– Болеет… – равнодушно бросил я – Воспаление лёгких, осложнённое бронхитом…
Бондарь подозрительно посмотрел на меня:
– Ну-ка, давай, сюда кастрюлю! Ставь на стол. Во-о-от! – довольно проговорил Айболит. – Здесь она целее будет. Он, подумав, вытащил откуда-то стакан, зачерпнул из кастрюли спирта и поставил его на подоконник, прикрыв от посторонних глаз занавеской. Над окном висел кумачовый транспарант, видимо оставшийся от каких-то праздников: "Наш лозунг должен быть один: учиться военному делу настоящим образом! (В.И. Ленин). Буква Н в фамилии вождя мирового пролетариата была грубо переправлена на В.
Хлопнула дверь, появился запыхавшийся Мартынов с воронкой и шлангом. Григорьич заржал:
– Слушай, а ты что собрался делать?! Шлангом отсасывать или кастрюлей извращаться? Если шлангом, нахера тебе воронка? А если воронкой, на хрена шланг притащил? Га-га-га!
Мартынов посмотрел на шланг, на воронку, на ржущего Айболита, открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал. Взяв воронку и вставив её в горлышко бутыли, он вылил из кастрюли остатки спирта, затем посредством шланга заполнил бутыль и закрутил крышку.
– Вот затем мне воронка и затем мне шланг! Понял? Га-га-га! – передразнил он Бондаря и скомандовал нам: – Пошли!
Выходя из аптеки, где мы сгрузили медикаменты и получили от Мартынова в качестве премии пачку сигарет, я нос к носу столкнулся с начмедом. Левин повёл носом и уставился на меня:
– Пил?!
– Не пил, товарищ майор! – браво отрапортовал я.
– А чем это от тебя тянет?
– Коньяком, товарищ майор! С ночи ещё не выветрилось…
Левин, ничего не сказав, окинул меня взглядом, хмыкнул, видимо оценив ответ, и прошёл в аптеку. Я поковылял в процедурную на очередную промывку…
Через недолгое время нога зажила, и Левин объявил, что завтра за мной придет машина и я поеду к себе в часть. За пару дней до этого он устроил мне ещё одни переговоры с домом, дабы убедиться, что обещанная посылка отправлена. Все было сделано в точности и теперь оставалось уповать на расторопность почты.
Прощаясь, начмед ничего мне не наливал, был строг, по обыкновению своему. А может, это маска такая у него была?.. Которая тогда, ночью, чуть-чуть приоткрылась под влиянием коньяка и Высоцкого?. Не знаю… Но думаю, что так оно и было.
Красин перед отъездом позвал меня к себе в кабинет и, нацедив из бутылки в пластмассовый флакон какой-то прозрачной жидкости, торжественно вручил его мне:
– Держи! Пригодится!.. Это жуткий дефицит, хрен где найдёшь!
– А что это? – я нюхнул, спиртом не пахло – Лекарство что ли?
– Вроде того. Лекарство. Чтобы не лечиться потом. Называется мирамистин. – и Борька коротко проинструктировал меня о способе применения.
– Ну, снаружи обработаю, а внутрь-то как залить?.. Через трубочку что ли?
Красин вытащил из шкафа одноразовый шприц:
– Иголку выбросишь, а шприц используешь. Все понял?
– А оно эффективное, лекарство это? – рассматривал я флакон. – А то вдруг не подействует?
– Ну, если сразу не промоешь, в течение часа-полутора, то может и не подействовать. Тогда – милости прошу! Заходите, всегда поможем!
– Нет уж! Лучше вы к нам! – со смехом ответствовал я.
(Рассказ о том, что было потом в части, когда замполит обнаружил шприц и флакон, заслуживает отдельной истории. Но об этом как-нибудь в другой раз).
Красин не приехал, конечно, но через пару месяцев позвонил мне в Уссурийск. В разговоре я вдруг обратил внимание на новое словосочетание, появившееся в его лексиконе:
– … Бедованы Качавые!
– Как ты сказал? Кто? – с улыбкой вопросил я.
– А хрен знает! С лёгкой руки Левина пошло по батальону гулять… А ты не знаешь что это такое?
Я-то знал… И из этого сделал вывод, что посылку начмед все же получил.
– Есть такая сказка музыкальная, оттуда это. Если интересно, попроси у Левина послушать. "Алиса в стране чудес" называется.
– Уже не попрошу! – вздохнул Боря. – Перевели его от нас месяц назад. Теперь он, вроде, в окружном госпитале оперирует.
– А вместо него кто теперь?
– Да прислали какого-то! Ни рыба ни мясо. Как хирург – ноль полный. Левину в подмётки не годится. Иваныч все же мужик был понимающий, а этот! – Боря выругался. – Ладно, хоть до дембеля немного осталось…
Доктор Левин… Доктор Красин… Андрей… Олег… Клава… Наташка… Люди, с которыми судьба свела совсем ненадолго, и которых я помню до сих пор. Дай Бог, чтобы все у вас было хорошо! Счастья вам!
Бегемот Долой политкорректность!
Уссурийск 1983 год
– Слухай задачу: Завтра с утра поедем в Смолянку. Там для нас в Доме офицеров наглядную агитацию нарисовали, надо забрать и к понедельнику установить! Вопросы есть? Макарыч сплюнул и вполголоса выматерился в адрес замполита, судя по всему. Ни ему, ни мне ехать за 200 километров по июльской жаре не было никакой радости. Замполита это, естественно, никоим образом не волновало, выступать – себе дороже, а посему рано утром мы выехали по направлению к Шкотово. Смоляниново (Смолянка) являла собой маленький посёлок при узловой железнодорожной станции, по левую сторону которой располагались тыловые службы флота, а по правую какая-то мотострелковая дивизия. Дом офицеров, однако же, был огромен и по архитектуре своей напоминал московский Дворец съездов.
Макарыч вышел из служебного входа Дома офицеров явно не в духе. Наглядная агитация, за которой мы сюда и явились, ещё не была готова. То есть готова-то она была, но сохнуть ей оставалось как минимум до следующего утра. На звонок Макарыча замполиту было отвечено, чтобы ждали, пока высохнет. На довольствие нас, естественно, никто ставить не собирался. Макарыч, не переставая материть Гнуса, забрался в кабину и скомандовал мне ехать в пристанционный посёлок, где у него, как, наверное, в любом населённом пункте Приморского края, жил кто-то знакомый. Знакомый был дома, Макарычу очень обрадовались, он тоже успокоился и разулыбался, увидев в углу большую бутыль, судя по всему, с самогоном. Мне был выдан сухпай в виде куска сала, буханки хлеба и пары банок гречневой каши с тушёнкой:
– Поедешь в Дом офицеров, найдёшь там прапорщика Денисенко. Скажешь, кто ты есть, он найдёт, куда тебя пристроить до утра. Вопросы есть?
Денисенко привёл меня к местному художнику, поручив тому приютить до утра. Парня звали Лёхой, оказалось, что он к тому же из Ленинграда, считай, земляк. Дело уже шло к вечеру, я выгреб из карманов всю наличность, Леха, в свою очередь, извлёк из-за портрета какого-то военачальника пару трояков. Отсутствовал он недолго, и результатом явилась полуторалитровая бутыль железнодорожного "шила". От авиационного оно отличалось желтоватым цветом и запахом то ли масла, то ли керосина, уже не упомню… От Лехи я и услышал тогда эту историю.
С новым пополнением к нам прибыли двое музыкантов. Лева и Вова (прям, как Лещенко и Винокур). Музыкантов настоящих. Лева, маленький носатый еврей, закончил институт культуры имени Крупской по классу хорового дирижирования, Вова вылетел из музучилища, где обучался игре на духовых и ударных инструментах. Причём, вылетел с последнего курса. Естественно, директор Дома офицеров был несказанно рад этому приобретению, потому что музыкантов, как таковых, в его распоряжении не было. Были бойцы, умеющие играть, что им покажут, нот, естественно, никто не знал, и три марша, не считая похоронного, которыми "Жмуркоманда" услаждала слух личного состава, навязли в ушах у всех. Посему, появление профессионалов от музыки очень обрадовало директора подполковника Трубина (Труба). Начпо, полковник Пилипенко (Пила), послушав оркестр, выразил недоумение репертуаром:
– Трубин! Вот, я тут уже пять лет, а музыка всё та же. Твои музыканты больше играть ничего не умеют, что ли?!
– Товарищ полковник! У меня сейчас с новым призывом два профессионала пришли! Консерваторию Ленинградскую закончили. Будем менять репертуар!
– Это хорошо! К 7 ноября надо какой-нибудь новый марш исполнить. Успеешь?
– Так точно!
– Пятого в 10 утра приду слушать.
Начпо ушёл, Трубин вызвал Леву и Вову:
– Короче, нам поставлена задача к 7 ноября разучить и исполнить на параде новый марш. Вы из Ленинграда, образование у вас есть. Репетируйте хоть круглые сутки, но чтобы к пятому числу марш был готов!
Лева и Вова блестяще справились с поставленной задачей. Начпо, явившийся на прослушивание, был очень доволен. Музыканты играли слаженно, даже с каким-то подъёмом. Пилипенко поинтересовался:
– А как называется марш?
– Марш подводников, товарищ полковник!
– Хм… Подводников… Ну, ладно! Главное, музыка хорошая. Хоть мы и не подводники, нехай будет!
7 ноября серые шеренги дружно печатали шаг под новый марш. Гремела медь, гулко ухал барабан. Довольные командиры, взяв под козырёк, приветствовали марширующие роты. Хотелось расправить плечи и грянуть строевым, подпевая старательно гремящему оркестру:
We all live in a yellow submarine!
Yellow submarine!
Yellow submarine!..
Beatles – forever!!!
Бегемот Художник
Уссурийск, Смоляниново,1983 г.
– Ну, давай ещё по чуть-чуть!
– Леха! Где ты его берёшь? Дрянь несусветная!
– У дефектоскопистов!
– ???
– Ну, это тележка такая .Её по рельсам катят ,там приборы, их "шилом" заправляют. В конце смены "шило" сливают. Не на землю, естественно…
– Ну, давай за твой скорый дембель! Дай Бог, чтобы не в декабре!
– Я уйду первым! Самым первым!…
– Нереально! У тебя, что, папа округом командует?
– Нет! Но уйду первым. Потому что знаю свой дембельский аккорд. А его я закончу через неделю после приказа!
Признаться, Лехе я не поверил. Самая первая партия дембелей всегда уходила, как минимум, месяца через полтора. Весь разговор происходил в Доме офицеров гарнизона Смоляниново, где Леха трудился художником и куда нас с Макарычем отправили за наглядной агитацией. Агитация сохла, Макарыч по обыкновению проводил время за бутылкой у кого-то из многочисленных знакомых, снабдив меня сухпаем и отправив в Дом офицеров, где и пристроили до завтрашнего утра. Художник Леха был классный! За плечами имел худграф института им. Герцена в Ленинграде. Выполненные им портреты всяческих военачальников и героев во множестве украшали фойе Дома офицеров. Леху, как талантливого художника, ценили, жил он, как у Христа за пазухой, в части появлялся крайне редко, но, против обыкновения, сослуживцы относились к нему неплохо. Кроме умения рисовать Леха был разрядником по самбо, посему наезжать на него желающих не находилось, к тому же разрисованный Лёхой дембельский альбом очень и очень ценился в гарнизоне. Правда, чести этой удостаивались единицы, входившие в число друзей и земляков. Лехиными рисунками гордились, как работами известных мастеров. При всем этом я очень сильно сомневался, чтобы его отпустили самым первым ,причем сразу после приказа.
– Лёха! Ну нереально это! Ты художник классный, потому первым и не уйдёшь, пока всё что можно не разрисуешь!
– Спорим! Если уйду, поставишь мне литр, когда в Питере будешь! Коньяка!!! Не "шила!"
– Да уж! Такой отравы там не найти! Из чего его делают?! Судя по запаху, из квашеных галош!
Лёха нацарапал мне свой питерский телефон на открытке со знаменитой картины "Ленин в октябре", кажется, где Ильич в окружении солдат и матросов произносил какую-то речь.
– Вот тоже, блин, халтура! В актовом зале клуба железнодорожников панно на всю стену рисую. И на хрен им там лысый в кепке?! Как будто больше изобразить нечего!
Вопрос о "шиле" можно было не задавать. Если Лёха разрисовывает клуб железнодорожников, значит, там он им и разжился.
– А аккорд какой будет?
– Новая офицерская столовая. На 100 процентов уверен!
– Ну, разрисуешь, и все равно, я думаю, первым не уйдёшь. Найдут ещё чем нагрузить!
– Копи деньги на коньяк! Французский не надо, ни к чему тебя разорять! Армянский пойдёт!
Лёха, действительно, уволился самым первым. Когда я через неделю после приказа позвонил в Смолянку, Лёхи там не оказалось, и мне было отвечено, что тот, судя по всему, уже пьёт водку дома. Ничего не оставалось, как восхищённо выматериться…
По первому ноябрьскому снежку, грея в карманах куртки две бутылки армянского коньяка, я подходил к старому дому на Моховой. Неделю назад приехал домой, дня три квасил с друзьями и родственниками, и зачем-то, уже не упомню, поехал в Питер. Прошло полгода, но Лёха меня вспомнил сразу, заорал в трубку, чтобы я немедленно подъезжал к нему, дал адрес и объяснил, как найти квартиру. Жил он в полуподвале с отдельным входом, на двери красовалась огромная подкова, выкрашенная каким-то фосфоресцирующим составом. Ошибиться было нельзя, и я уверенно постучал. Дверь распахнулась, волосатый и усатый Лёха, радостно матерясь, облапил меня и потащил внутрь. На столе исходила паром кастрюля картошки, тут же присутствовал кусок сала, банка маринованных огурцов, буханка хлеба, две гранёные стопки и бутылка "Столичной". Я вытащил из карманов коньяк.
– Армянский. Ты выиграл!
Лёха жизнерадостно захохотал:
– Блин! Помнишь ведь! Ну давай, наливай тогда, водку на потом оставим!
Бутылка "Столичной" перекочевала в междуоконное пространство, где у Лёхи, судя по всему, находился холодильник. Янтарная влага ухнула внутрь и разлилась приятным теплом. Лёха, как выяснилось, поступил в Академию художеств, с родителями не живёт, подрабатывает дворником, посему живёт в ведомственной квартире. После первой бутылки я не выдержал. Любопытство распирало:
– Лёха! Ну как ты умудрился первым уйти? Я ведь позвонил недели через полторы после приказа в Смолянку, а тебя там и след простыл!
Оказалось, Лёха был помимо художника ещё и неплохим психологом. Краем уха услышал ,что комдив, бывший родом из Ленинграда, как-то обмолвился при своём водителе, что он вырос в старом дворе на Васильевском острове. По счастливому стечению обстоятельств и паре упомянутых разомлевшим комдивом деталей, Лёха догадался, о каком дворе идёт речь. Учась в институте, они частенько ходили на этюды в те края, посему вспомнить тамошние пейзажи Лёхе труда не составило. И на огромной картине во всю стену, украшавшей кабинет командующего в новой офицерской столовой, взгляду остолбеневшего комдива предстал залитый утренним солнцем, полыхающий осенним багрянцем клёнов до боли знакомый питерский дворик.
Комдив молча стоял, впившись взглядом в картину. После примерно десятиминутной паузы были произнесены всего три слова:
– Васильева уволить. Завтра!
Вот так Лёха и попал домой раньше всех. К концу второй бутылки разговор вновь повернул на тему Смолянки и Лёха поинтересовался:
– А ты в клуб железнодорожников после этого не заезжал?
В упомянутый клуб я заезжал. Уже ближе к собственному дембелю. Макарыч, которого я туда зачем-то отвозил, проходя мимо огромного панно, изображавшего Ленина в октябре, вдруг резко остановился, потом отошёл к противоположной стене, посмотрел на панно издалека, затем фыркнул, помотав головой, и подозвал меня:
– Видишь солдата рядом с Лениным?
Я вгляделся. С обожанием уставившись на вождя мирового пролетариата, держа в руке винтовку, с абсолютно идиотским выражением лица на стене был изображён ни кто иной, как начальник политотдела дивизии полковник Пилипенко. Среди множества солдат и матросов Макарыч узнал немало знакомых лиц старшего офицерского состава и хохотал от души:
– От, зараза! Это ведь тот художник, который в Доме офицеров был! Ну, молодец!
Лёха погиб спустя несколько лет после нашей последней встречи. Долгое время у меня на стенке висел небольшой акварельный этюд, подаренный им в тот памятный вечер: подёрнутые голубой дымкой приморские сопки и где-то за ними – бесконечное море…
Did Mazaj Бутылкомоечная машина времени
(под Курта Воннегута)
"Бутылкомоечная машина" – машина, предназначенная для мытья пустых бутылок, наверное, так сказано в словаре товарища Даля… Она гудит, шумит и брызгается водой… Какое она имеет отношение к армии? Возможно ли связать её с армией? Возможно ли с её помощью перемещаться во времени? Да! И очень просто!
В армии возможно практически все. Мало есть вещей, невозможных в армии, – ну там вывернуть каску наизнанку или окопаться в воде… Что ещё? Форсировать речку не поперёк, а вдоль, или летать на самолёте хвостом вперёд…
Вообще, в этой истории происходят странные вещи. Более того, случаются очень опасные сдвиги и прыжки во времени… Начинается она словами "бутылкомоечная машина", а заканчивается словом "глаза". В ней принимают участие разъярённый командир батальона, толстая женщина, пустая трёхлитровая банка, удивлённый начальник штаба полка, злой начгуб, две длинных зелёных электрички и комбинированные пассатижи. Все эти предметы и персонажи появятся здесь в своё время. Они вполне реальны. Никакой фантастики. Точно.
В результате длительных научных исследований ученым удалось доказать, что если в замкнутом пространстве одновременно находятся военнослужащие, вода и спирт, то первые обязательно выпьют третьего. Разбавляя вторым. Иногда с последствиями. Вот так вот. Вместо чистого спирта могут применяться другие спиртсодержащие жидкости; приводить список не буду, так как места на бумаге просто не останется. А рисовать нечем.
Беда приходит, откуда не ждёшь. Я просто стоял в последней шеренге третьей роты.
Итак, учебный центр харьковской ПВО-шной учебки в лесах под Чугуевом. Лето 198– затёртого года. Утреннее построение батальона обеспечения учебного процесса (БОУП).
Командир был очень зол… Замполит крутился вокруг него, преданно заглядывая в глаза. Не зря он имел прозвище "Табаки". Обычная вчерашняя ежевечерняя пьянка всех категорий военнослужащих принесла несколько необычных ситуаций. Кроме выбитых окон, выломанных дверей, разбитых морд, обычных тем утреннего разноса, добавилось грандиозное ЧП. Кто-то обрыгал белоснежную болонку замполита. Но пахло апельсином… Псина просто беспечно гуляла себе по коридору общежития, но в один прекрасный момент внезапно открылась какая-то дверь, и она попала прямо под мощную струю… Не повезло. Такие дела…
Эта дверь вела в четырёхкоечную комнату, в которой жили командиры рот БОУП. Сами командиры начисто все отрицали, прибегая к помощи лаконичных жестов, так как говорить уже не могли. И пахли они все апельсином… Но это все было вчера. А сегодня… Командир задумался. Не будешь же устраивать разнос всем четырём ротным в присутствии всего батальона… Нужно найти козла отпущения… Стоп… А где они пили? Явно в КУНГе у Пушкина… А ну-ка, выйти из строя, товарищ прапорщик Пушкин!