- Да ничего, ничего. Напиши только, что птицы такъ и гнались за нами.
- Зачѣмъ-же я буду писать, чего не было.
- Ну, тогда я напишу Терентьевьшъ, что тебя на высотѣ большой орелъ клюнулъ и чуть шляпку съ тебя не сорвалъ, но я его убилъ зонтикомъ.
- Нѣтъ, нѣтъ… маменька испугается. Она и такъ плакала, когда мы уѣзжали, и безпокоилась обо мнѣ. Надо ее успокоить.
"Обнимаю васъ и цѣлую съ высоты Эйфелевой башни ваши ручки и прошу родительскаго благословенія, навѣки нерушимаго. Погода отличная и тутъ совсѣмъ не страшно. Николай Иванычъ также цѣлуетъ васъ". Вотъ и все…
- Непремѣнно напишу Терентьевымъ, что орелъ хотѣлъ шляпку съ тебя сорвать, но я убилъ его зонтикомъ, - стоялъ на своемъ Николай Ивановичъ и, допивъ пиво, крикнулъ прислуживавшей женщинѣ, показывая на пустой стаканъ: - Гарсонъ! Мамзель! Анкоръ!
XL
Удаляясь изъ пивной, супруги опустили написанныя въ Россію открытыя письма въ почтовый ящикъ, находившійся тутъ-же, въ первомъ этажѣ Эйфелевой башни, и Николай Ивановичъ сказалъ женѣ:
- Ну, теперь во второй этажъ башни. Собирайся, Глафира Семеновна. Вонъ билетная касса.
Опять покупка билетовъ на подъемную машину. Опять хвостъ. Наконецъ добрались до каретки подъемной машины. На этотъ разъ каретка была меньше. Глафира Семеновна ужъ безъ робости вошла въ нее. Свистокъ - и подъемная машина начала поднимать карету. Опять свистокъ, и карета остановилась Супруги вышли изъ нея. Глафира Семеновна взглянула направо и налѣво - передъ глазами только желѣзные переплеты башни, окрашенные въ рыжеватый красный цвѣтъ, а дальше - воздухъ и ничего больше. Глафирѣ Семеновнѣ вдругъ сдѣлалось жутко. Она разставила ноги и остановилась схвативъ мужа за рукавъ.
- Николай Иванычъ, страшно. Ей-ей, я чувствую, какъ башня шатается, - проговорила она.
- Да нѣтъ-же, нѣтъ… Это одно головное воображеніе. Ну, подойдемъ къ периламъ и посмотримъ внизъ.
- Нѣтъ, нѣтъ… ни за что на свѣтѣ! Перила обломятся, да еще полетишь, чего добраго…. Да и что тутъ смотрѣть… Взобрались - съ насъ и довольно. Теперь и спустимся внизъ…
- Какъ внизъ? Еще два этажа.
- Ни за какія коврижки я больше подниматься не стану.
- Глаша! Да какъ-же это? Добраться до второго этажа и вдругъ…
- Слишкомъ достаточно. Вѣдь что на второмъ, то и на третьемъ этажѣ, то и на четвертомъ, только развѣ что немножко повыше. И тутъ вокругъ небеса - и ничего больше, и тамъ вокругъ небеса - и ничего больше.
- Да, можетъ быть, тамъ облака…
- Ты вѣдь облака видѣлъ на первомъ этажѣ и даже писалъ объ нихъ знакомымъ, такъ чего-жъ тебѣ?.. У тебя ужъ на первомъ этажѣ облака о башню задѣвали.
- Да вѣдь это я такъ только. Ну, какъ-же не взобраться на самую вершину! Вдругъ кто-нибудь спроситъ…
- Разсказывай, что взбирался на самую вершину. Да ты ужъ и разсказалъ въ письмѣ къ Скалкинымъ, что мы сидимъ на самой вершинѣ около флага и пьемъ шампанское. Ну, смотри здѣсь во второмъ этажѣ, все что тебѣ надо, и давай спускаться внизъ.
Они подходили къ столику, гдѣ продавались медали съ изображеніемъ башни.
- Давай хоть пару медалей купимъ. Все-таки на манеръ башенныхъ паспортовъ будетъ, что, дескать, были на башнѣ,- сказалъ Николай Ивановичъ и купилъ двѣ медали.
У другого столика купили они также пару моделей Эйфелевой башни, зашли и на площадку, гдѣ стоявшій около телескопа французъ въ кэпи зазывалъ публику посмотрѣть на небо, выкрикивая названіе планетъ и соввѣздій, которыя можно видѣть въ телескопъ. Уплативъ полфранка, Николай Ивановичъ взглянулъ въ трубу и воскликнулъ:
- Глаша! Да тутъ среди бѣлаго дня звѣзды видно - вотъ мы на какой высотѣ. Ахъ, непремѣнно нужно будетъ про это написать кому-нибудь въ Петербургъ.
Заглянула въ телескопъ и Глафира Семеновна и пробормотала:
- Ничего особеннаго. Звѣзды какъ звѣзды.
- Да вѣдь днемъ, понимаешь-ли ты, днемъ!
- Стекло такъ устроено - вотъ и все.
- Воображаю я, что на четвертомъ этажѣ! Оттуда въ такую трубку навѣрно Лиговку увидать можно и нашъ домъ около Глазова моста. А ну-ка, мусье, наставь на Петербургъ. Глаша, скажи ему, чтобъ онъ на Петербургъ трубку наставилъ.
- Вуаръ Петербургъ онъ пе? - спросила француза Глафира Семеновна.
Тотъ отрицательно покачалъ головой и проговорилъ:
- Oh, non, madame, c'est une autre chose.
- Нельзя. Говоритъ, что нельзя… - отвѣтила Глафира Семеновна.
- Вретъ. Де франкъ, мусье. Наставь… - протянулъ Николай Ивановичъ французу деньги.
Французъ не бралъ денегъ.
- Ну труа франкъ. Не хочешь и труа франкъ? Тогда зажрался, значитъ.
- Давай скорѣй внизъ спускаться, Николай Иванычъ, - сказала Глафира Семеновна мужу. - спустимся внизъ и будемъ искать какой-нибудь ресторанъ, чтобы позавтракать. Я страшно ѣсть хочу. Пиво-то пили, а ѣсть-то ничего не ѣли.
- Да неужто, Глаша, мы не поднимемся на вершину?
- Нѣтъ, нѣтъ!
Шагъ за шагомъ добрались супруги среди толпы спускной машины, которая уже сразу спускала съ второго этажа внизъ, и стали въ хвостъ, дабы ждать своей очереди. Здѣсь Николай Ивановичъ опять увидалъ столикъ съ продающимися почтовыми карточками, не утерпѣлъ, купилъ еще одну карточку и тотчасъ-же написалъ въ Петербургъ самое хвастливое письмо одному изъ своихъ знакомыхъ - Терентьеву. Онъ писалъ:
"Сидя на вершинѣ Эйфелевой башни, пьемъ за ваше здоровіе. Вокругъ насъ летаютъ орлы и дикіе коршуны и стараются заклевать насъ. Вѣтеръ реветъ и качаетъ башню изъ стороны въ сторону. Сейчасъ одинъ орелъ вцѣпился въ шляпку Глафиры Семеновны и хотѣлъ сорвать, но я убилъ его зонтикомъ. Находимся на такой ужасной высотѣ, что даже днемъ звѣзды на небѣ видны, хотя теперь солнце. Каждая маленькая звѣзда кажется здѣсь аршина въ три величины, а луна такъ больше Гостинаго двора и на ней видны люди и разные звѣри. Спускаемся внизъ, потому что ужъ больше невтерпежъ сидѣть. Прощайте. Будьте здоровы".
Письмо это Николай Ивановичъ не прочелъ женѣ и сразу опустилъ его въ почтовый ящикъ.
Черезъ четверть часа супруги сидѣли въ каретѣ спускной машины и катились по отвѣснымъ рельсамъ внизъ.
- Вотъ спускаться, такъ совсѣмъ не страшно, - говорила Глафира Семеновна. - Точь-въ-точь съ ледяныхъ горъ на Крестовскомъ катишься.
- Ахъ, Глаша, Глаша! Какого мы дурака сломали, что на вершину башни не поднялись! - вздыхалъ Николай Ивановичъ.
- Ничего не значитъ. Дома въ Петербургѣ всѣмъ будемъ разсказывать, что около самаго флага сидѣли, - отвѣчала супруга.
XLI
Позавтракать супругамъ удалось на этотъ разъ довольно плотно. Они нашли на выставкѣ ресторанъ, гдѣ на зеркальныхъ стеклахъ было написано золотыми буквами "déjeuner 4 frc"…
Глафира Семеновна прочитала надпись и тотчасъ-же сообщила мужу:
- Вотъ завтракъ за четыре франка.
- Четыре четвертака по 38 копѣекъ… Вѣдь это, матушка, по курсу-то рубль и пятьдесятъ двѣ…- разсчитывалъ Николай Ивановичъ и прибавилъ: - Ну, да зайдемъ.
Они зашли. Поданы были: редиска съ масломъ, рыба подъ бѣлымъ соусомъ, телячья головка съ черносливомъ, зеленый горошекъ, пулярдка съ салатомъ роменъ, виноградъ съ грушами, сыръ и кофе. Ко всему этому было прибавлено два маленькихъ графинчика краснаго вина. Надъ рыбой Глафира Семеновна нѣсколько призадумалась: ѣсть-ли ее али нѣтъ. "А вдругъ вмѣсто рыбы-то лягушка?" - мелькнуло у ней въ головѣ. Она расковыряла рыбу вилкой, осмотрѣла ее со всѣхъ сторонъ и, послѣ тщательнаго изслѣдованія, не найдя ножекъ, стала кушать. Такой-же осмотръ былъ произведенъ и надъ телячьей головкой.
- Я знаю, что эта телячья головка, потому въ картѣ написано "тетъ де во", но вѣдь вмѣсто головки-то можно Богъ знаетъ что подсунуть, говорила Глафира Семеновна мужу.
- Очень просто, - отвѣчалъ Николай Ивановичъ. - Былъ у насъ разъ обѣдъ парадный въ Петербургѣ. Славянскихъ братьевъ какъ-то мы кормили во французскомъ ресторанѣ. Подали супъ. Вижу, въ супѣ плаваетъ кусочекъ студня или телячьей головки и съѣлъ. Ничего, вкусно, только перчило очень. А рядомъ со мной сидѣлъ Иванъ Иванычъ Анчевскій. На ѣду онъ первая пройдоха. Только для того и по Европѣ ѣздилъ, чтобы разныя разности жрать. Крокодиловъ маринованныхъ ѣдалъ, не только что лягушекъ; супъ изъ змѣиныхъ яицъ трескалъ.
- Не говори, не говори! - замахала Глафира Семеновна и сморщилась.
- Да вѣдь отъ слова ничего не сдѣлается. Ну, такъ вотъ Иванъ Иванычъ увидалъ, что я кусокъ изъ супа съѣлъ, да и говоритъ: "Понравилась-ли вамъ черепаха? Не правда-ли, какая прелесть!" Я такъ и ротъ разинулъ. Слюна начала у меня бить. Замутило. Однако удержался. Надо цивилизацію поддержать. "Ничего, говорю, аппетитно". А какое аппетитно! У самого даже глаза начало косить.
- Въ такомъ разѣ лучше не ѣсть головки, - отвѣчала Глафира Семеновна и отодвинула отъ себя тарелку.
Николай Ивановичъ ѣлъ и говорилъ:
- Головка, положительно телячья головка. Вотъ у меня даже кусокъ уха попался.
- Да вѣдь ухо-то и y черепахи есть.
- Нѣтъ, нѣтъ. Черепаха безъ ушей. У насъ въ рыночномъ трактирѣ стеклянный садокъ для рыбы есть - и горка изъ камней по срединѣ, a на горкѣ черепаха въ камняхъ живетъ, такъ та совсѣмъ безъ ушей, - разсказывалъ женѣ Николай Ивановичъ и прибавилъ: - Этотъ Иванъ Иванычъ Анчевскій, Глаша, удивительный человѣкъ. Онъ изъ моряковъ, въ кругосвѣтномъ плаваніи былъ a чего, чего только ни ѣлъ! Тюленью печенку ѣлъ, китовые мозги, слоновую ногу.
- Брось, тебѣ говорятъ. Противно.
Горошекъ и пулярдку съ салатомъ Глафира Семеновна уже ѣла безъ изслѣдованія.
Когда завтракъ былъ конченъ, Николай Ивановичъ сказалъ, разсчитываясь:
- Дорого взяли, да за то ужъ хоть по-московски сытно накормили - и за то спасибо.
Они вышли изъ ресторана. Мимо нихъ шли катальщики креселъ въ сѣрыхъ нанковыхъ блузахъ и въ синихъ кэпи съ краснымъ кантомъ, везя предъ собой кресла.
- Не хочешь-ли на французѣ покататься? - предложилъ женѣ Николай Ивановичъ, кивая на кресло.
- Дѣйствительно было-бы хорошо, потому я страсть какъ устала, но ужъ очень стыдно, - отвѣчала Глафира Семеновна. - Вдругъ человѣкъ на человѣкѣ…
- Ты дама, a ве человѣкъ. Мужчинѣ это точно, что стыдно. Эй, ломъ! - крикнулъ Николай Инановичъ катальщику. - Или какъ тебя? Гарсонъ! Нѣтъ, не гарсонъ. Какъ катальщикъ-то, Глаша, по-французски?
- Да развѣ можно всѣ французскія слова знать! Вѣдь я не француженка. Помани его - онъ и остановится.
- Эй, эй! Лошадь на двухъ ногахъ! Шеваль! - махалъ зонтикомъ Николай Ивановичъ.
Катальщикъ направилъ къ нему свое кресло.
- На шеваль-то откликнулся. Вѣрно, ихъ здѣсь шевалью зовутъ, - улыбнулся Николай Ивановичъ и, указавъ на Глафиру Семеновну, прибавилъ:- Пуръ ли дамъ. Комбьянъ?
- Oh, monsieur, je sais, que madame sera aimable… - отвѣчалъ катальщикъ.
- Сколько? Глаша! Сколько онъ сказалъ?
- Да онъ ничего не сказалъ.
- Не торговавшись все-таки нельзя. Богъ знаетъ, сколько слупитъ. Ну, на энъ франкъ мадамѣ покататься? Согласенъ? Энъ франкъ… - показывалъ Николай Ивановичъ катальщику одинъ палецъ.
- Oui, oui, monsieur… je comprends… Prenez place, madame, s'il vous plait.
Глафира Семеновна сѣла въ катальное кресло. Катальщикъ всталъ сзади кресла и спрашивая куда ѣхать.
- Куда, Николай Иванычъ? - обратилась она къ мужу.
- Почемъ-же я-то знаю! Куда глаза глядятъ, туда пускай и ѣдетъ.
- Прямо, прямо. Ту друа… - скомандовала Глафира Семеновна.
Катальщивъ покатилъ кресло. Николай Иваноичъ шелъ рядомъ я говорилъ женѣ:
- Пріѣдешь въ Петербургъ, такъ по крайности будетъ чѣмъ похвастать: на французѣ ѣздила. Вотъ и этимъ французомъ-то своей теткѣ Парасковьѣ Кузьминишнѣ носъ и утри. Она тебѣ разсказывала, о когда въ Іерусалимъ Богу молиться ѣздила, къ ѣхала на ослахъ и на козлахъ, и на верблюдахъ. Вотъ ты ей, вернувшись, и подпусти штучку: "Вы, молъ, тетенька, и на козлахъ, и на ослахъ, и верблюдахъ въ чужихъ краяхъ ѣздили, а я на французѣ". Это по-нашему - рубль помирить и пять рублей въ гору.
- Да куда-же, Николай Иванычъ, ѣхать-то? - спрашивала мужа Глафира Семеновна.
- Спроси у катальщика, что здѣсь есть особенно замѣчательнаго.
Глафира Семеновна подумала, сложила въ головѣ французскую фразу и спросила своего катальщика:
- Экуте… Кескилья иси ремаркабль? Монтре ну, же ву при…
- Oh, oui, madame. Les sauvages est-ее que v°us avez vu?
- Что онъ говоритъ, Глаша?
- Дикихъ людей предлагаетъ посмотрѣть.
- Дикихъ? отлично. Пусть везетъ къ дикимъ. Вези, вези.
- Ну навонъ па вю ле соважъ… Алле… Се бьенъ ле соважъ.
- Oui, madame. Vous verrez quelque chose d'admirable… Ils mangent, ils dansent, ils chantent, ils travaillent, - говорилъ катальщикъ и покатилъ кресло по направленію къ берегу Сены.
XLII
Не доѣзжая до берега Сены, катальщикъ вдругъ воскликнулъ надъ кресломъ Глафиры Семеновны:
- L'isba russe! Madame, est-ce que vous avez vu l'isba russe?
- Батюшки! въ самомъ дѣлѣ, русская изба, - проговорила Глафира Семеновна. - Николай Иванычъ, видишь русскую избу? Надо зайти.
- Еще-бы… Здѣсь навѣрное и наши русопяты есть. Мусье, держи направо къ избѣ.
- А друатъ, а друатъ… - командовала Глафира Семеновна.
Катальщикъ подкатилъ кресло къ маленькому деревянному зданію съ ажурными украшеніями, изображающему изъ себя что-то въ родѣ избы. Около зданія была даже скворечница на шестѣ. Глафира Семеновна быстро соскочила съ кресла и направилась въ дверь. Проскользнулъ за ней и Николай Ивановичъ. Тотчасъ противъ двери стоялъ прилавокъ и за нимъ помѣщались двѣ дѣвушки въ платьяхъ, напоминающихъ сарафаны, съ заплетенными косами, въ повязкахъ въ родѣ кокошниковъ, съ пестрыми бусами на шеяхъ. Дѣвушки продавали точеныя изъ дерева игрушки, изображающія лошадокъ, козловъ, мужиковъ, медвѣдей. На прилавкѣ лежали также монастырскія четки съ крестиками, деревянныя ложки съ благословляющей рукой на концѣ черенка. За прилавкомъ на полкѣ виднѣлся тульскій самоваръ, очень плохой ларецъ съ фольговыми украшеніями, обитый по краямъ жестью, и нѣсколько красныхъ лукошекъ новгородской работы. Надъ полкой было повѣшено полотенце съ вышитыми красной бумагой пѣтухами на концахъ, а въ углу помѣщался образъ темнаго письма съ серебрянымъ вѣнчикомъ, вставленный въ кіоту.
- Ну, вотъ, наконецъ-то и наши православные! сейчасъ потолкуемъ по-русски послѣ долгаго говѣнья, - заговорилъ Николай Ивановичъ, подходя къ одной изъ дѣвушекъ въ сарафанѣ. - Здорово, Землячка. Питерская, что-ли, или изъ Москвы? - спросилъ онъ.
Дѣвушка посмотрѣла на него упорнымъ взглядомъ, покачала головой и отвѣчала:
- Je ne comprends pas, monsieur…
- Какъ?! Русская дѣвица и по-русски не говоритъ!
Дѣвушка смотрѣла и улыбалась.
- Да неужто въ самомъ дѣлѣ не говорите или притворяетесь? Притворяетесь, притворяетесь, продолжалъ Николай Ивановичъ.
- Переодѣтая француженка - вотъ и все. Теперь я даже по физіомордіи вижу, что француженка, - сказала Глафира Семеновна.
- Ахъ, шутъ ихъ возьми! избу русскую выстроили, а не могли русскихъ дѣвокъ привезти! Да неужто-же, мамзель, вы такъ-таки ни одного слова по-русски?
- На зюнь сель мо ля рюссъ? - перевела дѣвушкѣ Глафира Семеновна.
- Samowar… Kabak… Kosuchka… Tchai… Vodka… Lubli stalovatza… - послышалось въ отвѣтъ.
- Довольно, довольно… - замахалъ руками Николай Ивановичъ.
- Achetez quelque chose, monsieur!.. Vous aurez le souvenir d'isba russe… - предлагала дѣвушка игрушки.
- Брысь! И говорить съ тобой не желаю послѣ этого.
Николай Ивановичъ подошелъ къ другой дѣвушкѣ въ сарафанѣ.
- Тоже франсе? Или, можетъ статься, на грѣхъ еще, нѣмка? - задалъ онъ вопросъ.
- Nous ne sommes des russes, monsieur. Nous sommes de Paris…
- Тьфу ты пропасть!
- Voilа le russe… Voilа qui parle russe… - указала дѣвушка на токарный станокъ, за которымъ сидѣлъ молодой парень въ красной кашемировой рубахѣ и лакированныхъ сапогахъ съ наборомъ и что-то мастерилъ.
Парень улыбался. Николай Ивановичъ подошелъ къ нему.
- Русскій, землякъ?
- Точно такъ-съ, - отвѣчалъ тотъ по-русски. - Изъ Сергіевскаго посада, изъ-подъ Москвы.
- Руку! Глаша! Русскій… Нашъ русопятъ. Протягивай ему руку… Не слыхали вѣдь мы еще въ Парижѣ русскаго-то языка… И ругаться умѣешь?
- Еще-бы… - опять улыбнулся парень.
- Николай Иванычъ… - остановила мужа Глафира Семеновна.
- Что Николай Иванычъ! Вѣдь я не заставляю ругаться, а только спрашиваю - умѣетъ-ли, потому откровенно говоря, послѣ этихъ дѣвокъ, мнѣ и насчетъ его-то сумнительно, чтобъ онъ русскій былъ
- Русскій, русскій, господинъ.
- Отчего-же вы русскихъ-то бабъ или дѣвокъ не захватили?
- Да вѣдь возня съ ними. Тутъ въ русскомъ отдѣлѣ была привезена одна - ну, сбѣжала.
- Куда? съ кѣмъ?
- Да тоже съ русскимъ. Купецъ, говорятъ, какой-то. На Тирольскія горы повезъ, что-ли. Самъ поѣхалъ печенку лѣчить, и она съ нимъ. Въ началѣ лѣта это еще было.
- Нравится-ли Парижъ-то?
- Пища плоха, господинъ. Щей нѣтъ, а супы ихніе жидкіе до смерти надоѣли. Водочки нѣтъ.
- Да, братъ, насчетъ водки срамъ. Я самъ затосковалъ. Венъ ружъ пьешь, что-ли?
- Потребляемъ малость. Ну, коньякъ есть. А только это не та музыка.
- Пойдемъ, выпьемъ коньяку, землякъ…
- Нѣтъ, нѣтъ… - запротестовала Глафира Семеновна, - какая тутъ выпивка! Пойдемъ дикихъ смотрѣть. Вѣдь мы на дикихъ отправились смотрѣть.
- Да нельзя-же, Глаша, съ землякомъ не выпить! Вѣдь настоящій русскій человѣкъ.
- Въ другой разъ выпьешь. Вѣдь еще не завтра изъ Парижа уѣзжаемъ. Пойдемъ, Николай Иванычъ.
- Да вѣдь мы только по одной собачкѣ…
- Нѣтъ, нѣтъ… Прошлый разъ ужъ мнѢ надоѣло съ тобой съ пьянымъ-то возиться.
- Э-эхъ! - крякнулъ Николай Ивановичъ. - Правду ты, землякъ, говоришь, что съ бабами здѣсь возня. Ну, до свиданія. Мы еще зайдемъ.
- Счастливо оставаться, ваша милость.
Николай Ивановичъ протянулъ руку парню и, переругиваясь съ женой, вышелъ изъ избы. Катальщикъ повезъ Глафиру Семеновну дальше.
- Voyons, madame et monsieur… Je vous montrerai quelque chose, que vous ne verrez nulle-part… C'est le chemin de fer glissant… - сказалъ каталыцикъ и минутъ черезъ пять остановился около желѣзнодорожныхъ рельсовъ.- C'est ravissant… - расхваливалъ онъ.-Vous verrez tout de suite…
- Что онъ бормочетъ, Глаша? - спросилъ жену Николай Ивановичъ.
- Желѣзная дорога какая-то особенная.
- Sans locomotive, madame.
- Безъ локомотива, говоритъ.
Въ это время раздался звукъ пароваго рожка, и поѣздъ, состоящій изъ нѣсколькихъ маленькихъ открытыхъ вагоновъ, дѣйствительно безъ локомотива, покатился по рельсамъ, изъ которыхъ летѣли водяныя брызги.
- Откуда-же вода-то? - дивился Николай Ивановичъ. - Батюшки! Да вагоны-то безъ колесъ. Безъ колесъ и есть. На утюгахъ какихъ-то ѣдутъ. Глаша! смотри, на чугунныхъ утюгахъ… Вотъ такъ штука!
- Чего ты кричишь-то… - остановила его Глафира Семеновна. - Поѣздъ какъ поѣздъ. И я не понимаю, что тутъ замѣчательнаго!..