Мы промчались по четвертому этажу без особых препятствий. Видно было, что Анютка уже неплохо поработала здесь. Двери – сплошь взломанные. Тела стражников и инквизиторов, прислоненные в сидячем положении к стенам, с вывернутыми карманами. Я начинал побаиваться этой маленькой китайской девочки. Что они там с ней сделали, в своей Англии? Превратили в профессионального убийцу без страха и упрека?
Не было у меня времени задавать вопросы. Мы достигли каменной лестницы и сбежали по ступеням на два этажа вниз. Нас остановила дверь. Тяжелая дубовая дверь с полукруглым верхом была заперта, – судя по всему, на засов изнутри. Цзян, по инерции возбуждения, пару раз стукнула в нее плечом. Бесполезно.
Я плюхнулся на пол и вытянул ноги. Чувствовал я себя так, словно только что установил новый мировой рекорд по бегу с барьерами.
– Вставай, Мигель! – сердито сказала Анютка. – У нас нет времени сидеть. Сейчас почти все силы инквизиции там, на площади. Но скоро они могут узнать, что мы здесь, и тогда они придут сюда и будут нападать на нас и могут убивать нас.
Даже по-кларвельтски она умудрялась говорить с легким китайским акцентом.
– Ну, встану я, и что с того? – медленно сказал я, растягивая драгоценные секунды отдыха. – Ты думаешь, я выломаю эту дверь? Да ее и слон не свернет.
– Я поняла. Ты устал. – Цзян неожиданно опустилась рядом со мной на колени, осторожно дотронулась до моей куртки, насквозь пропитанной кровью, а потом начала развязывать тесемки тонкими сильными пальцами. – Милый Мигель. Прости меня. Тебе достается здесь больше всех. Отдохни немного, Мигель. Я помогу тебе.
– Ты что, передумала? – пробормотал я, глядя, как она стягивает с меня куртку, за ней – рубаху и решительно принимается за штаны.
– Что – передумала?
– Ты все-таки решила заняться со мной любовью? Прямо сейчас?
– Я передумала. Я глупо сделала там, в сарае, что мучила тебя. Я займусь с тобой любовью, милый. Но не сейчас. – Анютка улыбнулась и дотронулась до моих губ легким поцелуем. – Не сейчас. Все надо делать в нужное время.
– Зачем же ты снимаешь с меня одежду?
– Я хочу посмотреть, есть ли у тебя большие раны. К тому же, одежда не будет нужна тебе теперь. Я хочу сохранить ее. Ты наденешь ее потом.
– А что может случиться с моей одеждой?
– Она может сгореть. – Цзян стащила с меня последнее и теперь внимательно осматривала меня. Правда, мне показалось, что большее внимание ее привлекали не синяки и порезы, а нечто другое. – Сейчас ты встанешь и начнешь гореть. И ты сожжешь эту дверь…
Она трогала и поворачивала меня, и проводила пальцами по моей коже. Она глубоко дышала и облизывалась. Выглядела она так, словно передумала еще раз и решила заняться со мной любовью прямо здесь и прямо сейчас.
Думаю, что я тоже облизывался. Я даже закрыл глаза. Я возбудился. Сердце мое стучало все сильней и мощными толчками рассылало по сосудам горячую кровь. Горячую… Кипящую… Раскаленную, как расплавленный метал! Я вдруг почувствовал себя как граната, из которой выдернули чеку.
– Отходи скорее! – завопил я, сжал кулаки и стиснул зубы, стараясь сдержаться из последних сил.
Цзян испуганно прыгнула в сторону, схватив мою одежду в охапку. И тут же я взорвался, освободив то, что накопилось во мне за недели и месяцы постоянного безысходного напряжения. О Боже, никогда я не представлял, что может существовать такое безмерное, безумное удовольствие! Оргазм показался бы серой мышью рядом с хищным тигром резкого, болезненного наслаждения, пронзившего судорогой все мое тело. Я открыл глаза и увидел, как протуберанец сияющего пламени, повторяющий форму моего тела, несется в воздухе. Он должен был разбиться о стену, растечься по потолку и полу, сжечь все живое, что находилось рядом со мной. Но я справился с ним. Я затормозил его полет. Время оцепенело, остановилось и бросилось прочь испуганной тенью, уступая дорогу моей огненной воле. Лавина пламени, исторгнувшаяся из меня, сжалась в шаровую молнию, совершила пируэт и вернулась ко мне. Она ударила меня в грудь. Я расставил руки и принял пламя в себя. Я проглотил его и распределил по всему телу. Это был мой огонь. Он бушевал во мне, он ждал моего приказа, чтобы снова вырваться наружу.
Я поднялся на ноги. Деревянный пол под моими ступнями обугливался на глазах и тонкие (пока еще тонкие) струйки дыма поднимались от него.
– Уходи, Цзян, – произнес я. Слова давались мне с трудом, язык еле ворочался, клубы желтого пламени вылетали изо рта моего, как из пасти дракона. – Здесь будет жарко… Уходи скорее… Я сам…
– Мигель, но…
– Как… Как уйти отсюда?
– По этой же лестнице. Внизу она переходит в подземный туннель…
– Все. Уходи.
Я повернулся спиной к Цзян, лицом к двери. Я больше не думал о своей китайской девочке. Я знал, что она успеет уйти. Теперь я думал о Лурдес. Я должен спасти ее.
Я широко расставил ноги. Вытянул вперед руки. И разрешил своей ярости выплеснуться.
Дверь не просто сорвало с петель. Оглушительный взрыв разнес дверь на тяжелые дубовые доски и раскаленные обрезки железных полос. Он вколотил всю эту адскую шрапнель в пространство коридора и сшиб с ног десяток гвардейцев, ждавших меня по ту сторону. Волна жидкого раскаленного пламени текла от меня по полу и расстилалась передо мной. Ковровая дорожка для демонов.
Я сжал кулаки и переступил порог.
* * *
Я плохо помню подробности того, что последовало дальше. Наверное, побоище, которое я устроил в казематах Обители Закона, было слишком жестоким. Настолько жестоким, что подсознание услужливо вычеркнуло лишние детали, оставив в памяти только языки пламени, огненные шары, носящиеся в дымном воздухе, и мечущиеся фигуры людей, исходящих безумным криком. Выжил ли там кто-нибудь? Не помню. К счастью, не помню. Надеюсь, что часть людей успела уйти через подземный ход.
Зато я помню, что не нашел Лурдес. Ни на одном этаже ее не было. Я пробежал по всей Обители, и вернулся даже на четвертый этаж, но поиски мои не дали ни малейшего результата. Если не считать того, что я сжег эту крепость.
Да-да, именно так. В какой-то момент в метаниях своих я обнаружил, что горит не только дерево, но и камень, из которого была сложена Обитель Закона. Бурый базальт стен полыхал так, как будто был каменным углем. Этого не могло быть, но это было. Коридор, по которому я бежал, превратился в раскаленную смертельную трубу. Обитель горела как деревянный сарай.
Я спасался бегством. Кубарем скатился по лестнице и едва не на четвереньках ввалился в подземный ход. Здесь не было никого и ничего, кроме стелющейся завесы удушливого дыма. Огонь диким зверем ревел наверху. Пламя моего тела погасло, выбившись из сил. Я брел, задыхаясь, с трудом переставляя ноги и цепляясь за стены. Брел куда-то. Брел, пока не упал и не потерял сознание.
Еще на несколько минут я очухался, когда мы выезжали из города. Я лежал на повозке, укрытый тряпками и тело мое колотила ледяная дрожь. Плохо помню тех, кто был рядом со мной – пожалуй, только Цзян. Моя голова лежала на ее коленях, она гладила меня по волосам и шептала что-то. Зато я хорошо помню зарево огня со всех сторон. Горела не только Обитель Закона. Горело полгорода. Языки огня доставали до неба. Догорающие хлопья танцевали над нами как красные светляки и падали на наши лица жирной черной сажей. Казалось, горит сама магическая субстанция искусственного мира.
Вот, оказывается, для чего я был нужен. Чтобы сжечь Светлый Мир.
ГЛАВА 7
Я приходил в себя целую неделю. Первые дни я лежал в полной прострации и плохо понимал, что вокруг меня происходит. Я узнавал Томаса Ривейру, который озабоченно щупал мой пульс, поил меня целебными отварами, прикладывал к моей коже противных пиявок – зеленых и красных, и время от времени рассказывал мне рецепты мексиканской кухни – очевидно, для повышения аппетита. Помню Анютку, которая не давала мне сделать лишних движений, умывала и брила меня, кормила меня, а ночью спала со мной, согревала меня, мерзнущего, своим горячим телом. К сожалению, я был способен только на то, чтобы лежать рядом с ней, обнимать ее и вздрагивать, когда мне снились плохие сны. Ни на что большее меня не хватало. Огонь выжег во мне всю мужскую силу. Приходил и Флюмер со сплошь обмотанной головой – только подпаленная борода гордо торчала из бинтов. Он говорил мне что-то о Пчелином Боге, о грозной армии повстанцев и нашей неизбежной победе. Еще я помню Рыжего Йохана с рукой на перевязи, излучающего оптимизм и неуемную энергию. Он настаивал на том, чтобы мне дали его лекарство "от всех болезней". "Правда, – говорил он, споря с Анюткой, – от ентого лекарства у него все волосы повылазят, зато выздровеет махом". "Нет уж! – смеялась Анютка. – С волосами я его больше люблю".
Когда я начал соображать лучше, я осознал, что ни разу не видел в своей палатке Демида Коробова. Наверное, он был очень занят. Я уже начинал говорить и мог бы попросить позвать его. Думаю, что он бы пришел. Но я не стал делать этого. Мне хотелось задать ему несколько неприятных вопросов. Но я знал, что не получу ответов на них. А может быть, я подозревал, что он все-таки ответит мне правду, и она окажется намного хуже чем ложь.
На четвертый день я с помощью Анютки поднялся на ноги и умудрился выйти из палатки, охая от боли при каждом шаге.
Мы находились в большом лагере. Внутри ограды, выстроенной из высоких и заостренных вверху бревен, стояло огромное количество палаток, шатров и просто навесов. Из кузницы раздавались удары молота. Это место сильно изменилось с тех пор, как я видел его в последний раз, но все же я узнал его. Еще недавно это было участком Рыжего Йохана, но теперь бывшая его территория увеличилась раз в десять. Количество боевых машин, стоявших рядами и закрытых брезентом, тоже заметно выросло. Люди – вооруженные и невооруженные – озабоченно проходили мимо меня. Среди них было немало рослых и бородатых гвардейцев инквизиции. Что они-то делали здесь?
– Начальник Зверей заключил союз с теми гвардейцами, которые попались в ловушку в его лесу, – сказала Цзян. – Он морил их голодом три дня, а потом объяснил им, что представляет из себя Вальдес. Эти люди с детства научены ненавидеть демоников. Для них было ужасно узнать, что Вальдес – сам демоник, и вся его сила – только в этом. Томас сказал, что именно из-за Вальдеса Кларвельт пришел в такое плохое состояние. Они согласились, потому что это и так понятно. Томас пообещал им, что когда мы выловим Вальдеса, то сразу уйдем из Светлого Мира. И в мире наступит спокойствие. Они согласились воевать на нашей стороне.
– Воевать? – я покачал головой. – Мы что, собираемся воевать? С кем?
– С Вальдесом. И его войсками.
– Зачем?
– Этого не избежать. Вальдес все равно скоро придет сюда.
– Господи! – застонал я. – Мы пришли, чтобы быстро и без лишней крови забрать Лурдес, а теперь, по-моему, мы вообще забыли о ней. Война! Кто придумал этот бред? Демид?
– Да нет, он тут не причем. Не думаю, что ему хочется войны. Просто так развиваются события. Кларвельт раскололся. Половина его людей не хочет больше слышать ни о Вальдесе, ни о Госпоже Дум. Сотни людей каждый день приходят сюда, чтобы освободиться от влияния Госпожи. Флюмер едва успевает творить свое заклинание. Этот лагерь, – Цзян махнула рукой, – только один из десятков лагерей, и он не самый большой.
– А где Демид?
– Где-то… Я не видела его уже несколько дней.
– Анютка… – Я посмотрел Цзян в глаза. – Ты лучше знаешь Демида. Скажи мне честно – ты доверяешь ему? Он такой двуличный…
– Демид – абсолютно не двуличный! – заявила Анютка, порозовев от возмущения. – Он самый честный и добрый из всех людей, которых я знаю!
– Даже добрее меня?
– Ты считаешь себя добрым? – Цзян посмотрела на меня с прищуром. – Ты можешь быть очень жестоким, Мигель. Извини. Демид таким не бывает.
– Если он честный, так какого черта он лжет мне на каждом шагу? – обиженно спросил я. – Неужели я такой тупой, что не заслуживаю правды?
– Он не лжет тебе. Он просто сообщает тебе лишь ту часть информации, которую считает нужной. Я знаю не больше тебя, и не возмущаюсь. Я воспринимаю это как естественный порядок вещей. Так необходимо – поверь мне, Мигель.
– Поверь тебе… – проворчал я. – Все вы заодно. Все, хватит на сегодня. Пойду полежу. Помоги мне дойти.
Весь остаток дня я мрачно молчал.
* * *
А еще через три дня я уже вовсю ковылял по лагерю без сопровождения Анютки. Более того, я всячески старался удрать от нее. Я хотел собрать хоть какую-то информацию, но мне все больше казалось, что цель всех остальных демоников – дать мне информации как можно меньше.
То, что я видел и узнавал, ужасно не нравилось мне. Вальдес со своими карательными отрядами уничтожил за последние месяцы треть населения и без того немноголюдного Кларвельта. Причем действовал он планомерно и беспощадно, убивая людей целыми регионами. Приговоры уже не читались, и виселицы не строились. Ни к чему была эта лишняя трата времени. Вальдес спешил. Людей, не способных сопротивляться воле Госпожи, сотнями загоняли в сараи, обкладывали сеном и сжигали. Единственное слово, которое подходило для всего этого, – ГЕНОЦИД. Впрочем, возникали еще и прямые ассоциации с гитлеровским фашизмом.
Все это было не только ужасно, но и в высшей мере нелогично. Выглядело это так, словно Госпожа не только не защищала свой мир, но и была заинтересована в том, чтобы он скорее разрушился и погиб. Что случилось с добрейшей Клементиной Шварценберг? Она окончательно выжила из ума?
Нашей части Светлого Мира еще относительно повезло. Напомню, что Кларвельт имел форму круга. Так вот, противоположный нам сектор был почти полностью опустошен. Об этом рассказывали немногочисленные люди, вырвавшиеся из огненного ада и сумевшие добрести до нас.
Естественно, что в жителях Светлого Мира все больше просыпался инстинкт самосохранения. Они хотели жить – несмотря на приказ Госпожи, что, мол, пора всем подохнуть. Они шли к нам толпами. По моим выкладкам, уже не менее половины оставшихся в живых обитателей Кларвельта собрались в округе, центром которой стала наша деревня. Флюмер со своими заклинаниями притягивал их как магнит. Откуда они узнавали про него? Большинство крестьян клялись, что их осенило провидение. Но мне что-то не верилось. Были у меня сильные подозрения, что провидение, или озарение или еще что-то – это тихо нашептанные слова. Слова самой Госпожи Дум.
Это было удобно – собрать всех людей в одном месте. Очень удобно для того, чтобы уничтожить их одним ударом. Как убивают тапкой на кухне стайку тараканов, сползшихся к лакомому куску.
Я бродил по лагерю, а через пару дней уже и за пределами лагеря. Я наблюдал. Сотни, тысячи, десятки тысяч людей всерьез готовились к сражению. Не к войне – о какой войне могла идти речь? Сражение должно быть большим, страшным, но единственным. В этом были уверены все. Придет, мол, Вальдес, со всеми своими силами зла, а мы победим их своими силами добра. А после этого испоганенный и запачканный Кларвельт снова станет Светлым Миром. И все такое… Детский оптимизм. Даже название дали будущему дню великого перелома – "День Очищения".
Разумеется, автором концепции победоносного блицкрига был Флюмер. Также разумеется, что истинное авторство сих радостных откровений приписывалось им Пчелиному Богу. Благо, и Бог был под рукой. Квартировал он, судя по всему, где-то в соседнем с деревней поле. Прилетал регулярно, аккурат к молениям в его честь. Эффектных танцев, правда, больше он не устраивал, да и выглядел уже не столь впечатляюще – после побоища у Обители Закона размер пчелиной тучи уменьшился раза в два. Но это не мешало кларвельтцам истово верить в него, как еще совсем недавно верили в Госпожу.
Воспринимал ли я Пчелиного Бога как чудо? Да нет. Что ж тут удивительного – разумный рой пчел? Не более удивительно, чем поле хищных растений, пасущееся само по себе, или мясоверт с зубастым вентилятором вместо морды.
Я устал от чудес Светлого Мира. Тем более что в последнее время все это можно было назвать не столько чудесами, сколько несуразностями. Светлый Мир давно потерял свою прекрасную гармонию, сотворенную его создательницей, но теперь он на глазах терял остатки чего-то, что можно было назвать хоть малейшим смыслом. Светлый Мир расползался по швам. Он вел себя неопределенно, и ему больше нельзя было верить ни в чем. Обманутый своей Госпожой, мир сам стал сплошным, всеобъемлющим обманом. Он расплывался как гигантская, во все небо и землю, амеба. Он полз неизвестно куда, выпуская свои ложноножки, и нигде нельзя было чувствовать себя в безопасности.
Противно мне было все это – я всегда предпочитал иметь дело с чем-то определенным.
Еще недавно я был уверен, что Кларвельт разваливается по одной простой причине: Госпожа Дум сошла с ума и мир ее потерял разум. Теперь же мне все чаще казалось, что подлая магичка находится в полном здравии. Просто она затеяла против нас что-то совсем уж отвратительное, и пудрит нам мозги, пытаясь прикинуться душевнобольной.
Господи… Бедная Лурдес… Жива ли ты? Что ты делаешь сейчас в своей темнице? Веришь ли ты до сих пор, что мы спасем тебя?
Я уж и не знаю, верил ли я сам в это. Но старался верить изо всех сил.