мне и бают, что эта дурища за ножа схватилася, прирезала дорогого муженька да в родным-то доме, не нашла другого места, чтоб без свидетелей. Дюжина ее видела… скрутили… хорошо, на месте голову не свернули… хотя зачем она ей, раз думать не умеет?
Девка плечом дернула и в кафтан завернулась по самые глаза.
Нет, Безликому перечить она не посмеет, а вот избавиться от нового мужа, как от прежнего избавилась, - это запросто. И отныне придется Еське вполглаза спать.
Если не договориться.
А ведь постарел фартовый вор. Поблек.
Глаза цвет поутратили. Шкура… будто молью поеденая. Щеки красны, раздерты, из язв гной сочится. Рот синюшный… болен?
- Хочешь? - Безликий протянул маску. - Ну же, Рудый… ты царевич, а туточки и царем стать можешь. Держи.
А и вправду.
Взять маску.
И его, замученного, отпустить одним ударом. Еська откуда-то знал, что сие будет милосердием. Он, царь обиженных и убогих, единовластный владыка подземелий столичных, сильнее и быстрее, но сдержит силу, подставит горло чужому клинку.
И верно, так делали прочие.
И сам Еська… сколько продержится? Десять лет? Двадцать? Власть выедает душу. И когда тело останется пустым, обессиленным… что будет?
- Нет. - Еська покачал головой. - Спасибо, но это лишнее…
- Видишь, и не жадный. Жадность людей губит, - сказал Безликий, чье лицо исказила судорога. - Все-то им мало… и мне было… теперь много, а чего с ним делать? Нет, вот встану я перед Калиновым мостом… выдержит ли за грехи мои тяжкие? Аль развалится? Ты как думаешь?
- Никак.
Не Еське чужие грехи судить.
- Развалится… гореть моей душе белым пламенем… ничего, как-нибудь… я-то на радостях выпил лишку… как же… будет дочка шлюхина знатною боярыней. А протрезвел, и говорят, что, мол, поволокли ее на царское подворье… и там секли, и клеймили… а после, по старому закону, в землю закопали по шею. Да так и оставили.
Еська о таком слыхал.
Только закон тот когда еще писан был? В стародавние времена, когда казнили людей казнями лютыми. И медведями драли, и в масле варили, и прочие бесчинства учиняли.
Давно уж от их отказались.
Вешают.
Секут.
С иных и шкуру сдирают, но то - за особые злодейства. Но чтоб живою и в землю…
- Думал оставить ее… да куда ж ты… хоть дура, а родная. Денек посидела, там и вытащили. Ох и свербит… - Он поскреб редкую бороденку и руку вытер о штаны. - Гляди, Рудый… не забижай девку зазря.
Такую обидишь.
Протяжно заскрипела дверь, отворяясь, и Безликий надел маску.
Поплыли резные черты. И показалось, что кривой рот, не рот - трещина в сухом дереве, вот-вот раскроется, исторгнет немый крик. Щучка дернулась было…
- Цыц, - рявкнул Безликий.
И болью запахло, кровью дурною, нутряной, заразу несущей.
- Вот, привел. - Нищий втолкнул человека, голова которого была укутана плащом. Да еще для верности веревкою конопляной перетянули.
- От же ж… я тебе чего велел? Пригласить, а не уморить. Сымай свою тряпку.
Еська не сомневался, что плащ был вонюч и грязен, в таком задохнуться и вправду недолго, а то и помереть от смраду.
Нищий с пыхтением развязал веревку и плащ сдернул.
- Здрасьте, ваше святейшество, - сказал Безликий и поклонился.
Вежливо так. Без глуму. И жрец - седобородый старец с лицом светлым, со взглядом ясным, на поклон поклоном ответил.
- И вам доброе ночи… уж не знаю вашего имени, простите.
- Безликий я. Так люди прозывают.
- А матушка как звала?
Жрец, видать, из новых, коль посмел этакий вопрос задать. Но Безликий не обозлился, ответил:
- Кто ж ее, шалаву, ведает… мы не для того вас пригласили. Уж не держите зла на человека моего. Он услужить спешил, а голова пустая. В пустой-то голове всяк знает, что дурости полно…
- Божиня велела прощать чад своих неразумных.
- От и простите его…
Старец стоял, сложивши руки. И спокоен был, и благостен… этаких Еське редко встречать доводилось. И всегда-то удивляла их готовность прощать что бы то ни было, хоть разлитые на стул чернила, хоть…
- Божиня простит. - Жрец коснулся сложенными щепотью пальцами лба. - Неисповедимы пути ее. И коль привели меня в сей дом, стало быть, имеется в том нужда.
- От имеется и превеликая… дочку замуж выдаю. Единственную.
Жрец повернулся к девке.
Если и удивили его что вид Щучкин, что клеймо на ее лбу, виду не показал. Улыбнулся приветливо:
- Рад за вас…
У нее аж щека дернулась. Не разделяла Щучка этакой радости. И Еська понимал.
- А это, - Безликий ткнул пальцем в Еську, - жених. Счастливый…
- И вы хотите…
- Чтоб обвенчали их.
- Тут? Быть может, имеет смысл в храм…
- А разве не сказано, - произнес Безликий нарочито мягким голосом, - что всякое место в этом мире и есть храм Божинин, ибо сотворено ее волей и по ее разумению?
Жрец провел ладонью по седой бороде.
- Приятно встретить человека, который читал священные книги… и запомнил, что в них написано. Тогда, быть может, вспомнит он, что брак - есть единение душ пред лицом Божини, что не может он быть заключен против воли. И не может быть расторгнут.
- А то! Конечне, помню… Еська, ты ж не пожелаешь браку расторгнуть?
Еська подавил тяжкий вздох и покачал головой.
- Ей такое и подавно в голову не придет…
- И по доброй воле? - Жрец прищурился.
- А то как же…
Старик повернулся к Еське. Глаза его были прозрачны, как вода в лесном озере. И голова закружилась, повело вдруг. Исчез смрад подземельев, но пахнуло свежестью леса, хвоей и сырой землей, первоцветами, ключом тем, который пробился сквозь каменную подложку поместья…
Пить захотелось со страшною силой, но не всякой воды, а студеной, от которой зубы ломит и горло першит. Чтоб и сладкая, и горькая была. Захотелось.
…и отпустило.
- Что ж. - Старик глядел уже на Щучку. - Если так… будь по вашему.
…обряд не занял много времени.
ГЛАВА 9
О знаниях всякоразных и пророчествах
- …черноягодень надобно сымать еще недозревшим. Аккуратно поднимаем лист, ягоду берем двумя пальцами. - Марьяна Ивановна показала, как надобно оную ягоду брать. - И бережно, но крепко. Раздавите - только пальцы зазря перемажете.
Егор крякнул.
У него-то руки даром что боярские, а не приученные ягоды рвать. И недоспелая, тугая еще ягодина лопнула на раз. Потек по пальцам едкий черный сок. Вопьется, въестся намертво. Я по себе ведаю, его ни мылом, ни щелочью, которою одежду стирают, ни иным каким способом не вывесть. Будет держаться седмицы две.
- …и не спеша скручиваем. Скручиваем, я сказала! - Марьяна Ивановна хлопнула Ильюшку по плечам тоненькою веточкой. - Чем ты слушаешь?
- Извините. - Ильюшка тоже пальцы грязные платочком отер. - Не выходит…
Еська молча подкинул на ладони сорванную ягоду. И выбрал-то, ирод, потемней, почти спелую. Этакую снять не у каждого выйдет.
Я от не рискну.
Да и… зачем? Пользы-то в ней чуть, одна горечь осталась. Черноягодень - растения хитрая, с норовом, хоть и полезная дюже. Зальешь сушеные ягоды варом, и выйдет компота черная, что деготь, горьковатая, зато от одного глоточку сил прибудет, и немало. Плеснешь такой на рану - и кровь остановится.
Промоешь иную, старую, загноившуюся, и зараза отступит.
Нет, на это, вестимо, к слову надобно еще сил приложить да иных травок добавить, но все одно… только вот, как уж говорила, норов у черноягоденя нехорош. Соберешь ягоды до срока - и потравиться с этакого компоту, ибо ядовитый он зело будет. А ежель не потравиться до смерти, то животом точно маяться долго будешь. Соберешь уж спелые, так их только на компоту… да не такую, которая лечит, но обыкновенную, ягодную. Сил у травы не останется.
- Охламоны, - вздохнула Марьяна Ивановна, складывая ягоды в махонькую корзиночку. Она-то ловко собирала. Одной рученькой веточку тонкую придерживает, а другою - обскубывает. Ягодку за ягодкой.
И говорить при том говорит.
- Думаете, к чему вам, таким грозным, наука моя…
Емелька к ней ближе пересел, там, где черноягодень рос особо густо. И цвел же ж. Густая его аромата манила пчел, шмелей. Летали, гудели, и мне от их гудения неспокойно было. Все мнилося, что в волосья вобьется.
От будет радости.
А Емелька ничего, сидит, собирает. Не так споро, как Марьяна Ивановна, но старательно. Ягодку за ягодкой. У него уже и дно прикрылось в корзинке.
У Егора - пусто.
У Евстигнея - две махонькие зеленые ягодки одна за другою гоняются, а он сел в зарослях малинника да вперился взглядом туманным в колючие ветки. Внове видит чего, а чего - сам не ведает.
Лойко пальцы грязные обсасывает. Это он зазря, буде ныне с черным языком гулять.
- …а я вам так скажу, что в Акадэмии, конечно, на каждый ваш чих по целителю сыщется. - Марьяна Ивановна на царевичей будто бы и не глядела, меня и вовсе не примечала и была такая… спокойная. - И конечно, они и без вас знают, когда и какую траву собирать. Но может статься так, что окажетесь вы в месте, где целителей нет, и травников, и никого-то, кто в деле лекарском разумеет…
Еська уже почти полную корзину набрал. И притомился, а может, и наскучило ему нехитрое это занятие. Сел на траву, ноженьки скрестил, ромашку сорвал и в роту сунул.
Сидит.
Обсмактывает стебелек.
Усмехается.
Только как-то… неспокойно? А с Марьяны Ивановны глаз не сводит, хоть и глядит будто бы не на нее даже, а вбок, но все одно не сводит. Я-то чую.
И она чует.
- И что тогда?
- Тогда? - Елисей спелую ягоду снял и в рот сунул. Зажмурился. И я зажмурилась, потому как в компотах черноягодень хорош, а вот сорви так - кислый, что яблоня-дичка недоспелая, и вяжет. Но, может, волкам в том и особый смак? - Тогда, полагаю, у нас не будет времени заниматься сбором ягод, и уж тем более сушить их и зелья готовить.
Ерема брата за рукав дернул.
А Марьяна Ивановна засмеялась.
- Верно говоришь, царевич… не будет… а потому гляди-ка сам…
Марьяна Ивановна вытащила иглу длинную да по ладони провела, кровь отворяя. Высыпала та алым бисером, и Елисей встрепенулся. Еська и тот ромашку выплюнул, приподнялся, чтоб лучше видно было. Марьяна ж Ивановна ягодку в пальцах раздавила и капелькою соку на ладонь капнула. Прошептала слово… а я не расслышала, какое. И кулак сжала.
А когда разжала, то и рана сгинула.
Как не было.
- Любопытно, - заметил Иван. - А… разве это не опасно, с сырой силой работать?
- Глазастый. - Марьяна Ивановна произнесла это с усмешечкой, да показалась та мне недоброю, будто бы попрекала она Ильюшку за этакую глазастость. - Сырая сила… что ж, порой ничего иного не остается. А ты, боярин, будь добр, раз уж столь разумен, скажи, чем сырая сила опасна?
- Откатом.
- Нет, боярин, - Ильюшку Марьяна Ивановна именовала именно так, и не понять, с насмешкою ли аль всерьез, - ты сначала сказывай… что есть сырая сила?
- Сырая сила, - послушно начал Илья, - есть первичная материя, которую еще именуют божественным духом или же энергией. По сути своей именно она есть магия. То есть в каждом плетении магик вкладывает каплю этой силы. И плетения созданы именно как инструмент опосредованной работы…
- Ишь, завернул… опосредованной работы… вечно вы, книжники, норовите усложнить простое. - Марьяна Ивановна отерла пальцы батистовым платочком. - А на деле сила - суть сила. И есть она во всем. В капле воды, в искре огня… в твоем от, боярин, дыхании. Способность силу эту ощущать, брать ее от мира - и есть дар. У одних он ярок, у других - слаб.
Она говорила спокойне, а я… я отчего-то вспомнила, как хоронили Милославу. И что Марьяной Ивановной сказано было, будто бы померла она от сердечной болезни.
И с магиками случается.
Мол, не сдюжило оное сердце такой тяжелой нервной работы. Подвело. Запнулося… будь рядом с нею целительница, глядишь бы, и спаслася б Милослава. А так-то… печальственно сие.
…об этое смерти шептались.
…я слышала.
…нет, не сказать, чтоб Милославу в Акадэмии так уж любили, просто… молодая ведь, а сердце. Вчера была, а сегодня нет… вот и пошли слухи.
Про проклятье смертное.
…про волка-перевертня, который к ней наведывался, а она, заместо того, чтоб помощь кликнуть, оконце открывала, привечала гостьюшку дорогого.
…про любовь запретную.
…про… много про что, только правды в тех разговорах - ни на грош.
- …чем больше человек чует силу, тем больше ее взять способен. И тогда говорят, что его Божиня одарила. - Марьяна Ивановна заправила прядку седую.
…на похороны она прибралась, как на праздник. Темно-зеленый летник надела. На волосы платок набросила узорчатый. И перстни свои сняла, и ожерелья, и заушницы… и стояла, опираясь на руку высокое дебеловатой женщины. Та, беловолоса, синеглаза, была красива, но отчего-то мне дурно сделалося от этакой красоты.
А может, не от нее.
Может, оттого, что людно было?
- …заклятья, которые вы учите, есть лишь инструмент. Как и жесты, и иные способы… допустим, те же бубны шаманские или вот костяные посохи, камни-концентраторы… все, что угодно, - это лишь способ силу подчинить, преобразовать первичную энергию а… скажем, пламя… или воду… в действие…
…на похоронах Марьяна Ивановна долго и много говорила о том, что была Милослава человеком редкостной души. И что смерть ея - утрата невосполнимая для всей Акадэмии.
Хорошие слова.
Красивые.
А женщина, пришедшая с нею, улыбалась, и так, будто бы вот-вот рассмеется…
- …это первая их задача. Вторая же - защита. Мир целен. Гармоничен во всех проявлениях. - Марьяна Ивановна повертела в пальцах крупную ягоду. Ее же бережно уложила в корзинку. - А магик, силу забирая, нарушает гармонию. И чем больше силы берет, тем сильней возмущение, коие именуется откатом. По сути своей это - эхо силы, которое словоформы, и жесты, и иные способы позволяют развеять без вреда для магика или же вред оный низводя до малости. Но чем серьезней заклятье, тем тяжелей оно дается…
Марьяна Ильинична подкинула ягоду, и та на землю упала, чтоб лопнуть, брызнуть черным соком, высвободить крохотное семечко. И то, лишь коснувшись земли, проросло.
Вылез белый хвостик корешка.
Развернулся хрупкий стебелек с парой листьев.
- …в то же время словоформы, выполняя роль стабилизаторов, - от любять они туточки словеса непонятные, - оттягивают изрядную часть силы, которой магик питает заклятие. И поэтому при работе напрямую с сырой силой способности возрастают.
Росток тянулся.
И стебель толстел, выметывал лист за листом, которые прям на глазах теряли зеленый нежный колер, хрупкость молодую.
- И уже не имеет значения то так называемое сродство, которое привязывает магика к определенной стихии. Сила - она сила и есть.
На тонюсеньких веточках появились бубины бутонов, которые, я и глазом моргнуть не поспела, развернулись белыми цветами. Запахло приторно и сладко.
А Марьяна Ивановна руку убрала.
- Сырая сила требует контроля и еще раз контроля. Искушение велико. И порой этому искушению поддаются, забывая, что сила и магика подмять способна. Одного сожжет, другого перекорежит… третьего… а третьего безумием наградит. Нет, вам с сырою силой работать неможно.
Стоял на том месте, куда ягода упала, кустик крохотный, двумя ладонями накрыть можно, но настоящий, черноягодниковый.
- Что ж, - Марьяна Ивановна вытащила из кошеля тяжеленную луковицу часов, - наше время вышло. Мне пора. А вы, господа студиозусы, не спешите, соберите ягод, будем зелье варить.
- Тайное? - Еська облизал пальцы.
И скривился.
- Отчего ж тайное? До тайных зелий вам учиться и учиться. - Марьяна Ивановна корзиночку подхватила. - Обыкновенное. Кровеостанавливающее… Зослава, что еще в состав входит?
- Бессмертник. И тысячелистник обыкновенный. Полынь горькая… - Я составу эту добре ведала. Варится она просто, небось и Егор, которому зельеварение давалося тяжко - не приспособленные были руки боярские, чтоб травы мять, - справится.
Он, верно, почуяв, так сказать, перспективу - у Марьяны Ивановны лаборатория такова, что, пока студиозус не сдаст, двери его не выпустят, - тяженный стон исторг. И на колени опустился-таки, смирив гордыню и черноягоденя кусту поклонившися.
- Вот за что мне это? - пробурчал он, когда ягода, сдавленная в пальцах, лопнула.
Матюкнулся б.
Да бояре, как я поняла, не матюкаются, ну, чтоб по-простому, а как оно по-боярски, того Егор не ведал. А может, ведал, но при мне знание сие не показывал, стерегся.
- За спесь твою, Егорушка. - Еська растянулся на траве, носом в проросший куст уткнувшись. - А вот что любопытно… если верить Фролу, то наша Марьяна Ильинична с огнем не управится.
Он пальцем в стебелек ткнул, и кустик затрясся, закачался.
- Ильюшенька, поправь, если вру… ведь человеку, который с сырой силой играется, амулеты как таковые не нужны?
- Классические - нет. - Ильюшка ягоды собирал деловито.
Вперится в куст, пальцем потычет, будто пересчитывая - сразу видно, хозяйственный, - а после аккуратненько одну за другою снимал.
Брови насупит.
Губами шевелит. Переучет ведет, стало быть.
- Любой предмет естественного происхождения может быть использован в качестве базового элемента. Одни больше годятся, другие меньше.