- Ври больше! Рѣшеточка съ шишечками совсѣмъ въ другомъ концѣ города, около церкви Нотръ-Дамъ.
- Врешь, врешь! Тамъ еще мальчишка стоялъ, какую-то трещетку вертѣлъ.
- Дуракъ! Да развѣ можно по мальчишкѣ съ трещеткой замѣчать! Ну, мальчишка съ трещеткой… Днемъ стоялъ, а вѣдь ужъ теперь ночь. Неужели такъ до ночи и будетъ съ трещеткой стоять!
- Да вѣдь я къ слову, Глаша. Ну, чего ты сердишься? И наконецъ ругаться. Люди въ несчастіи, не знаютъ какъ домой попасть, а она ругается.
- Да тебя мало ругать, мало! Батюшки! Да ты пьянъ, ты клюешь носомъ! И чего ты этого коньяку въ театрѣ насосался!
- Я не пьянъ. Я ни въ одномъ глазѣ…
- Не пьянъ… Цѣлый графинъ высосалъ.
- Графинъ… Говорить-то все можно. Развѣ это графинъ! Развѣ такіе графины бываютъ? Бородавка какая-то вмѣсто графина. Въ немъ и стакана коньяку не было.
- Боже мой, Боже мой! У тебя даже языкъ заплетается… Впопыхахъ-то я сначала и не замѣтила. Ну, что я буду дѣлать съ тобой пьянымъ. Вѣдь насъ въ часть возьмутъ, въ полицейскую часть.
- Успокойся, здѣсь частей нѣтъ. Здѣсь цивилизація. Да и пьяныхъ никуда по высшей цивилизаціи не берутъ.
- Пьяница!
- Я пьяница? Нѣтъ, пардонъ, мадамъ.
- Молчи.
Вскорѣ супруги подъѣхали къ рю Лафаетъ. Извозчикъ указалъ на улицу.
- А рю Лафитъ, - спросила Глафира Семеновна.
- Ce n'est pas loin, madame.
- Ну, куда теперь ѣхать? Надо выйти изъ экипажа и искать переулки пѣшкомъ, - сказала Глафира Семеновна. - Коше! Арете… Выходи, Николай Иванычъ. Разсчитывайся съ извозчикомъ.
- Зачѣмъ выходить? Прямо… - бормоталъ Николай Ивановичъ пьянымъ голосомъ, но все-таки выпихнутый Глафирой Семеновной, вышелъ и сталъ отдавать извозчику деньги.
- Батюшки! Да ты до того пьянъ, что качаешься. Вотъ тебя до чего развезло! Ночь, чужой городъ, пьяный мужъ… Ну, что мнѣ съ тобой теперь дѣлать! - восклицала Глафира Семеновна.
XXXV
Николая Ивановича дѣйствительно, какъ говорится, совсѣмъ развезло отъ выпитаго коньяку, когда онъ съ супругой пріѣхалъ въ улицу Лафаетъ. Приходилось искать гостинницу, гдѣ они остановились, но къ этому онъ оказался рѣшительно неспособнымъ. Когда онъ разсчитался съ извозчикомъ и попробовалъ идти по тротуару улицы, его такъ качнуло въ сторону, что онъ налетѣлъ на громадное зеркальное стекло шляпнаго магазина и чуть не разбилъ его. Бормоталъ онъ безъ умолку.
- Шляпный магазинъ… Вотъ хоть убей - этого шляпнаго магазина я не помню; стало быть, мы не туда идемъ, - говорилъ онъ.
- Да что ты помнишь! Что ты можешь помнить, ежели ты пьянъ, какъ сапожникъ! - восклицала Глафира Семеновна, чуть не плача, и взяла мужа подъ руку, стараясь поддержать его на ходу.
- Врешь. Рѣшеточку съ шишечками я помню чудесно. Она вотъ бокъ-о-бокъ съ нашей гостинницей. А гдѣ эта рѣшеточка съ шишечками?
- Иди, иди, пьяница. Господи! Что мнѣ дѣлать съ пьянымъ мужемъ!
- Глаша, я не пьянъ… Вѣрь совѣсти, не пьянъ.
- Молчи!
Но Николай Ивановичъ не унимался. По дорогѣ онъ задиралъ проходящихъ мальчишекъ, останавливался у открытыхъ дверей магазиновъ съ выставками дешевыхъ товаровъ на улицѣ около оконъ; у одного изъ такихъ магазиновъ купилъ онъ красную суконную фуражку безъ козырька съ вытисненной на днѣ ея золотомъ Эйфелевой башней и даже для чего-то надѣлъ эту фуражку себѣ на голову, а шляпу свою понесъ въ рукѣ.
- Снимешь ты съ своей головы эту дурацкую фуражку, или не снимешь, шутъ гороховый! - кричала на него Глафира Семеновна.
- Зачѣмъ снимать? Это на память. Это въ воспоминаніе объ Эйфелевой башнѣ. Пусть всѣ видятъ, что русскій славянинъ Николай Ивановъ…
- Пьянъ? Это вѣрно. Это всякій видитъ.
- Не пьянъ. Зачѣмъ пьянъ? Пусть всѣ видятъ, что русскій славянинъ изъ далекихъ сѣверныхъ странъ побывалъ на выставкѣ и сочувствуетъ французамъ! Вивъ ля Франсъ… Глаша! Хочешь, я закричу вотъ на этомъ перекресткѣ - вивъ ля Франсъ?
- Кричи, кричи. Но какъ только ты закричишь, сейчасъ-же я тебя брошу и убѣгу. Такъ ты и знай, что убѣгу.
- Постой, постой… Хочешь, я тебѣ вотъ этотъ красный корсетъ съ кружевами куплю, что въ окнѣ выставленъ?
- Ничего мнѣ не надо. Иди.
- Отчего? Вотъ корсетъ, такъ корсетъ! Русская славянка, да ежели въ этомъ корсетѣ! А ты хочешь ногу телятины? Вонъ нога телятины въ магазинѣ виситъ. Глаша! Смотри-ка! Телячьи-то окорока у нихъ продаютъ въ бумажныхъ штанинахъ съ кружевами. Вотъ такъ штука! Батюшки! Да и сырые телячьи мозги въ коробкѣ съ бордюромъ. Ну, мясная лавка! У насъ магазины брилліантщиковъ на Невскомъ такой роскоши не видятъ. Хочешь мозги. Завтра отдадимъ хозяйкѣ, чтобъ она намъ на завтракъ поджарила.
- Нужно еще прежде хозяйку найти. Гдѣ она, хозяйка-то гостинницы? Гдѣ сама гостинница-то?
- Ищи рѣшетку съ шишечками и найдешь.
- Далась ему эта рѣшетка съ шишечками!
- Ахъ, ахъ, вѣеръ изъ павлиньяго пера въ окошкѣ! Хочешь, этотъ вѣеръ тебѣ куплю?
- Ничего мнѣ сегодня не надо. Иди только. Нѣтъ, я окончательно сбилась, - произнесла наконецъ Глафира Семеновна. - Рѣшительно не знаю, куда идти.
- А я знаю. Прямо. Сейчасъ и будетъ рѣшетка съ шишечкой. Городовой! Же рюссъ славянинъ де нордъ. Глаша, какъ по-французски рѣшетка съ шишечкой? Вотъ городовой на углу стоитъ.
Но тутъ Глафира Семеновна, дабы избѣжать скандала, потянула Николая Ивановича въ переулокъ и со слезами проговорила:
- Николай Иванычъ! Уймешься-ли ты? Эдакое несчастіе случилось, люди потеряли свою квартиру, не знаютъ, гдѣ переночевать, а ты клоуна изъ себя строишь!
- Я клоуна? Я? Потомственный почетный гражданинъ и кавалеръ?..
- Постой… Кажется, напали на слѣдъ. Вонъ въ переулкѣ яма вырыта… Мы мимо этой ямы шли… нѣсколько оживилась Глафира Семеновна. - Въ ней еще тогда два блузника землю вынимали.
- Шли, шли… Да… Теперь еще рѣшеточку съ шишечкой…
- Прикуси языкъ насчетъ рѣшетки съ шишечкой. Что это, въ самомъ дѣлѣ, заладилъ одно и то-же. Да, здѣсь, здѣсь… Здѣсь мы шли. Вотъ теперь нужно свернуть, кажется, налѣво, а потомъ направо. Прибавь шагу. Чего ты ноги-то волочишь!
- Прежде налѣво, Глаша, а потомъ направо. А то знаешь что? Пойдемъ ночевать въ другую гостинницу? Паспортъ вѣдь у меня въ карманѣ. А завтра свою гостинницу разыщемъ.
- Иди, или…
И Глафира Семеновна потянула мужа въ другой переулокъ.
- Кажется, такъ идемъ. Теперь только-бы посудный магазинъ на углу найти, гдѣ старуха въ красномъ шерстяномъ чепцѣ чулокъ вязала, - продолжала она.
- И рѣшеточку съ шишечкой.
- Опять? Ежели посуднаго магазина не найдемъ на углу, - ну, не здѣсь.
- Собачка еще такая съ хвостикомъ закорючкой бѣгала - вотъ что я помню, - сказалъ Николай Ивановичъ.
- Такъ тебѣ собачка съ хвостикомъ закорючкой и будетъ съ утра и до ночи на одномъ мѣстѣ бѣгать! Вѣдь скажетъ тоже. О, пьянство, пьянство! До чего оно человѣка доводитъ.
- Пить - умереть, и не пить - умереть, - отвѣчалъ Николай Ивановичъ, - такъ ужъ лучше пить!
- Магазинъ! Посудный магазинъ! - радостно воскликнула Глафира Семеновна, когда они вышли на уголъ переулка. - Теперь налѣво, налѣво.
- А тамъ рѣшеточка съ шишечкой. Постой, Глаша. Хочешь, я тебѣ вотъ этотъ большой бокалъ куплю? Сейчасъ мы скомандуемъ старухѣ, чтобъ она намъ пива…
- Иди, или… Вонъ и красная желѣзная перчатка виситъ. Слава тебѣ, Господи! Нашли. Сейчасъ будетъ и наша гостинница напротивъ…
Глафира Семеновна отъ радости даже перекрестилась.
- Нѣтъ, постой… - бормоталъ Николай Ивановичъ. - Надо рѣшеточку съ шишечкой…
Но Глафира Семеновна уже не слушала и тащила мужа по направленію къ красной желѣзной перчаткѣ, освѣщенной фонаремъ. Вотъ они и около перчатки. Но, дивное дѣло, напротивъ перчатки подъѣзда съ надписью "Hôtel" нѣтъ. Глафира Семеновна протащила мужа два-три дома вправо отъ перчатки и два-три дома влѣво - подъѣзды имѣются, но вывѣски гостинницы нѣтъ.
- Господи, Боже мой! Да куда-же наша гостинница-то дѣлась? Явственно помню, что противъ перчатки, а вывѣски нѣтъ, - говорила Глафира Семеновна.
- Рѣшеточки съ ши…
- Молчи! Надо въ перчаточный магазинъ зайти и спросить, гдѣ тутъ гостинница. Вѣдь ужъ навѣрное перчаточникъ знаетъ.
- Вотъ и отлично, Глаша. Зайдемъ. А я тебѣ пару перчатокъ куплю. Перчаточникъ этотъ давеча днемъ удивительно какъ мнѣ понравился. У него лицо такое, знаешь, пьющее…
Супруги перешли улицу и вошли въ перчаточный магазинъ. Перчаточникъ, какъ и утромъ, встрѣтилъ ихъ опять въ одномъ жилетѣ.
- Vous voulez des gants, madame? - спросилъ
- Вуй, вуй! Ну аштонъ де ганъ. Но дитъ же ву при - у э готель иси? Ну завонъ арете данъ готель е ну завонъ убліе ле нумеро. A вывѣски нѣтъ. Нонъ екри сюръ ля портъ. Ну рюссъ… Ну де Рюсси..- пояснила Глафира Семеновна.
- Vous désirez les chambres garnies, madame?
- Вуй, вуй… Должно быть, ле шамбръ гарни. Тамъ энъ вье мосье хозяинъ и енъ вьель мадамъ.
- Voila, madame. C'est la porte des chambres garnies, - указалъ перчаточникъ.
- А пуркуа не па зекри сюръ ли портъ?
- Ces chambres sont sans écritaux, madame. Voilà la porte.
- Здѣсь, здѣсь… Только безъ вывѣски. Подъѣздъ напротивъ, - радостно проговорила Глафира Семеновна.
Выбравъ себѣ перчатки, она повела мужа изъ магазина. Николай Ивановичъ, было, обернулся къ перчаточнику и воскликнулъ:
- Рюссъ е Франсе… Бювонъ ле венъ ружъ. Вивъ ля Франсъ!
Но Глафира Семеновна просто напросто выпихала его за дверь.
Черезъ минуту они звонились у своего запертаго уже подъѣзда. Имъ отворилъ самъ старикъ хозяинъ.
Въ глубинѣ подъѣзда стояла старушка хозяйка.
XXXVI
Забравшись къ себѣ въ пятый этажъ, а по-парижски - только въ "troisième", супруги задумали напиться чаю съ бутербродами. То-есть задумала собственно одна Глафира Семеновна, ибо Николай Ивановичъ былъ совсѣмъ пьянъ и, снявъ съ себя пиджакъ и жилетъ, пробовалъ подражать танцовщицѣ изъ египетскаго театра, изображая знаменитый "Danse de ventre", но ничего, разумѣется, не выходило, кромѣ того, что его качало изъ стороны въ сторону. Ноги окончательно отказались ему служить, и онъ проговорилъ:
- Мудреная это штука танцы животомъ, особливо при моей тѣлесности.
- Кончишь ты ломаться сегодня, или не кончишь! - крикнула Глафира Семеновна.
- Да за неволю кончу, коли ничего не выходитъ. Нѣтъ, должно быть, только тѣ египетскія муміи и могутъ этотъ танецъ танцовать.
- Клоунъ, совсѣмъ клоунъ! И что это у тебя за манера дурака изъ себя ломать, какъ только выпьешь! - воскликнула Глафира Семеновна и стала звонить слугу въ электрическій колокольчикъ.
Позвонила она разъ, позвонила два, три раза, но все-таки никто не показывался въ дверяхъ.
- Спятъ тамъ всѣ, что-ли? - проговорила она. - Но вѣдь всего еще только одиннадцать часовъ.
Она позвонила въ четвертый разъ. Въ корридорѣ послышались шаги и ворчанье, потомъ стукъ въ дверь и въ комнату заглянулъ старикъ-хозяинъ. Онъ былъ въ бѣломъ спальномъ колпакѣ, въ войлочныхъ туфляхъ, въ ночной сорочкѣ и безъ жилета.
- Qu'est-ce qu'il y a? Qu'est-ce qu'il y a? Qu'avez vous donc? - удивленно спрашивалъ онъ.
- Hy вулонъ буаръ дю тэ… Апорте ля машинъ дю те, ле тасъ е ля тэйеръ. Э анкоръ ле бутербродъ, - отнеслась къ нему Глафнра Семеновна.
- Comment, madame? Vous voulez prendre d hé? Mais la cuisine est fermée déjà. Tout le rnond est couché… Il est onze heures et quart.
- Здравствуйте… Въ одиннадцать часовъ вечера ужъ и чаю напиться нельзя. Кухня заперта, всѣ спятъ… вотъ какіе парижскіе порядки, - взглянула Глафира Семеновна на мужа.- A я пить до страсти хочу.
- Что-жъ, Глаша, тогда мы бутылочку красненькаго съ водицей выпьемъ, - отвѣчалъ тотъ.
- Чтобъ я вамъ еще дома позволила пьянствовать? Нм за что на свѣтѣ! Лучше ужъ вонъ холодной воды изъ графина напьюсь.
- Да какое-же тутъ пьянство, ежели красненькое вино съ водицей!..
- Молчите.
Старикъ-хозяинъ, видя такіе переговоры насчетъ чаю и замѣчая неудовольствіе на лицѣ постояльцевъ вообразилъ, что Глафира Семеновна, можетъ быть больна, хочетъ лѣчиться чаемъ, какъ вообще имъ только лѣчатся французы, и спросилъ:
- Etes-vous malade, madame? Alors…
- Какъ маладъ? Команъ маладъ? Здорова, даже очень здорова. Я ѣсть хочу. Же ве буаръ е манже. Нельзя дю тэ, такъ апорте муа дю пянъ, дю беръ е де вьяндъ фруа. Же демандъ фруа. Ля кюзинье ферме, такъ апорте муа фруа. Ля вьяндъ Фруа…
- C'est impossible, madame. А présent nous n'avons point de viande
- Какъ? И де вьяндъ фруа нѣтъ? Какой-же послѣ этого у васъ готель пуръ вояжеръ, ежели даже холоднаго мяса нѣтъ! Ну, ли вьяндъ нельзя, такъ фромажъ. Фромажъ и пянъ бланъ.
- Seulement jusqu'а neuf heures, madame, mais а présent il est plus de onze heures, madame.- развелъ руками старикъ-хозяинъ.
- Только до девяти часовъ, видите-ли, можно что-нибудь съѣстное получить, - опять взглянула Глафира Семеновна на мужа. - Ну, гостинница!
- Просто шамбръ-гарни здѣсь, - отвѣчалъ Николай Ивановичъ и прибавилъ:- Спроси бутылочку краснаго-то вина. Красное вино навѣрное ужъ есть. Ежели и кухня заперта, такъ вѣдь его ни варить, ни жарить.
- Понимаешь ты, я уже спрашивала холоднаго мяса и сыру - и то нѣтъ.
- А красное вино навѣрное есть. Французы его походя трескаютъ. Венъ ружъ, монсье… Апорте венъ ружъ, можно? - обратился Николай Ивановичъ къ хозяину.
Тотъ пожалъ плечами и отвѣчалъ:
- Oui, monsieur. Je vous procurerai…
- Видишь, видишь! Красное вино есть-же!
- Но вѣдь это только пойло. А я ѣсть хочу. Понимаешь ты - ѣсть! - раздраженно сказала Глафира Семеновна.
- Ну, такъ булки спроси, ежели ничего нѣтъ. Красное вино съ булочкой отлично!
- Же не манже, монсье, - опять обратилась къ хозяину Глафира Семеновна. - Ну, ле венъ ружъ. Бьенъ. И апорте муа хоть дю пянъ блянъ. Же не супе.
- Oh! que c'est dommage, que nous n'avons rien pour vous donner а manger, madame, - отвѣчалъ хозяинъ, покачавъ головой.- Mais du vin et du pain je vous apporterai tout de suite. Une bouteille ? - освѣдомился онъ
- Де… де… де! - закричалъ Николай Ивановичъ, понявъ, что спрашиваетъ хозяинъ, и показалъ ему два пальца, прибавивъ:- де бутель!
- Нонъ, нонъ. Энъ… Селеманъ энъ, - подхватила Глафира Семеновна и строго сказала мужу:- Не дамъ я тебѣ напиваться! Хозяинъ недоумѣвалъ.
- Une bouteille ou deux? - спрашивалъ онъ.
- Энъ, энъ… - показала одинъ палецъ Глафира Семеновна.
Хозяинъ удалился и черезъ минутъ десять принесъ на подносѣ бутылку краснаго вина, два стакана, большой кусокъ хлѣба, кусочекъ масла и полдюжины персиковъ, прибавивъ:
- Voilà, madame, c'est tout ce que nous avons à présent. Bonne unit, madame ,- раскланялся онъ и исчезъ.
Глафира Семеновна принялась намазывать масломъ почерствѣлый уже съ утра хлѣбъ и съ горестью воскликнула:
- И это въ Парижѣ должна я такъ ужинать, въ городѣ, который славится всякой ѣдой, откуда къ намъ въ Россію разные знаменитые повара ѣдутъ. Ну, смотрите: черствый хлѣбъ, какое-то горькое масло, помятые персики.
- Должно быть, здѣсь въ Парижѣ не ужинаютъ, что-ли, - отвѣтилъ Николай Ивановичъ. - Вѣдь и у насъ есть такіе города. Про калужанъ вонъ говорятъ, что калужане тоже не ужинаютъ, а поѣдятъ, да такъ и спятъ.
- Глупыя и пьяныя остроты. Молчите!
- Да что ты сердишься-то, Глаша! Красненькое винцо есть, хлѣбъ есть - ну, и слава Богу.
- Это вамъ, пьяницѣ, лестно красное вино, а я чаю хочу. Нѣтъ, при этихъ парижскихъ порядкахъ завтра надо непремѣнно спиртовую лампу себѣ купить, спирту и жестяной чайникъ. Скипятилъ на лампѣ воду, заварилъ чай - и чудесно. Да не забыть-бы завтра булокъ и закусокъ на ночь купить.
- Какъ-же ты будешь завтра покупать закуски, ежели ты даже не знаешь, какъ закуски по-французски называются? Вѣдь ужъ давеча въ ресторанѣ стала втупикъ.
- Въ словарѣ справлюсь.
Поужинавъ хлѣбомъ съ масломъ и персиками, Глафира Семеновна запила все это краснымъ виномъ съ водой и легла спать. Николай Ивановичъ допилъ остатки краснаго вина и тоже начатъ укладываться.
ХХXVIІ
Ночь въ гостиницѣ была проведена Николаемъ Ивановичемъ и Глафирой Семеновной безъ приключеній. Утромъ вышелъ маленькій инцидентъ съ чаемъ. Самовара въ гостинницѣ не оказалось, хотя о существованіи "машинъ де рюссъ", какъ называла его Глафира Семеновна по-французски, и знали. Напиться чаю супругамъ, однако, хотѣлось. Они потребовали чайникъ. Коррадорный слуга, явившійся и сегодня на зовъ, какъ вчера въ рваномъ замасленномъ пиджакѣ, стоптанныхъ туфляхъ и въ четрехугольномъ колпакѣ, сдѣланномъ изъ толстой писчей бумаги, принесъ вмѣсто чайника жестяной кофейникъ. Обругавъ его по-русски дуракомъ, Глафира Семеновна положила въ жестяной кофейникъ своего чаю и просила налить кипяткомъ, называя кипятокъ "ло шодъ". Слуга налилъ кофейникъ теплой водой. Явился чай совсѣмъ ненастоявшійся, который совсѣмъ и пить было нельзя. Даже чайные листочки не распустились. Слуга на этотъ разъ былъ обозванъ по-русски, кромѣ дурака, и дубиной. Глафира Семеновна вылила при его глазахъ чай изъ кофейника въ умывальникъ и, засыпавъ вновь сухого чаю, заглянула въ лексиконъ и сказала слугѣ:
- А презанъ иль фо бульиръ, кюиръ… Заварить. Ло бульи… Неужто ну не компрене па?
- Bouillir? Ah, oui, madame, - отвѣчалъ слуга, глупо улыбаясь, удалился въ кухню, долго пропадалъ и явился наконецъ съ кипяченымъ чаемъ. Чай пахнулъ вѣниками, былъ горекъ, черенъ, какъ вакса, и его пить было невозможно.
- Ахъ, эѳіопы, эѳіопы! А еще высшей цивилизаціей называются. У насъ въ самой глухой олонецкой деревушкѣ знаютъ, какъ чай заваривается, а здѣсь въ столичномъ городѣ не знаютъ, - воскликнулъ Николай Ивановичъ и прибавилъ, обращаясь къ женѣ: - Дѣлать нечего. Придется ихъ глупаго кофеищу съ молокомъ похлебать столовыми ложками изъ суповыхъ чашекъ. Заказывай, Глаша, кофею.
- Кафе о ле… Апорте пуръ де кафе о ле… - отдала приказъ Глафира Семеновна, выливая при слугѣ въ умывальникъ и вторую порцію чая и возвращая кофейникъ.
Слуга улыбнулся, покачалъ головой, что-то пробормоталъ по-французски и ушелъ. Явился кофе, молоко, бѣлый хлѣбъ, масло и суповыя чашки съ столовыми ложками вмѣсто чайныхъ.
- Непремѣнно надо спиртовую лампу и жестяной чайникъ для варки воды и завариванія чаю навести. Помилуйте, это дикіе какіе-то! Простого чая заваривать не умѣютъ. То чуть тепленькой водицей зальютъ, то скипятятъ словно супъ какой! - возущалась Глафира Семеновна и, напившись съ мужемъ кофе, принялась одѣваться, чтобы ѣхать на выставку.
На этотъ разъ она уже не надѣла ни шелковаго платья, какъ вчера, ни бархатнаго пальто, ни брилліантовъ.
- Не стоитъ, не передъ кѣмъ рядиться. Вчера на выставкѣ, судя по нарядамъ, словно однѣ кухарки и горничныя были, - говорила Глафира Семеновна. - Да что горничныя? Наша Афимья вырядится въ праздникъ да пойдетъ со двора, такъ куда наряднѣе вчерашнихъ тряпичницъ на выставкѣ!