Арталетов давно уже чувствовал себя кем-то вроде няньки при ораве непослушных, неразумных и более того – чрезвычайно активных ребятишек детсадовского возраста, опрометчиво выведенных на прогулку. И если Кота, к примеру, удалось уговорить на доставку в Египет в обычной корзинке для перевозки домашних животных, то о том, что остальных нельзя заковать в наручники, он сожалел совершенно искренне. Почему корзинка? Да потому что царапины от когтей кота, никогда не слышавшего о гигиене, полученные при транспортировке, заживали мучительно долго, и Жора всерьез опасался подцепить какую-нибудь заразу, которых было так много в минувшие века. Прививки прививками, но вдруг имелись хворобы, незнакомые нынешней медицине?
Или тот же Леплайсан, привыкший к обтягивающему платью по моде своей эпохи и наотрез отказавшийся переодеваться в просторную хламиду. Пришлось облачать его в длиннополый кафтан, благо, как теперь знали путешественники, подобные были в ходу у казаков-мамлюков. Но убедить его смазать лицо маслом от загара оказалось невозможно, и теперь, скорее всего, бывший королевский шут будет щеголять красным, будто обваренным, лицом и беспрестанно чесаться, вызывая законное беспокойство окружающих.
– Солнце, солнце… – ворчал он в ответ на все советы спутников. – Где это видано, чтобы солнце, Божий дар, обжигало как кипяток? Даже на юге Франции, на моей родине, такого не бывало… Опять же, можно натянуть перчатки и надеть широкополую шляпу… Зачем масло?
И шпагу, присмотренную в богатом дорофеевском арсенале, он не собирался прятать под одежду, холодно посоветовав Горенштейну, причитающему по привычке о вопиющем анахронизме, привести означенного господина под ясные дворянские очи, дабы он, Леплайсан, мог вызвать его на дуэль. Оружие, мол, на то и оружие – символ дворянской чести, – дабы носить его на виду у всех, особенно недоброжелателей.
Глядя на Леплайсана, понемногу вооружились чем придется и остальные члены экспедиции, оставив пацифиста в трогательном одиночестве. Кот, ворча устраивающийся в своем тесном временном обиталище, ежесекундно цеплялся за все на свете то эфесом своего стилета, то рукоятью дамского браунинга, облюбованного за удобство и малые размеры.
Георгий, кроме казачьей шашки и пистолета, подумывал о небольшом автомате, но его пыл несколько охладил Нефедыч, наотрез отказавшийся выдать серьезное оружие без санкции шефа.
Жанна же, опровергая байки об интеллекте, недоразвитом у средневековых жителей вообще и особ женского пола в частности, захватила могучий трехлитровый сифон для газированной воды, напомнив опешившим от такого странного оружия "массового поражения" товарищам о пустынных демонах и их выдающейся водобоязни.
Какие еще смертоносные штучки скрывались в ее пышном одеянии, не осмеливался проверить никто, но оно иногда топорщилось в местах, вроде бы совсем не подходящих по анатомическому устройству для дамского организма.
Одним словом, несколько сменившая свой состав спасательная группа производила впечатление цыганского табора, в полном составе собравшегося на войну. Или в космос. Например, для включения в кочевую орбиту естественного спутника Земли.
А уж когда вся эта живописная группа сгрудилась в "машинном зале", сходство стало полным…
– Ну что, поехали?..
* * *
На этот раз Дмитрий Михайлович превзошел себя и "посадил" экспедицию не в бескрайней пустыне, а чуть ли не в городе. Ну не совсем, правда… Однако с места высадки было рукой подать до городской окраины.
– Ваша точность повышается на глазах, – от души пожал руку польщенному похвалой профессору Жора. – Еще чуть-чуть, и ее можно будет назвать ювелирной.
Кого как, а его очень порадовало то обстоятельство, что отпала необходимость долгого марша в экстремальных условиях. Приключения приключениями, но зачем же создавать трудности на пустом месте?
– До ювелирной точности, конечно, далеко… – потупил глаза Горенштейн. – Но, учитывая поправки, рассчитанные мной по новейшей методике…
Жанна целиком и полностью разделяла радость Арталетова, но вот экс-шут был недоволен. Он-то предвкушал возможность сразиться с ливийцами (или как там еще кличут песчаных демонов), а тут – тишь, гладь да Божья благодать. Даже клинка не обнажил…
Все это было высказано с присущей Леплайсану прямотой и без особенного выбора выражений. Посему опять возник спор с переходом на личности, хватанием за колюще-режущие предметы, и пришлось бы Жанне пускать в ход свое секретное оружие, уподобив спорщиков мартовским котам, если бы не робкий голосок из забытой в радостной суматохе корзинки:
– Господа, вы про меня, случаем, не запамятовали…
Только тут все с раскаянием вспомнили про главного героя второго тура спасательной экспедиции, томящегося в тесной "камере"…
* * *
До ближайших домов оказалось не так уж и близко, и уже через пару часов ходьбы более плотно, чем этого требовал климат, одетые путешественники обливались потом, проклиная на чем свет стоит и "бесовскую жару", и "чертову страну", и "проклятых соблазнителей, затащивших добропорядочного католика Бог знает куда"…
Стоит ли говорить, что девяносто процентов стенаний принадлежали Леплайсану, предпочитавшему скорее изжариться в своем наряде, чем уронить дворянскую гордость, уподобившись остальным. Процентов семь общего недовольства выражал Кот, впрочем к привилегированному сословию не относившийся и поэтому быстро скинувший всю лишнюю одежку и щеголявший в первозданном, меховом виде. Пушистая шерсть, отлично спасавшая пройдоху от холодов, более-менее прикрывала и от жары, а беспокойство мохнатого жениха вызывало припекавшее солнышко.
– Что, если мой нос обгорит и я буду не самым лучшим образом выглядеть в глазах дам? – беспокоился он, поминутно выпрашивая у Жанны зеркальце, дабы убедиться в сохранности своего розового "пятачка", щедро намазанного сразу тремя видами крема от загара. – Щеголять с облезлым носом на смотринах, знаете ли…
– Да ваших дам хвостатых, месье Кот, нос меньше всего интересует, – в промежутках между жалобами на жару и жажду подкалывал его Людовик, не забывавший о своей профессии и на "том свете". – Вы, главное, пореже поворачивайтесь к солнцу животом, и все будет о’кей! – щеголял он новым для себя оборотом. – Или намажьте своим маслом, только погуще.
– Я сам знаю, что мазать, а что нет! – огрызался Кот, портупею со своим стилетом все же не снявший. – И в случае чего…
И почему-то на целых три процента был недоволен Дмитрий Михайлович…
В городские пределы вступили, когда раскаленный солнечный шар заметно клонился к западу, а улицы понемногу наполнялись горожанами, благополучно пересидевшими в домашней прохладе еще одну сиесту из бесконечной череды.
– Интересно, – почесал в затылке Арталетов. – У меня почему-то отложилось в памяти, что Фивы лежат на правом берегу Нила, а мы, если судить по Солнцу, находимся от них к западу и реку не пересекали…
– Может быть, это какой-то пригород? – робко вставила Жанна. – Мы ведь так мало изучили город в прошлый раз… Месье алхимик, а вы что скажете?
– Что скажу? – занервничал Горенштейн, по привычке ощетинившись. – Что я могу сказать? Я знаю Фивы ровно столько же, сколько и остальные.
– Ну, меня можете не приплетать. – Леплайсан вытер кружевным платочком пот, ручьем бегущий по лбу из-под шляпы. – Я тут вообще в первый раз. Но замечу, что перейти вброд реку и не заметить этого невозможно. А Нил этот ваш должен быть никак не уже старушки Сены. Вот у меня один раз был случай…
Не слушая очередную байку друга, Жора поймал за рукав пробегавшего мимо мальчишку лет семи, всклокоченного, чернявого и тощего, словно вырезанный из дерева чертик.
– Послушай, – сунул он пареньку в руки медную монетку, даже не позаботившись определить ее номинал и государственную принадлежность. После завоевания в египетских финансах царила такая неразбериха, что оставалось лишь удивляться, как умудряются разбираться в десятке валют, наводнивших страну, сами аборигены. – Мы в Фивах находимся?
– Ты чего, дядя, драмбы перебрал? – вылупился на задающего странные вопросы прохожего мальчишка, тем не менее, проворно пряча монету за щеку. – Это Эсна, а до Фив… – Он махнул рукой куда-то на север, почесал в затылке и добавил: – До фига, в общем, до Фив.
– Ничего, – пряча бегающие глаза от укоризненных взглядов товарищей, пробормотал ученый и внезапно взбодрился: – Ничего страшного! Полюбуемся на храм бога Хнума. А что до Фив, так отсюда до них всего пара дней пути…
* * *
Увы, пара дней существовала лишь в воображении Дмитрия Михайловича.
До вожделенного города экспедиция добралась лишь на исходе шестых суток пути, практически полностью истратив на верблюдов наличность и абсолютно – душевные силы на бесконечное препирательство.
Предложение переместиться "по горизонтали" было встречено в штыки Георгием, только чудом уцелевшим при таких экспериментах, а прыгать в будущее и обратно не решался сам ученый, вера которого в точность собственного творения сильно пошатнулась.
Оставалось лишь двигаться вперед на том "транспорте", что подвернулся под руку. Слава богу, горбатый гужевой транспорт в этом сезоне резко подешевел благодаря контрабандным стадам, перегоняемым, пользуясь прозрачностью границ (существовавших лишь на очень и очень приблизительной точности картах), из той же Ливии и полумифического Пунта, лежащего, по слухам, "аж дальше Судана". Акцизные клейма на верблюжьих боках выглядели настолько "палеными", что толкнуть их в Фивах не стоило и мечтать…
– Нет, это придумать только! – возмущался Леплайсан, весьма импозантно выглядевший в своем кафтане на верблюжьем горбу. – Жалкое, горбатое, уродливое животное продается по цене чистокровного испанского скакуна! И плюющееся к тому же… – опасливо косился он на горбоносую голову своего "мустанга".
Черт бы побрал Горенштейна, любезно пересчитавшего сумму, ушедшую на приобретение транспорта в привычные для шута экю…
И вот несчитанные километры пути позади.
В городе нашим путешественникам было абсолютно нечего делать, поэтому Георгий, как предводитель, решил, не откладывая в долгий ящик, ехать прямо к храму Бастет, сосватать там Кота и покончить с затянувшимся приключением. Не возражал никто, даже Леплайсан, которому местные достопримечательности уже успели опротиветь. Тем более что и время наступало самое то. Ночь…
26
Кирпича нет, раствора нет – сидим, курим.
Извечная мудрость каменщиков
– Светлейший номарх, я, нижайший раб твой, хочу припасть к ногам твоей особы…
Нынешний наместник Та-Кемет, или Египта, как его называли в Европе, Федор Голицын по совместительству носил и титул первого номарха, но не любил его, предпочитая зваться по-простому, по-русски – князем.
– Да ладно тебе, чернец, – добродушно буркнул вельможа, разнежившийся под прохладными струями воздуха, несшимися с огромных страусовых опахал. – Ты русский, я русский… Оставим церемонии для местных черно… Египторусских, словом, – дипломатично обошел он неудобный термин, который неприлично стало применять в свете недавних прогрессивных веяний. – Тем более что дядя мой в Царьграде приказ твой родной курирует, хоронский… Так что давай по-простому, по-свойски. Чего надо-то?
Наместник и в самом деле благоволил местным харонам, понимая, что если уж у аборигенов загробные дела на первом месте, то и не след превозносить каких-нибудь иных чиновников перед самыми уважаемыми. А раз местные могильщики в фаворе, то приезжему с матушки Руси сам Бог велел помочь.
Федор Михайлович был человеком добрым, совестливым, и не сносить бы ему, такому мягкотелому, головы на родине, да еще при лютом Иване Васильевиче, царе Четвертом, если бы не могущественная родня, пристроившая его на необременительную, в общем-то, должность при новой провинции Империи. Тут уж можно было позволить себе жить размеренно и без суеты.
Действительно: погост для высоких особ готовить да подати собирать со смирных египтян это вам не свирепых горцев замирять где-нибудь на Гиндукуше или дохнуть за морем-океяном от желтой лихорадки и отравленных стрел краснокожих дикарей. Бла-алепие, одним словом.
– Прости, князь, – чуть привстал, так и не поднимаясь с колен, дьяк. – Но со смиренной просьбой я к тебе. Прислан я следить за постройкой гробницы для солнцезарного государя нашего, да продлит Господь его дни до скончания века…
– Думай, что говоришь, дьяк, – нахмурился князь. – До конца века рукой подать. Смерти хочешь царю, что ли?
– Прости, князь! – снова рухнул на мозаичный пол харон. – Грешный язык мой не так повернулся…
– Смотри. Грешный язык ведь и калеными клещами подправить можно… – поковырял в ухе князь. – Да ладно, не трясись, прощаю. Говори дело. Ты про ту гробницу, что рухнула?
По совести сказать, неприятность со строящимся мавзолеем немало беспокоила правителя. Хотя и не прямая это его обязанность, но ведь завистники в столице небрежение могут приписать, а Иван Васильевич ох как скор на расправу… Недаром Грозным прозван. И никакие родичи тут не помогут… Не к добру что-то в последнее время плетень снится. Плетень – это колья, а колья… Бр-р-р!
– Радостную весть принес я, господин, – заголосил дьяк. – Стоит мавзолей и стоять будет века целые.
– Вот это хорошо. Ступай к казначею, пусть отсыплет тебе меру серебра, харон. Даже две меры. Выпей за мое здоровье. Чего ждешь?
– Не знаю, как и сказать, князь…
– Что еще?
– Задумал я больше сделать и велел людишкам, чтобы придумали такое чудо, которое все чудеса затмит на долгие годы.
– Не лей воду, говори.
– Придумал я, как построить пирамиду…
На стол перед наместником лег папирус с чертежом новой гробницы…
* * *
– Ну, удружил ты мне, Афанасий…
Такетх понуро глядел на вереницы рабочих, стекающихся к новой строительной площадке, центром которой был только что завершенный мавзолей. Немало их уже разравнивало поле четырехугольной формы, прорабы сновали тут и там с реечными саженями и мерительными шнурками. Только что переставшую чувствовать холод топора шею уже снова обвевало нехорошим ветерком. Подумать только! Построить такую махину! Из чего?
– Не дрейфь, дружище, – покровительственно хохотнул харон, вернувшийся от наместника с широким золотым ожерельем на шее, свидетельствовавшим о том, что его ранг теперь выше, чем у самого надсмотрщика за строительством. – Построим пирамиду – в золоте будем купаться!
– Ага… – пробурчал тот неприязненно. – В дерьме мы будем купаться. По самые уши… Где столько камня возьмем?
– А-а! – беспечно махнул рукой везунчик. – Сер-Гей наделает.
– Из чего наделает-то? – ткнул пальцем в рабочий чертеж Такетх. – Вот тут прямо сказано в пояснениях: белый камень.
– И что? Гробница-то вон из него.
– Гробница из него. Да только камень тот полгода из Фив возили. Рекой.
– Еще привезут.
– Во привезут! – сунул под нос выскочке огромный корявый кукиш строитель. – Там давно уже известняк на исходе. Блоки на мавзолей едва-едва выгрызли, и то новую вскрышу пришлось делать. Камень же там – барахло. Чуть не в каждой глыбе прослойка железняка или трещина, а то и две. А на пирамиду эту раз в сто поболее надо будет. Неоткуда взять камень. Хоть рожай его. Да только где ту бабу взять, чтобы каменные глыбы рожала.
Афанасий прекратил победно пялиться на стройплощадку и озабоченно повернулся к надсмотрщику.
– Серьезно? – Гонора в его тоне заметно поубавилось. – В самом деле не хватит?
– На десятую, может быть, восьмую часть работы хватит. А дальше – хоть из глины лепи. Или из песка вон… – Такетх с ядовитой ухмылкой ковырнул носком сандалии сыпучий грунт.
Красноватый песок Сахары проникал везде и всюду, наряду с ежегодными разливами Нила, считаясь главным стихийным бедствием здешних мест. Но если река щедро компенсировала вред от своего буйства, устилая поля плодородным илом, то пустыня ничего не давала взамен погубленных посевов, заметенных дорог, иссушенных деревьев… Примерно как суровый, но добрый отец и стервозная злая мачеха.
– Песка тут на тысячу таких пирамид хватит, – обвел ладонью бескрайнее песчаное море, расстилающееся за плато Гиза, строитель. – Лепи не ленись…
Он плюнул на песок и направился в свой шатер заливать досаду на вероломного выскочку доброй брагой, как раз подоспевшей к случаю. Харон почесал в затылке и направился следом: ссориться окончательно со вспыльчивым, но отходчивым приятелем он пока не собирался. Ведь крути не крути, а от Такетха теперь тоже зависело его, Афанасия, благополучие.