Он пел о предательстве и вероломстве, о нападении на спящих, и о деревне с богатым урожаем на другой чаше весов.
Слова исторгались из его глотки, словно плевки, но разили сильнее стрел – князь, задохнувшийся, с искривленным ртом, откинулся на высокую спинку стула, будто они намертво пригвоздили его к ней. Воины приподнялись с мест и замерли неподвижно, не смея пятиться назад. Наверное, никогда в песне Лешек не изливал гнева, и гнев этот был подобен огромной волне, несущейся по глади озера и сминающей большие корабли, словно утлые лодчонки.
Он пел о вечерах, на которых князь слушал сказки о богах, и о том, что боги не забыли этих вечеров. Он пел о моровом поветрии и о священниках, спасающих людей молитвами, которых никто не слышит, о ревнивом боге, и его слугах, одетых в черное, о дружине князя, посланной им на помощь – сдержать и напугать людей, не желающих казни.
Он пел о чести и тугой мошне, о власти и правде, о силе и несмываемом позоре, и снова о пылающем огне, который никогда не даст князю покоя. И о покойниках, по ночам встающих из-под земли, чтобы занять места в изголовье княжеской постели, тянущих к нему обугленные руки, и проклинающих его сгоревшими губами.
Он пел долго, и не останавливался, потому что гнев никак не мог излиться до конца, тяжелыми валами накатывая на грудь. Только возвращались к нему от внимавшего князя страх и слезы, и Лешек ненасытно пил его раскаянье, и обрушивал на него новые валы гнева.
Мертвая тишина сковала зал, когда Лешек смолк, и лишь огонь, взметнувшийся в очаге, шумел, напоминая, о чем только что было спето. Князь, скорчившийся на широком стуле, долго оставался неподвижным, так же как и его потрясенная дружина, а когда поднял старческие, слезящиеся глаза, в них плескалась нестерпимая боль.
– Велемир? – он умоляюще глянул на Лешека.
– Меня зовут Олег, – сглотнув, ответил тот, впервые назвав имя, полученное им при рождении.
* * *
Колдун приехал из монастыря, сжимая кулаки и скрежеща зубами, кинул поводья на коновязь и бегом взлетел на крыльцо. Лешек, который грелся на солнышке возле дома, успел удивиться и испугаться – лицо колдуна было серым, угол его губы подергивался, а глаза метали молнии.
– Охто, что-то случилось? – спросил Лешек, вслед за ним входя в дом.
Колдун уже поднял тяжелую крышку сундука, и выкидывал на пол вещи – шкуру, бубен, пояс с оберегами.
– Да, случилось… – ответил он мрачно, – С юга идет поветрие. Мор.
– Ты хочешь… Ты будешь просить богов?
– Я буду просить у богов ясного неба. Если успею. Это страшный мор, я никогда не видел такого, только слышал от деда, и читал в книгах. Пока он ползет медленно, и умирают люди медленно, но через некоторое время он полетит по земле быстрей ветра, и смерть начнет выкашивать всех без разбора.
Он сел на пол рядом со своими вещами и стукнул кулаком по коленке.
– Я ненавижу монастырь, я ненавижу их злого бога! Малыш, ты подумай, что они сделали! Они пришли в деревню, между прочим, не их деревню, и помогли местному священнику – собрали всех жителей, прошли вокруг деревни крестным ходом, вернулись в церковь и причастили всех, всех до единого! И здоровых, и больных!
– И что… теперь тем, кто умрет, придется идти к Христу? – не понял Лешек.
– Теперь они прямиком отправятся к Христу, все! Все, понимаешь? – колдун снова хлопнул себя по коленке, – Теперь заболеют и те, кто был здоров! Дикари! Шарлатаны! И они смеют говорить, что несут с собой свет! Да еще наши прадеды знали, как останавливать мор! И никак не крестным ходом и причастием!
Он рывком поднялся на ноги:
– И это только первая деревня! Они как тараканы расползаются по земле!
Лешек раскрыл свой сундук и тоже хотел начать собирать вещи:
– Я поеду с тобой.
Колдун вскинул глаза:
– Ты останешься дома.
– Почему? Охто! Я уже не ребенок, или ты забыл?
– Ты останешься дома, – твердо и мрачно повторил колдун.
– Но почему? Разве тебе не потребуется помощь? Зачем ты тогда учил меня столько лет?
– Малыш… Я не знаю, лечит ли эту болезнь кристалл… И если нет – я могу только говорить с людьми, только делать вид, что я прошу богов остановить мор, а на самом деле… Тебе там нечего делать.
– Ну и что? Я тоже могу говорить с людьми, я буду помогать тебе!
– Малыш, ты можешь заболеть, – коротко сообщил колдун, – поэтому ты останешься дома.
Лешеку вдруг стало очень страшно. Он сел на кровать и, запинаясь, спросил:
– Охто… А ты? Ты тоже можешь заболеть?
– Да.
– И что? Если кристалл не лечит этой болезни, ты умрешь?
– Возможно.
Лешек опустил голову и помолчал, а потом робко тронул колдуна за плечо:
– Охто… Можно я все-таки поеду с тобой?
– Нет, – резко ответил колдун.
– Я не могу отпустить тебя так просто…
– Можешь. Малыш, твое предназначение не в этом, как ты не понимаешь?
– А твое?
– А мое предназначение – лечить людей. Я всю жизнь учился этому, и, кто знает, может, это мой час?
Он упаковал вещи, и кликнул матушку, чтобы она собрала ему еды в дорогу.
– Охто, но послушай… – Лешек ходил за ним по пятам, – а если монахи захотят помешать тебе?
– Пусть попробуют, – бросил колдун через плечо.
– Тебе не кажется, что ты обольщаешься?
– Конечно, обольщаюсь. Но я все-таки колдун, ты не забыл? И я не позволю этим ловцам душ… – он со свистом втянул в себя воздух и не стал продолжать.
И в первый раз достал со дна сундука меч в красивых, инкрустированных ножнах.
– Видал? – гордо спросил он и улыбнулся Лешеку, – эту штуку мне подарил старый дружник в Ладоге. Это случилось, когда на город напали свеи, они часто на нас нападали. Мне было лет пятнадцать, и я, по дурости, сунулся в бой, как все мужчины.
– И за это он подарил тебе меч?
– Нет, – хмыкнул колдун, на ходу прикрепляя меч к поясу, – мое участие в бою закончилось бесславно, меня оглушили первым же ударом, и хорошо, что не затоптали. После боя, когда я пришел в себя, мы с дедом лечили раненых, многих нам удалось спасти, в том числе этого старого воина. И тогда он отдал мне меч со словами: никогда не лезь в бой, жди своего часа, но если враг подойдет к тебе вплотную, защищайся. Мы вскоре ушли из Ладоги, и больше мне не доводилось бывать в бою. А теперь… Вот я и дождался своего часа…
– Охто, но ты же не умеешь им пользоваться!
– Кто тебе сказал? Для меня пятнадцатилетнего это был такой подарок! Как же я мог не научиться? Тогда о боевой славе я мечтал гораздо больше, чем о лекарской стезе, во мне же течет варяжская кровь, – он рассмеялся и вскочил на коня, – все, я поехал, мне надо спешить. На всякий случай, серебро лежит в дупле раздвоенного дуба, помнишь? Где осиное гнездо.
Лешек растерялся – он не рассчитывал, что колдун уедет прямо сейчас! Ему так многое хотелось сказать ему на прощанье, так о многом расспросить! И эти его слова, о каком-то дурацком серебре! Как будто он и вправду не собирается возвращаться!
– Охто, погоди! Я тебя хотя бы провожу! – крикнул он в отчаянье.
– Нет, не надо. Оставайся здесь, и не уходи далеко от дома. На охоту не ходи, вообще в лес не суйся, сиди и читай Ибн Сину.
Он хотел тронуть коня с места, но Лешек вцепился ему в стремя:
– Охто! Охто, не уезжай! Пожалуйста, не уезжай!
– Да что ты, малыш? – глаза колдуна стали влажными, – как же я могу не ехать?
Но Лешек припал щекой к его руке, и взял ее в объятья.
– Не уезжай, Охто! Я прошу тебя! У меня никого больше нет, кроме тебя! Как я буду жить без тебя?
– Малыш… – колдун вздохнул, – я, наверное, все-таки вернусь… Я ведь не умирать еду, а лечить людей. И потом…
Он погладил Лешека по голове, не торопясь вырывать руку из цепких объятий.
– И потом, знаешь… На краю света, за далекими непроходимыми лесами, меж кисельных берегов течет молочная река Смородина. Там, за Калиновым мостом, нас ждут наши прадеды. И… в случае чего… я буду ждать тебя там, хорошо? Хоть я и не твой отец, я все равно буду тебя там ждать, ладно? А сейчас мне надо спешить.
Лешек кивнул, не в силах ничего сказать, и медленно, неохотно выпустил руку колдуна. Тот тронул коня, и Лешек сел на землю, не удержав слез.
Колдун вернулся через три дня, в субботу на рассвете – посеревший, с запавшими глазами, но живой. Лешек купался и увидел его издали, но тот крикнул ему:
– Не подходи ко мне! Уйди в дом!
Лешек не посмел его ослушаться, и из окна смотрел, как колдун топит баню – топит по-черному, и, вместо того чтобы подождать на улице, купается в едком дыму, кашляет, вытирает слезы, выходит на воздух, чтобы отдышаться, и снова возвращается в дымную баню. Только через три часа, накалив печь докрасна, он, наконец, вымылся, даже не окунаясь в речку, и выбрался на воздух, сел в тенёк, тяжело дыша, с красным лицом и не менее красными, воспаленными глазами, которые разъел дым.
– Собирайся, малыш, – сказал он, когда Лешек подобрался к нему сзади, – поедешь со мной. Мне нужен помощник.
Лешек боялся поверить своему счастью – как? Неужели колдун передумал?
– Охто! Ты же велел мне сидеть дома! – радостно засмеялся он.
– Кристалл лечит эту болезнь. Нам ничего не угрожает, кроме дружины монахов. Рядом со мной ты будешь в большей безопасности, чем здесь. Сегодня поедем к нам на торг, объедем деревни, какие успеем, а вечером двинем на юг. Мор идет медленно, и, если бы не монахи со своими крестными ходами и гнусными проповедями, я бы его остановил. Кстати, можешь попариться, я натопил так, что в баню заходить страшно. Уезжаем надолго, когда еще помыться доведется.
– Расскажи хоть, как там? Что с тобой было?
– Да ничего со мной не было. Там, куда монахи не заходили, все в порядке, больные есть, но немного, я их вылечил. А там, где они уже помолились, дела обстоят гораздо хуже – люди болеют, через одного болеют. Три ночи не спал, ходил по домам. Одному тяжело – и погоды проси, и лечи, и ухаживай, и объясняй, что дальше делать. Да и повеселей вдвоем. Иди, мойся, я подремлю немного. Но как только соберешься, сразу меня буди, ладно?
Лешек кивнул: если надо успеть на торг, то больше часа колдуну спать не придется – время катилось к полудню. Он быстро помылся, собрал вещи и разбудил колдуна только тогда, когда оседлал коня.
– Что? Что такое? – не понял колдун.
– Пора. Я готов, – сказал Лешек.
– Правда? Мне показалось, что я только что закрыл глаза… – колдун, кряхтя, поднялся, – поехали.
Лешек с жалостью смотрел, как его шатает по дороге к коновязи – может быть, стоило отдохнуть немного, и только потом ехать по деревням? Но колдун сказал, что специально вернулся к субботе, чтобы застать на торге как можно больше людей.
Там-то и пригодилось умение Лешека собирать народ своим пеним. И когда вокруг выросла толпа, колдун, который не любил публичных выступлений, обратился к ней с долгой речью.
– Вы слышали, что с юга на нас идет поветрие? Вчера я говорил с богами, и просил их мор остановить.
Лица людей помрачнели и насупились: о поветрии, которое еще не дошло до села, им думать не хотелось, но страх уже глодал их сердца.
– Что сказали боги, Охто? – выкрикнул кто-то, – они не оставят нас?
– Какие жертвы им нужны?
– Боги просят жертв, но не таких, как всегда. Боги запрещают ходить в лес, убивать животных, как диких, так и домашних. Боги велят сидеть по своим дворам и до первого снега не появляться на торге.
– А праздники? А урожай?
– Праздновать будем, когда уйдет мор. Боги не хотят веселья, когда вокруг царит смерть. Им нужно другое: они велят каждый день топить печи в домах и париться в бане. Каждый день, вы слышали? Дымы должны виться над каждой деревней, над каждым двором. Дым – та жертва, которая нужна богам.
– Летом? Топить дома?
– Да! Так хотят боги. Дым и пар – каждый день, и мор обойдет нас стороной. Если же сюда явятся монахи из Пустыни – гоните их топорами и вилами. Того, кто пойдет к причастию, боги спасать не станут.
– Охто, а с кем из богов ты говорил? – подозрительно спросил человек из первого ряда.
– Я говорил с Велесом и матерью Макошью, – невозмутимо соврал колдун, – и если ты мне не веришь, то вспомни, или спроси своего отца: сорок лет назад, когда меня тут еще не было, волхвы несли от богов те же вести, разве нет?
– Правда, – негромко сказал старик, стоящий в стороне, – во время мора боги всегда требуют дыма, я помню. Мор обходит стороной тех, кто каждый день топит печь.
Потом на колдуна посыпались вопросы, и он с готовностью отвечал – можно ли косить сено, можно ли стирать белье, как обмолачивать хлеб, как доить коров. Прошло не меньше часа, прежде чем люди отпустили его, и они с Лешеком направились в ближайшую деревню.
– Как легко со своими! – улыбнулся колдун, – попробуй, скажи что-нибудь подобное на юге! Там нужны зрелища, которые переплюнут церковные действа.
До вечера успели заехать в две деревни, рассказать старикам о "требовании богов", и послать гонцов в разные стороны, куда не успели добраться сами. А потом колдун гнал коней на юг, в сторону монастыря, надеясь хотя бы к утру поспеть в Лусской торг.
– Пропадает ночь, луна пропадает! – ругался он по дороге, – не успеть сегодня, точно не успеть!
– Охто, ты все делаешь правильно! – ворчал Лешек, – Не надо себя напрасно корить!
– Знаешь, когда я думаю, что там, на юге, может быть умирают люди, я не могу думать о том, что все делаю правильно. Я мог бы послать на север Невзора, ему бы поверили быстрей, чем мне. Или… Я мог бы оставить ему кристалл… Но я испугался чего-то, не знаю, чего.
На закате они добрались до Пустыни, молчаливой и обезлюдевшей, но до Лусского торга не доехали – на берегу Выги, не доезжая Никольской слободы, им повстречался конный монах, из числа дружников Дамиана. Оказалось, что колдуну он знаком, поэтому они остановились и раскланялись.
– Ты откуда так спешно? – спросил колдун.
– Из Дальнего Замошья. Мор, в каждом дворе – больные! Отец Нифонт умирает, послушник Лука в горячке. Мы три дня назад там служили, и все было в порядке, двое больных! А сегодня – все, в каждом дворе! Шестеро умерло, отец Нифонт исповедал, причастил, и сам свалился.
Колдун скривился, но ничего не сказал, и монах продолжил:
– Еду в Пустынь, надо собирать иеромонахов по нашим деревням – некому исповедовать, некому причащать…
– Лучше бы ты туда не ездил… – пробормотал колдун.
– Не могу. Полкан шкуру спустит, – монах невесело усмехнулся, – я бы отсиделся где-нибудь, так ведь велено всем – по деревням. Да и жалко Нифонта – без причастия ведь умрет. Луку он причастил, а его кто причастит?
Колдун снова скривился, а Лешек обмер: Лука – это же Лытка! Лытка!
– Охто! Поедем скорей! – дернул он колдуна за рукав, – поедем! Может, мы еще успеем!
– Поедем, – мрачно выдавил колдун, – напрямик поедем, через лес. Три часа езды, не больше. Луна через час взойдет.
Выга в том месте делала изгиб к Лусскому торгу, по ней до Дальнего Замошья можно было ехать от рассвета до заката, напрямую же пробираться получалось быстрей, но опасней – между берегов Выги лежал Малый Ржавый Мох, болото, на котором добывали руду. Они распрощались с монахом, и Лешек пришпорил коня, обгоняя колдуна.
– Ты куда рванулся? Убьешься в темноте, – прикрикнул колдун.
– Это же Лытка! – крикнул ему Лешек, – послушник Лука – это Лытка!
– Да знаю я… – буркнул колдун.
Через реку перебирались вплавь, рискуя лошадьми, хотя колдун и выбрал узкое место. А в лесу за рекой было темно, хоть глаз коли – месяц прошел с летнего солнцестояния, и прозрачные сумеречные ночи сменились непроглядной чернотой.
Колдун ехал впереди, осторожно выбирая дорогу, а Лешек нетерпеливо подгонял его, и изнывал от невозможности двигаться быстрей – дорога через незнакомый лес казалась ему настоящим кошмаром. Он с трудом различал силуэт колдуна, хотя ехал, уткнувшись в хвост его лошади вплотную. Кони поминутно спотыкались и нервничали, вздрагивая от каждого шороха. Меж густых крон сосен и островерхих макушек елей звезды почти не проглядывали, и колдун ориентировался скорей на внутреннее чутье, чем на Полярную звезду. Во всяком случае, Лешек без него бы точно заблудился. Но колдун безошибочно вывел его к реке, ни разу не провалившись в болото, и, как выяснилось после переправы, совсем близко от Дальнего Замошья. Луна к тому времени поднялась высоко над рекой, и темный силуэт церкви-однодневки, возвышающейся над домами, они увидели издалека.
Колдун пустил коня во весь опор по обмелевшему песчаному берегу, и теперь Лешек едва за ним поспевал.
Несмотря на поздний час и погашенные огни, деревня не спала: то там, то здесь слышны были причитания и стоны, изредка хлопали двери, а из узких окон церкви отчетливо неслось "Богородице дево, радуйся".
– Вот радость-то богородице – такой богатый урожай, – прошипел колдун и направил коня к церкви.
Дверь в храм была открыта нараспашку, а перед образом Николая Чудотворца, напротив входа, горела одинокая свеча, пламя которой вот-вот грозил погасить ветер. Свет луны, проникая в узкие окна, едва освещал мрачные образа по стенам церкви – согбенные черные фигуры, непременно держащие в руках кресты: двенадцать апостолов. Лешеку показалось, что черные фигуры наступают на него и хотят взять в кольцо, и на секунду панический страх охватил его, и два пальца потянулись ко лбу – если он осенит себя крестным знамением, они его не тронут, отпустят восвояси. Лунные лучи, осязаемые в густой темноте, устремлялись к распятию – довольно грубому, простому, и благостное лицо Иисуса никак не соответствовало его плачевному положению. Рядом с ним богородица с закатившимися глазами тетешкала на коленях тощенького младенца, и их умиротворение не вязалось с мертвенным лунным светом, и одинокой трепыхающейся свечой на ветру, и запахом – странным сладким запахом, смешанным с ароматом ладана и горящего воска.
В углу, недалеко от входа, на полу, скукожившись, сидел послушник в скуфье, натягивая подрясник на колени, и пел высоким, чуть надтреснутым голосом. "Богородице дево" закончилась, и он затянул "Господи, воззвах". Лешек не узнал его – он был совсем юным. Глаза послушника, неестественно расширенные, неподвижно смотрели в одну точку на пустой стене, и взгляд его ничего не выражал.
– О чем молишься? – бесцеремонно спросил колдун, подойдя к послушнику вплотную.
Послушник не сразу его услышал, продолжая петь, но вдруг закашлялся, глаза его расширились еще сильней, и из них побежали крупные слезы.
– Все помрем тут… во славу Господа… – прошептал он.
– Где отец Нифонт? Где Лытка? – спросил колдун немного ласковей.
– Отец Нифонт – вон лежит, – послушник ткнул пальцем в аналой, – а Лытка в угол уполз, к распятию поближе.
Лешек посмотрел на аналой – перед ним, на полу, лежало мертвое тело, с запрокинутой головой, и острая борода смотрела в потолок. Руки старца кто-то сложил на груди, поставив в них свечу, но свеча согнулась и погасла. Колдун мельком глянул на мертвеца и подошел к распятию. В тени кануна, обхватив руками основание креста, ничком лежал Лытка – Лешек узнал его сразу, не смотря на прошедшие годы, несмотря на то, что не увидел его лица.
Колдун расцепил его безвольные руки и повернул лицом вверх, внимательно прислушиваясь к его дыханию.