XLVI
Вечерѣло. Надъ Парижемъ спускались уже сумерки, когда супруги обошли рядъ восточныхъ построекъ, составляющихъ улицу. Пора было помышлять и объ обѣдѣ.
- Я ѣсть хочу. Ты хочешь кушать, Глаша? - спросилъ супругу Николай Ивановичъ.
- Еще-бы не хотѣть! Даже очень хочу. Цѣлый день на ногахъ, цѣлый день слоняемся по выставкѣ, да чтобы не захотѣть! Только не будемъ обѣдать на выставкѣ, а пообѣдаемъ гдѣ-нибудь въ городѣ. Мало ли тамъ ресторановъ.
- Ну, ладно. А теперь на загладку прокатимся на ослахъ, да и велимъ вывести насъ прямо къ выходу.
- Нѣтъ, нѣтъ. Что ты! Вотъ еще что выдумалъ, - воспротивилась Глафира Семеновна.
- Да отчего-же? Ослы вѣдь бѣгутъ тихо. Они не то, что лошади. Да кромѣ того, ихъ подъ уздцы ослиные извозчики ведутъ. Опасности, ей-ей, никакой.
- Боюсь, боюсь.
- Бояться, душечка, тутъ нечего. Ты видѣла, какъ давеча англичанка ѣхала? Самымъ спокойнымъ манеромъ. Да еще какая англичанка-то! Восьмипудовая и вотъ съ какимъ брюхомъ!.. Доѣхали-бы до выхода, а тамъ взяли-бы колясочку и велѣли-бы извозчику везти насъ въ самый лучшій ресторанъ. Чего тутъ?.. А вечеромъ въ театръ.
- Да, право, Николай Иванычъ, я верхомъ никогда не ѣзжала.
- Да вѣдь это оселъ, а не лошадь, - уговаривалъ Николай Ивановичъ жену. - Вонъ даже маленькія дѣвочки ѣздятъ. Ну, смотри, какъ маленькая дѣвочка хорошо ѣдетъ, - указалъ онъ на нарядно одѣтую всадницу лѣтъ двѣнадцати въ коротенькомъ платьицѣ и черныхъ чулкахъ. - А завтра на выставку ужъ не поѣхали-бы, а отправились-бы по магазинамъ покупать для тебя парижскіе наряды. Какъ магазинъ-то хорошій называется, который тебѣ рекомендовали?
- Магазинъ де-Лувръ.
- Ну, вотъ, вотъ… А только сейчасъ ужъ проѣдемся на ослахъ. Пожалуйста, проѣдемся. Знаешь, для чего я прошу? Мнѣ хочется похвастаться передъ Скалкиными. Сегодня вечеромъ и написали-бы имъ письмо, что ѣздили мы на ослахъ съ дикимъ арабскимъ проводникомъ, который пѣлъ арабскія пѣсни, что оселъ взбѣсился, закусилъ удила и помчался прямо по направленію къ бушующей рѣкѣ,- еще моментъ, и ты-бы погибла въ волнахъ, но я бросился за тобой и на краю пропасти остановилъ разсвирѣпѣвшаго осла…
- Схвативъ его за хвостъ? - перебила мужа Глафира Семеновна.
- Зачѣмъ-же за хвостъ! Схватилъ его подъ уздцы. Съ опасностью для своей жизни схватилъ подъ уздцы.
- Ахъ, Николай Иванычъ, какъ ты любишь врать! И что это у тебя за манера!
- Не врать, душечка, а просто это для прикраски.
- Да, пожалуй, поѣдемъ. А только вѣдь никакого удовольствія.
- Ну, какъ никакого! Эй, ослятникъ! Балахоникъ, - крикнулъ Николай Ивановичъ пріютившася около стѣны погонщика съ осломъ, но тотъ понялъ зова и не пошевельнулся.
- Постой, постой, - остановила Глафира Семеновна мужа. - Право, я боюсь ѣхать, - сказала она. - То-есть боюсь не осла, а черномазаго ослятника. Ну, вдругъ онъ начнетъ хвататься? Ужъ ежели давеча меня одинъ схватилъ, когда я и на осла-то не садилась… Ужасные они нахалы.
- А зонтикъ-то у меня на что? Зонтикъ объ него обломаю, ежели что… Да наконецъ, и городовой, и публика. Эй, ослятникъ! Оселъ! - опять крикнулъ Николай Ивановичъ и спросилъ жену:- Какъ оселъ по-французски? '
- Лянь.
- Ахъ, такъ оселъ-то по-французски ланью называется! А по-нашему, лань совсѣмъ другой звѣрь. Эй, лань! Иси… Ланщикъ! Подавай!
Балахонникъ, замѣтивъ, что его машутъ, тотчасъ-же подтащилъ осла къ супругамъ и оскалилъ зубы.
- Къ выходу! Къ воротамъ, гдѣ ли портъ, - сказалъ Николай Ивановичъ. - Да вотъ что. Махни-ка второго осла. Энъ лань пуръ на фамъ и энъ лань пуръ муа. Глаша! Да переведи-же.
- Де зань. Иль фо ну де зань!.. - перевела Глафира Семеновна и показала балахоннику два пальца.
Тотъ тотчасъ пронзительно свистнулъ, положивъ два пальца себѣ въ ротъ, и замахалъ руками. Откуда-то изъ-за угла показался еще балахонникъ съ осломъ и подвелъ его въ поводу къ супругамъ.
- Садись, Глаша… Давай я тебя подсажу, - сказалъ Николай Ивановичъ супругѣ. - Ну, облокотись на меня и влѣзай.
Николай Ивановичъ наклонился. Глафира Семеновна одной рукой схватилась за сѣдло осла. а другой уперлась въ спину Николая Ивановича и занесла ногу въ стремя, но вдругъ вскрикнула:
- Ай, ай! Балахонникъ за ногу… за ногу хватается!
- Ты что, распроканалія, протобестія, свиное ухо эдакое! - накинулся на балахонника Николай Ивановичъ и замахнулся зонтикомъ. - Ты за ногу… Ты за пье хвате… Ежели ты, арабская твоя образина…
Балахонникъ сидѣлъ, опустившись на корточки, скалилъ зубы и бормоталъ что-то по-своему, показывая себѣ на ладонь. Наконецъ онъ произнесъ на ломанномъ французскомъ языкѣ:
- Мете пье, мадамъ, мете пье…
- Ахъ, онъ хочетъ, чтобъ я ногу ему на руку поставила! - воскликнула Глафира Семеновна. - Вотъ онъ почему меня за ногу хваталъ. Но все-таки какъ-же онъ смѣетъ самовольно за ногу! Посади меня, Николай Иванычъ, на осла.
Но прежде, чѣмъ Николай Иванычъ бросилъ свой зонтикъ и взялся за Глафиру Семеновну, балахонникъ уже схватилъ ее въ охапку и, какъ перышко, посадилъ на осла.
- Стой, стой, мерзавецъ! - крикнула было Глафира Семеновна, но она уже сидѣла въ сѣдлѣ.
Балахонникъ издалъ какой-то гортанный звукъ и потащилъ за поводъ осла.
- Погоди! Погоди! Мы вмѣстѣ поѣдемъ! - восклицалъ ему въ догонку Николай Ивановичъ, поспѣшно карабкался на своего осла, обрывался, опять карабкался и, наконецъ, подсаженный балахонникомъ, усѣлся и крикнулъ ему:
- Пошелъ! Дуй бѣлку въ хвостъ и гриву! Догоняй жену!
XLVII
Покатавшись на ослахъ и разсчитавшись съ погонщиками, супруги взяли извозчика. Когда они усѣлись въ коляску, тотъ обернулся къ нимъ лицомъ и спросилъ, куда ѣхать, повторяя обычное:
- Quelle rue, monsieur. Quel numéro?
- Да не номера, не въ номера… А надо обѣдать ѣхать… Дине, - отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
- Монтре, у онъ не тре бьянъ дине. Me тре бьянъ, - прибавила Глафира Семеновна.
- Oui, madame, - сказалъ извозчикъ и повезъ по улицамъ.
Черезъ нѣсколько минутъ онъ опять обернулся и проговорилъ:
- Il me semble, que vons êtes des étrangers… Et après cliuer? Après diner vous allez au théâtre? % N'est-ce pas? Alors, je vous conseille le théâtre Edem. C'est ravissant.
- Смотри-ка, Николай Иванычъ, какой любезный извозчикъ-то! Даже театръ рекомендуетъ, - замѣтила Глафира Семеновна. - Коше! Кель театръ ну заве ди?
- Edem, madame. Ce n'est pas loin de l'Opéra.
- Оперу тамъ поютъ? - переспросилъ y жены Николай Ивановичъ.
- Нѣтъ, нѣтъ. Онъ говоритъ, что театръ-то находится недалеко отъ Оперы. Помнишь, мы проѣзжали мимо громаднаго театра, такъ вотъ около.
- A спроси-ка, какое тамъ представленіе. Можетъ быть, опять танцы животомъ, такъ ну ихъ къ чорту.
- A кескилья данъ сетъ театръ? - задала вопросъ извозчику Глафира Семеновна.
- C'est le ballet, madame.
- Балетъ тамъ представляютъ.
- Слышу, слышу. Это-то я понялъ. Я ужъ теперь къ французскому языку привыкъ, - похвастался Николай Ивановичъ.- A только ты все-таки, Глаша, спроси, какой балетъ. Можетъ быть, опять животный балетъ. Здѣсь въ Парижѣ что-то мода на нихъ. Въ три театрика мы заходили на выставкѣ - и въ трехъ театрахъ балетъ животомъ.
- Дѣйствительно, эти танцы животомъ противны.
- То-есть они не противны, но ежели все одно и одно…
- Молчи, пожалуйста. Коше! Кель балетъ данъ еетъ театръ?
- Exelsior. Ah, madame, c'est quelque chose d énorme..
- Ла дансъ де вантръ?
- O, non, non, madame. C'est quelque chose d'ravissant Grand corps de ballet… Mais il vous faul procurer les billets… à présent.
Черезъ десять минутъ извозчикъ подвезъ супруговъ къ театру, помѣщающемуся въ небольшомъ переулкѣ за Большой Оперой. Надъ театромъ красовалась вывѣска: "Edem". На дверяхъ были наклеены громадныя афиши съ изображеніемъ сценъ изъ балета "Экзельсіоръ". Тутъ были нарисованы и желѣзнодорожный поѣздъ съ паровозомъ и пароходъ, скалы, пальмы, масса полураздѣтыхъ танцовщицъ, и посреди всего этого стояла на одной ногѣ, очевидно, балерина, изъ которой летѣли искры.
- Афишка-то атуристая, на манеръ балаганной, - сказалъ Николай Ивановичъ.
- Ничего. Возьмемъ два билета. Извозчикъ хвалитъ балетъ. Здѣсь извозчики все знаютъ, - отвѣчала Глафира Семеновна.
- Не бери только, Глаша, дорогихъ мѣстъ.
- Ну, вотъ… Въ галлерею на чердакъ забираться, что-ли! Я хочу получше одѣться, хочу видѣть хорошее общество. Надо-же хорошее общество посмотрѣть, a то на выставкѣ все рвань какая-то.
У кассы супруги остановились. Николай Ивановичъ полѣзъ въ карманъ за деньгами. Изъ окна кассы выглянула нарядная, затянутая въ корсеть дама съ бронзовымъ кинжаломъ въ волосахъ вмѣсто булавки.
- Спрашивай ужъ ты кресла-то, Глаша. Я не знаю, какъ по-французски кресла спросить, - сказалъ Николай Ивановичъ женѣ.
- Я и сама забыла, какъ кресла. Стулья я знаю - шезъ. Ну, да все равно. Де шезъ… мадамъ… Де. Комбьянъ са кутъ?
- Qu'est-ce que vous désirez, madame? - переспросила кассирша.
- Шезъ… То-есть не шезъ, a такія съ ручками… Де шезъ, авекъ ле мянъ. Компрене ву?
- C'est-à-dire, vous voulez des stalles?
- Ахъ, нонъ. Же ce де сталь. Сталь не то. Сталь это мѣста за креслами! A де птезъ.
- Peut-être, deux fauteuils, madame?
- Фотель, фотель… Вуй… Всѣ комнатныя слова я знаю, a тутъ какъ нарочно перезабыла.
- Les fauteuils d'orchestre, madame, ou les fauteuils de balcon?
- Нѣтъ, нѣтъ… Зачѣмъ балконъ! Внизу… Анъ ба…
- Ah, oui, madame, - и кассирша выдала двѣ контрмарки.
Запасшись билетами, супруги поѣхалп обѣдать. Извозчикъ привезъ ихъ къ какому-то зданію и сказалъ по-французски:
- Вотъ здѣсь хорошіе обѣды. Вы останетесь довольны. Это пассажъ. Войдите и вы увидите ресторанъ.
Супруги вошли въ ресторанъ. Ресторанъ былъ блестящій и буквально залитъ газомъ, но рекомендованный обѣдъ не понравился супругамъ, хотя онъ и состоялъ изъ восьми перемѣнъ. Супъ билъ жидокъ; вмѣсто рыбы подали креветки съ соусомъ провансаль, которыхъ Глафира Семеновна и не ѣла; мяса, поданнаго на гренкѣ, былъ данъ такой миніатюрный кусочекъ, что Николай Ивановичъ въ одинъ разъ запихалъ его въ ротъ Далѣе слѣдовали донышки артишоковъ, какой-то, неизвѣстно изъ чего приготовленный, бѣлый соусъ, половина крылышка пулярдки съ салатомъ, пуддингъ съ сабайономъ, дыня и кофе. Въ обѣдъ былъ введенъ также пуншъ глясэ. Взяли за все это по 6 франковъ съ персоны, кромѣ вина.
- Гдѣ-же хваленая парижская ѣда-то? - спрашивалъ Николай Ивановичъ послѣ обѣда, допивая остатки краснаго вина. - Взяли за обѣдъ по шести французскихъ четвертаковъ, что, ежели перевести на наши деньги, составляетъ по курсу два рубля сорокъ копѣекъ, а ей-ей, я ни сытъ, ни голоденъ. А у насъ въ Петербургѣ за два рубля у Донона такъ накормятъ, что до отвалу. А здѣсь я, ей-ей, ни сытъ, ни голоденъ. Ты знаешь, послѣ обѣда я всегда привыкъ всхрапнуть, а послѣ этого обѣда мнѣ даже спать не хочется. Эхъ, съ какимъ-бы удовольствіемъ я теперь поѣлъ-бы хорошихъ свѣжихъ щей изъ грудинки, поросенка со сметаной и хрѣномъ, хорошій-бы кусокъ гуся съ яблоками съѣлъ. А здѣсь ничего этого нѣтъ, - ропталъ онъ. - Мало ѣдятъ французы, мало. Вѣдь вонъ сидитъ французъ… Онъ сытъ, по лицу вижу, что сытъ. Сидитъ и въ зубахъ ковыряетъ. Хлѣба они съ этими обѣдами уписываютъ много, что-ли?! Помилуйте, подаютъ супъ и даже безъ пирожковъ. Гдѣ-же это видано! Да у насъ-то въ русскомъ трактирѣ притащитъ тебѣ половой растегай, напримѣръ, къ ухѣ, такъ ты не знаешь, съ котораго конца его начать - до того онъ великъ. Донышко артишоковъ подали сегодня и десятокъ зеленыхъ горошинъ. Ну, что мнѣ это донышко артишоковъ! У насъ пятокъ такихъ донышекъ на гарниръ къ мясу идутъ, а здѣсь за отдѣльное блюдо считается. Къ мясу три вырѣзанныя изъ картофеля и зажаренныя спички подали - вотъ и весь гарниръ. А у насъ-то: и картофель къ говядинѣ, и грибы, и цвѣтная капуста, и бобы, и шпинатъ. Ѣшь - не хочу. Спросить развѣ сейчасъ себѣ цѣлую пулярдку? Ей-ей, я ѣсть хочу.
- Да полно тебѣ! Послѣ театра поѣшь, - отвѣчала Глафира Семеновна. - Для твоей толщины впроголодь даже лучше быть. Расплачивайся скорѣй. За обѣдъ, да поѣдемъ домой. Мнѣ нужно переодѣться для театра. Вѣдь ужъ навѣрное у нихъ въ Парижѣ хоть въ театрѣ-то бываетъ нарядная публики.
- Попробуемъ завтра еще въ какой-нибудь ресторанъ сходить. Неужто у нихъ нѣтъ ресторановъ, гдѣ хоть дорого дерутъ, да до отвалу кормятъ! Ну, возьми восемь франковъ за обѣдъ, десять, да дай поѣсть въ волю! - сказалъ Николай Ивановичъ и крикнулъ:- Гарсонъ! Комбьянъ? Заплативъ по счету, онъ поднялся съ мѣста и глядя на слугу, проговорилъ, отрицательно потрясая головой:
- Не бьянъ вашъ дине. Мало всего… Пе… Тре пе… Рюссъ любитъ манже боку… Компрене? Глаша, переведи ему.
- Да ну его! Пойдемъ… - отвѣчала Глафира Семеновна и направилась къ двери ресторана.
XLVIII
По афишкѣ представленіе въ театрѣ Эдемъ было назначено въ восемь часовъ. Супруги подъѣхали къ театру безъ четверти восемь, но подъѣздъ театра былъ еще даже и не освѣщенъ, хотя около подъѣзда уже толпилась публика и разгуливалъ городовой, попыхивая тоненькой папироской caporal. Николай Ивановичъ толкнулся въ двери-двери были заперты.
- Кескесе? Ужъ не отмѣнили-ли представленіе, - обратился онъ къ женѣ.
- Да почемъ-же я знаю! - отвѣчала Глафира Семеновна.
- Такъ спроси у городового.
- Какъ я спрошу, если я по-французски театральныхъ словъ не знаю. Впрочемъ, около театра толпится публика, - стало быть, не отмѣнили.
- A можетъ быть, она и зря толпится. Вѣдь вотъ мы толпимся, ничего не зная.
Входныхъ дверей было три. Николай Ивановичъ подошелъ къ другой двери, попробовалъ ее отворить и сталъ стучать кулакомъ. Изъ-за дверей послышался мужской голосъ.
- Qu'est-ce que vous faites là? Ne faites pas de bêtises.
- Fermé, monsieur, fermé…- послышалось со всѣхъ сторонъ.
- Знаю, что фермэ, да пуркуа фермэ?
- On ouvre toujours à huit heures et quart. Il faut attendre… - отвѣчалъ городовой.
- Въ восемь съ четвертью отворяютъ, - перевела Глафира Семеновна.
- Какъ въ восемь съ четвертью?! На афишѣ сказано, что представленіе въ восемь часовъ, a отворяютъ въ восемь съ четвертью! Мудрено что-то.
- Городовой говоритъ. Я съ его словъ тебѣ отвѣчаю. Но странное дѣло, что y подъѣзда жандармовъ нѣтъ и всего только одинъ городовой стоитъ.
Пришлось дожидаться на улицѣ, что было очень непріятно, такъ какъ пошелъ дождь, a Глафира Семеновна была въ нарядномъ шелковомъ платьѣ, въ свѣтлыхъ перчаткахъ, въ хорошей ажурной шляпкѣ съ цвѣтами. Николай Ивановичъ раскрылъ надъ ней зонтикъ и бранился.
- Вотъ безобразіе-то! Пріѣхали за четверть часа до представленія, a еще и въ театръ не пускаютъ, - говорилъ онъ и прибавилъ:- Да нѣтъ-ли тутъ какого-нибудь другого подъѣзда? Можетъ быть, это подъѣздъ для галлереи, для дешевыхъ мѣстъ? Глаша, ты-бы спросила у городового.
- Пе тетръ иль я энъ отръ портъ? - обратилась Глафира Семеновна къ городовому, но получила отрицательный отвѣтъ и передала объ этомъ мужу.
- Странно, что даже на извозчикахъ никто не подъѣзжаетъ, - продолжалъ удивляться Николай Ивановичъ.
Публика, являющаяся пѣшкомъ и подъ зонтиками, все прибывала и прибывала. Мужчины являлись съ засученными снизу у щиколокъ ногъ брюками. Тѣ, которые явились къ театру до дождя, принялись также засучивать брюки. Всѣ старались стать подъ небольшой навѣсъ подъѣзда, а потому тѣснота усиливалась.
- Береги брилліантовую брошку, Глаша, а то какъ-бы не слизнули, - замѣтилъ женѣ Николай Ивановичъ.
Стоящій около него пожилой человѣкъ въ черной поярковой шляпѣ и съ маленькими бакенбардами петербургскихъ чиновниковъ улыбнулся на эти слови и проговорилъ по-русски:
- Посовѣтуйте также вашей супругѣ и карманы беречь. Здѣсь въ Парижѣ множество карманниковъ.
- Батюшки! Вы русскій? - радостно воскликнулъ Николай Ивановичъ. - Очень пріятно, очень пріятно. Глаша, русскій… Представьте, у меня даже сердце чуяло, что вы русскій.
- Можетъ быть, потому что курю русскую папиросу фабрики Богданова съ изображеніемъ орла на мундштукѣ? - спросилъ бакенбардистъ, показывая папиросу.
- Да нѣтъ-же, нѣтъ… Я не только что орла, я даже и папиросы-то у васъ не замѣтилъ. Просто лицо ваше мнѣ почему-то показалось русскимъ. Знаете… эдакій обликъ… Позвольте отрекомендоваться. Николай Ивановъ Ивановъ, петербургскій купецъ, а это жена моя. Господи, какъ пріятно съ русскимъ человѣкомъ заграницей встрѣтиться!
И Николай Ивановичъ, схвативъ бакенбардиста за руку, радостно потрясъ ее. Тотъ въ свою очередь отрекомендовался.
- Коллежскій совѣтникъ Сергѣй Степановичъ Передрягинъ, - произнесъ онъ.
- Вотъ, вотъ… Лицо-то мнѣ ваше именно и показалось коллежскимъ. Знаете, такой видъ основательный и солидный. Вѣдь здѣсь французы - что! Мелочь, народъ безъ всякой солидности. А ужъ порядки нихъ, такъ это чортъ знаетъ, что такое! Вотъ хоть то, что въ восемь часовъ назначено представленіе въ театрѣ, а еще театръ не отворенъ и даже подъѣздъ не освѣщенъ, хотя теперь уже безъ пяти минутъ восемь.
- Да, да!.. Это у нихъ вездѣ такъ. Такой обычай, что отворяютъ только передъ самымъ началомъ представленія. Газъ берегутъ, - отвѣчалъ бакенбардистъ.
- Да вѣдь ужъ теперь передъ самымъ представленіемъ и есть! Скоро восемь.
- Объявляютъ въ восемь, а начинаютъ около половины девятаго.
- Какъ! Еще полчаса ждать? Да вѣдь у меня жена вся промокнетъ. Она, вонъ во все лучшее вырядилась.
- Напрасно. Здѣсь въ театрахъ не щеголяютъ нарядами. Чѣмъ проще, тѣмъ лучше.
- Такъ гдѣ-же щеголяютъ-то?
- Да какъ вамъ сказать… Ну, на скачкахъ… Пожалуй, и въ театрѣ, но только въ театрѣ Большой Оперы.
Въ это время блеснулъ яркій свѣтъ и освѣтились электрическіе фонари у подъѣзда.
- Ну, слава Богу… - проговорилъ Николай Ивановичъ. - Пожалуй, скоро и въ театръ впустятъ.
- Да, теперь минутъ черезъ десять впустятъ. Здѣсь нужно пріѣзжать непремѣнно къ самому началу, даже еще нѣсколько минутъ опоздать противъ назначеннаго часа - вотъ тогда будетъ въ самый разъ. Я ужъ это испыталъ. Но сегодня обѣдалъ въ ресторанѣ на выставкѣ, рѣшилъ въ театръ прогуляться пѣшкомъ, времени не разсчиталъ - и вотъ пришлось дожидаться, - разсказывалъ бакенбардистъ.
Наконецъ двери отворились, и публика хлынулъ въ подъѣздъ.
- Вы гдѣ сидите? - спрашивалъ Николай Ивановичъ бакенбардиста.
- Въ креслахъ балкона.
- Ахъ, какая жалость, что не вмѣстѣ! А мы въ креслахъ внизу. Землякъ! Землякъ! Хоть бы намъ поужинать сегодня какъ-нибудь вмѣстѣ. Нельзя-ли въ фойэ увидаться, чтобы какъ-нибудь сговориться?
- Хорошо, хорошо.
Бакенбардистъ сталъ подниматься на лѣстницу.