- Какъ хочешь, милочка, какъ хочешь, такъ и поѣдемъ, - согласился Николай Ивановичъ и, поймавъ руку жены, поцѣловалъ ее. - Только долженъ тебѣ сказать, что ежели хочешь избѣжать нѣмцевъ, то вѣдь и въ Венѣ нѣмецъ.
- Все равно. Все-таки это другая дорога. А русская дама, съ которой я познакомилась, говоритъ, что эта дорога будетъ не въ примѣръ лучше и пріятнѣе, что кондувторы набраны изъ братьевъ славянъ и даже по-русски понимаютъ. Дама также говоритъ, что проѣзжая мы увидимъ швейцарскія и тирольскія горы, а o швейцарскихъ горахъ я давно воображала. Я много, много читала про нихъ.
- Хорошо, хорошо.
Глафира Семеновна стала приготовлять чай.
- Зовите-же гарсона и требуйте, чтобы намъ дали что-нибудь поѣсть. Надо торопиться. Я справилась. Поѣздъ идетъ въ семь часовъ вечера, а теперь ужъ три часа, - торопила она мужа.
Николай Ивановичъ, видя, что жена переложила гнѣвъ на милость, нѣсколько оживился, просіялъ и позвонилъ въ колокольчикъ. Явился корридорный въ войлочныхъ туфляхъ и бумажномъ колпакѣ, остановился въ дверяхъ и улыбнулся, смотря на Николая Ивановича.
- Ça va bien, monsieur? - спросилъ онъ, подмигивая ему, и, указывая на расцарапанную свою руку, сказалъ:- C'est votre travail d'hier.
- Глаша! Что онъ говоритъ? - спросилъ Николай Ивановичъ.
- А вотъ указываетъ, какъ ты ему вчера руку расцарапалъ, когда онъ тебя вводилъ наверхъ Николая Явановича покоробило.,
- Ну, ну… Поди, и самъ обо что-нибудь расцарапался. Такъ закажи-же ему, что ты хочешь, - обратился онъ къ женѣ.
- Ну вулонъ манже, - сказала она корридорному.
- У насъ табльдотъ въ шесть часовъ, мадамъ, а завтракъ теперь уже кончился, - далъ отвѣтъ корридорный.
Оказалось, что ничего получить нельзя, такъ какъ по картѣ въ гостинницѣ не готовятъ, а приготовляютъ только два раза въ день въ извѣстные часы завтракъ и обѣдъ.
- Ну, гостинница! - воскликнула Глафира Семеновна. - Дѣлать нечего, будемъ закусками и черствымъ жаркимъ питаться. У насъ есть остатки гуся и индѣйки отъ третьяго дня.
Она велѣла гарсону подать только сыру и хлѣба и прибавила:
- Алле и апортэ ну счетъ. Вотъ какъ счетъ по-французски - рѣшительно не знаю. Ну компренэ: счетъ? Счетъ. Комбьянъ ну девонъ пейэ пуръ ту? Ну партонъ ожурдюи.
- Ah, c'est l'addition de tout ее que vous devez. Oui, madame.
Корридорный исчезъ и явился съ сыромъ, хлѣбомъ и приборомъ для ѣды.
- Mal à la tête? - спросилъ онъ Николая Ивааовича, видя, что тотъ потираетъ рукой лобъ и виски.- C'est toujours comme èa, quand on prend beaucoup de vin le soir.
- Смотри-ка, до чего ты себя довелъ: слуга въ гостинницѣ и тотъ насмѣхается, что ты вчера былъ пьянъ, спрашиваетъ, не болитъ-ли у тебя голова, - сказала Глафира Семеновна.
- Онъ? Да какъ онъ смѣетъ! Комъ!
И Николай Ивановичъ, поднявшись съ дивана, сверкнулъ на слугу глазами и сжалъ кулаки. Слуга выскочилъ за дверь.
Супруги принялись за ѣду, но у Николая Ивановича послѣ вчерашняго кутежа не было никакого аппетита. Онъ только пожевалъ немного сыру и принялся за чай. Глафира Семеновна одна уписывала черствую индѣйку и куски гуся.
- Что-жъ ты ни ѣшь? - спросила она мужа.
- Не хочется что-то.
- Ага! Будешь еще пьянствовать!
- Да ужъ не попрекай, не попрекай.
Заслужу. Старикъ, хозяинъ гостинницы, самъ принесъ счетъ и положилъ его на столъ передъ супругами. Онъ также съ любопытствомъ смотрѣлъ на Николая Ивановича. Очевидно, то положеніе пьянаго, въ которомъ онъ видѣлъ его сегодня ночью, было въ диво и ему. Онъ не вытерпѣлъ и также съ улыбкой спросилъ:
- Votre santé, monsieur ?
Николай Ивановичъ понялъ и сердито махнулъ рукой.
- Ну, ну, ну… Нечего тутъ… Проваливай! - сказалъ онъ. - Съ тобой, со старымъ чортомъ. развѣ этого не бывало! Подъ тысячу разъ бывало.
Хозяинъ потоптался на одномъ мѣстѣ и скрылся за дверью. Супруги принялись разсматривать счетъ.
LXXII
Расписанный на длинномъ листѣ, съ мельчайшими подробностями - счетъ былъ громадный.
- Боже! Сколько наворотили! За что это? Вѣдь мы только спали и почти ничего не ѣли въ гостинницѣ! - воскликнулъ Николай Ивановичъ.
Онъ взялъ счетъ, повертѣлъ его въ рукахъ, посмотрѣлъ на строчки и сказалъ:
- Не про насъ писано. Прочти-ка ты, Глаша, - прибавилъ онъ, обращаясь къ женѣ.
Взяла въ руки счетъ и Глафира Семеновна, принялась разсматривать и проговорила:
- Удивительно, какими каракулями пишутъ!
- А это, я думаю, нарочно, чтобы не все расчухали, - отвѣчалъ Николай Ивановичъ. - Можешь, однако, понять-то хоть что-нибудь?
- Да вотъ шамбръ… Это за комнату. Тутъ по двѣнадцати франковъ.
- Ну да, да… Такъ мы и торговались.
- Постой… Мы сторговались по двѣнадцати франковъ за комнату съ двумя кроватями, а тутъ за вторую кровать отдѣльно по франку въ день поставили. Кажется, за кровать. Да, да, это кровать.
- Да какъ-же они смѣютъ, подлецы! Ахъ, жалко, что я не умѣю ругаться по-французски.
- Постой, постой… Тутъ два раза свѣчи. Бужи де сервисъ и просто бужи. За первое два франка, за второе пять. Мы и сожгли-то всего двѣ свѣчки.
- Ловко! - прищелкнулъ языкомъ Николай Ивановичъ.
- Недоумѣваю, за что два раза за свѣчи поставлено. Неужели первые два франка, т. е. бужи де сервизъ, они поставили за тотъ огарокъ въ вонючемъ мѣдномъ подсвѣчникѣ, который они намъ давали внизу въ бюро гостинницы, чтобы пройти ночью со свѣчкой по неосвѣщенной лѣстницѣ до дверей нашего номера? Вѣдь это ужъ ни на что не похоже. Батюшки! Да и за постельное бѣлье отдѣльно взяли.
- Не можетъ быть!
- Отдѣльно, отдѣльно. Ну, счетецъ! Де кафе о ле три франка. Знаешь, за каждую чашку кофею съ молокомъ они выставили намъ по полтора франка, то-есть по шести гривенъ на наши деньги, ежели считать по курсу.
- Да вѣдь это разбой!
- Хуже. Это какое-то грабительство. А потомъ энъ сервисъ тэ, де сервисъ тэ. Вообрази, за то, что мы у нихъ брали посуду къ своему чаю, булки и масло, они за всякій разъ поставили по два франка.
- Да что ты! Ну, народъ! А между тѣмъ какъ встрѣтятся и узнаютъ, что русскій - сейчасъ "вивъ ля Рюсси".
- Да изъ-за этого-то они и говорятъ "вивъ ли "юсси", что съ русскаго человѣка можно семь Шкуръ содрать. Постой, постой… Вотъ тутъ еще есть папье алетръ. Помнишь, мы взяли два листка почтовой бумаги и два конверта, чтобы написать письма? Ну, такъ вотъ за это два франка.
- Не можетъ быть!
- Смотри. За сегодняшній кусочекъ сыру, вотъ что мы сейчасъ ѣли, четыре франка поставлено.
- Ахъ, подлецы, подлецы!
- Даже марки, за почтовыя марки къ письмамъ и то по пятидесяти сантимовъ за штуку, - продолжала Глафира Семеновна. - Вѣдь это по полуфранку вѣдь это больше, чѣмъ вдвое. Потомъ опять: сервизъ, сервизъ, и все по два франка. Это ужъ за прислугу, что-ли. Должно быть, что за прислугу.
- Это за нашего корридорнаго дурака-то въ бумажномъ колпакѣ, что-ли?
- Да должно быть, что за него. Батюшки! За спички… Де залюметъ… За спички также отдѣльно поставлено.
- За бумажный колпакъ на головѣ корридорнаго отдѣльно не выставлено-ли? - спросилъ Николай Ивановичъ.
- Нѣтъ, не поставлено.
- А за войлочныя туфли на ногахъ?
- Нѣтъ, нѣтъ. Но за то поставлено два франка за что-то такое, чего ужъ я совсѣмъ понять не могу. Должно быть, это не за то-ли, что тебя вчера вели подъ руки по лѣстницѣ,- сказала Глафира Семеновна.
Николай Ивановичъ смутился.
- Ну, ну, довольно… - махнулъ онъ рукой. - Поязвила - и будетъ.
- Ага! Не любишь! За разбитое-то зеркало все-таки пятьдесятъ франковъ долженъ заплатить. Вотъ оно… поставлено.
- Да когда-же я билъ? Нѣтъ, я этотъ счетъ такъ не оставлю, я его добромъ не заплачу. Нельзя даваться въ руки. Мало-ли что могутъ въ счетъ поставить! - горячился Николай Ивановичъ.
- Брось, оставь. Не скандаль, - остановила его Глафира Семеновна. - Гдѣ такъ ужъ сотни франковъ на кутежъ не жалѣешь, вотъ вчера съ срамницами, а гдѣ такъ изъ-за какихъ-то десяти-пятнадцати франковъ хочешь поднимать скандалъ. Мало ты имъ вчера ночью задалъ трезвону-то, что-ли! Вѣдь ты всю гостинницу перебудилъ, когда вернулся домой. Всѣ поднялись и стали тебя вводить на лѣстницу.
Николай Ивановичъ вздохнулъ, умолкъ и полѣзъ за запасными деньгами, которыя хранились въ запертомъ саквояжѣ. Глафира Семеновна смотрѣла на него и говорила:
- Еще счастливъ твой богъ, что при тебѣ вчера всѣхъ твоихъ денегъ не было, а то-бы твои добрые пріятели и пріятельницы и отъ всѣхъ твоихъ денегъ ставили у тебя въ кошелькѣ только два золотыхъ. Ахъ, ты, рохля пьяная!
- Ну, что, Глаша, не поминай.
Часа черезъ два супруги, одѣтые по дорожному, выходили изъ номера, чтобы садиться въ экипажъ и ѣхать на желѣзную дорогу. Прислуга гостинницы вытаскивала ихъ подушки, саквояжи и чемоданы. Въ корридорѣ и по лѣстницѣ стояла также разная мужская и женская прислуга, которую супруги раньше во все время своего пребыванія въ гостинницѣ даже и не видали. Эта прислуга напоминала имъ о себѣ, кланяясь, и держала наготовѣ руки, чтобы получить на чай.
- Fille de chambre du troisième …- говорила женщина въ коричневомъ платьѣ и бѣломъ чепцѣ.
- Monsieur, c'est moi qui… - заикнулся съ глупой улыбкой корридорный въ войлочныхъ туфляхъ и бумажномъ колпакѣ, не договорилъ и показалъ Николаю Ивановичу свою расцарапанную руку.
Глафира Семеновна молча совала по полуфранковой монетѣ.
Внизу у входной двери супруговъ встрѣтили хозяева. Старуха любезно присѣдала и говорила:
- Bon voyage, monsieur et madame!.. Bon vоyage .
- Грабители! Чтобъ вамъ ни дна, ни покрышки, - отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
Старикъ хозяинъ, думая, что ему говорятъ по-русски какое-либо привѣтствіе, благодарилъ Николая Ивановича.
- Merci, monsieur, merci, monsieur… - твердилъ онъ и совалъ ему въ руку цѣлую стопочку адресовъ своей гостинницы, прося рекомендаціи.
LXXIII
Среди подушекъ и саквояжей супруги ѣхали по улицѣ Лафаетъ въ закрытомъ экипажѣ, направляясь къ вокзалу Ліонской желѣзной дороги, и смотрѣли въ окна экипажа на уличное движеніе, прощаясь съ Парижемъ. Глафира Семеновна прощалась даже вслухъ.
- Прощай, Парижъ, прощай, - говорила она. - Очень можетъ быть, ужъ никогда больше не увидимся. Много было мнѣ здѣсь непріятностей, но во всякомъ случаѣ ты въ тысячу разъ лучше Берлина!
- Но какія-же, душечка, особенныя непріятности? Эти непріятности можно всѣ съ хлѣбомъ ѣсть, - попробовалъ возразить Николай Ивановичъ.
- Молчите. Эти непріятности были всѣ черезъ васъ. Скандалъ съ индѣйкой, вашъ загулъ въ тавернѣ Латинскаго квартала…
- Ну, довольно, довольно… Что тутъ!.. Вѣдь ужъ все кончено, ѣдемъ домой. Стой, стой, коше! Коше! Стопъ! - закричалъ вдругъ Николай Ивановичъ и забарабанилъ извозчику въ стекла.
- Что съ тобой? - удивленно спросила Глафира Семеновна.
- Да вотъ земляка увидалъ. Триста франковъ… Триста франковъ за нимъ, - бормоталъ Николай Ивановичъ и, выставившись изъ окна кареты, закричалъ: - Землякъ! землякъ! Господинъ коллежскій!
На углу какого-то переулка, около освѣщеннаго окна магазина, дѣйствительно стоялъ въ своей поярковой шляпѣ съ широкими полями тотъ землякъ, съ которымъ супруги познакомились на подъѣздѣ театра Эденъ. Онъ стоялъ у окна магазина и разсматривалъ выставленные товары. Заслыша крики "землякъ", онъ обернулся, но, увидавъ выставившуюся изъ окна кареты голову Николая Ивановича, тотчасъ же нахлобучилъ на лобъ шляпу и поспѣшно свернулъ въ переулокъ. Николай Ивановичъ выскочилъ изъ кареты и бросился бѣжать за землякомъ, но его и слѣдъ простылъ. Постоявъ нѣсколько минутъ на тротуарѣ и посмотрѣвъ направо и налѣво, Николай Ивановичъ вернулся въ каретѣ.
- Можешь ты думать-вѣдь удралъ, подлецъ! - сказалъ онъ женѣ.
- Еще-бы, что онъ за дуракъ, чтобъ останавливаться. Человѣку только нужно было найти дурака, чтобы занять, а отдавать зачѣмъ-же!
- Вѣдь какъ увѣрялъ, что отдастъ-то, мерзавецъ! "Только, говоритъ, на одинъ день. Какъ получу завтра съ банкира по переводу - сейчасъ-же и принесу вамъ". Это онъ въ кофейной у меня завялъ противъ Луврскаго магазина, когда мы съ нимъ вино пили. И вѣдь что замѣчательно, единственный русскій, съ которымъ пришлось познакомиться въ Парижѣ - и тотъ надулъ.
- Впередъ наука. Не вѣрь въ дорогѣ всякому встрѣчному-поперечному, - отвѣчала Глафира Семеновна - гдѣ такъ ужъ изъ-за французскаго пятака сквалыжничалъ, на обухѣ рожь молотилъ, съ извозчиками торговался, а тутъ неизвѣстно передъ кѣмъ растаяла душа - взялъ и выложилъ триста франковъ.
На вокзалъ Ліонской желѣзной дороги супруги пріѣхали безъ приключеній. Носильщики въ синихъ блузахъ взяли ихъ сундукъ и чемоданъ и принялись сдавать въ багажъ, сильно напирая на то, чтобъ и подушки были сданы въ багажъ, говоря, что громоздкія вещи въ вагонахъ возить не дозволяется.
- Ce n'est pas permis, madame. Tous verrez que ce n'est pas permis, - говорили они.
- Да что вы врете! Се не па вре. Съ этими-же подушками мы и сюда пріѣхали и онѣ были съ нами въ вагонѣ. Парту данъ ля вагонъ, авекъ ну данъ ля вагонъ. Нонъ, нонъ… Команъ донъ ну пувонъ дормирь санъ кусанъ? Нонъ, нонъ.
Носильщики, однако, сдавъ сундукъ и чемоданъ въ багажъ, отказались нести подушки и саквояжи въ вагонъ, и супругамъ пришлось ихъ нести самимъ.
- Что за причина такая, что они отказались протащить подушки въ вагонъ? - дивилась Глафира Семеновна, обращаясь къ мужу.
Дѣло, однако, объяснилось просто. Около приготовленнаго уже поѣзда, стоящаго y платформы, развозили на багажныхъ телѣжкахъ маленькія подушечки и полосатыя байковыя одѣяла и за франкъ сдавали ихъ на прокатъ пассажирамъ. Телѣжки эти катали отъ вагона къ вагону такіе-же блузники, какъ носильщики, и выкрикивали:
- Pour se reposer! Pour se reposer!
- Скажи на милость, какой хитрый народъ эти носильщики! Вѣдь это они нарочно отказались нести наши подушки въ вагонъ, чтобы принудить насъ взять подушки и одѣяла y этихъ блузниковъ. "Нельзя, говорятъ, съ большими вещами въ вагонѣ быть". Они думали, что мы повѣримъ и не понесемъ сами, но нѣтъ, не на такихъ напали! - говорила Глафира Семеновна.
- Да, да… Навѣрное, что они подкуплены или сами участвуютъ въ барышахъ, - поддакнулъ Николай Ивановичъ.
Въ вагонъ, однако, супруговъ впустили безпрепятственно. Только кондукторъ, покосившись на громадныя подушки, улыбнулся и спросилъ Николая Ивановича:
- Vous êtes les russes, monsieur? N'est-ce pas?
- Вуй, вуй, ле рюссъ, - отвѣчала Глафира Семеновна за мужа.
- Oh, je vois déjà, madame, - продолжалъ улыбаться кондукторъ, указывая на подушки, потребовалъ билеты, тщательно осмотрѣлъ ихъ и прибавилъ по-французски:- Вы ѣдете прямо въ Женеву, а потому не совѣтую ѣхать въ этомъ вагонѣ. Въ Дижонѣ изъ этого вагона придется пересаживаться въ другой вагонъ. Пойдемте, я вамъ укажу вагонъ, изъ котораго не надо будетъ пересаживаться.
Онъ поманилъ ихъ пальцемъ, взялъ ихъ саквояжъ и подушку, помогъ имъ вынести все это изъ вагона и перевелъ въ другой вагонъ, пояснивъ еще разъ:
- Voilà à présent c'est tout droit pour Genève.
- Вотъ это по-нашему, вотъ это на нашъ русскій кондукторскій манеръ, - заговорилъ Николай Ивановичъ и, поблагодаривъ кондуктора, сунулъ ему въ руку франкъ.
- Merci, monsieur, - кивнулъ кондукторъ и одобрительно сказалъ:- Oh, je connais les russes et leurs habitudes!
Поѣздъ простоялъ четверть часа и наконецъ послѣ трехъ звонковъ тронулся.
LXXIV
Кромѣ супруговъ, въ купэ вагона сидѣли: толстенькій, коротенькій французъ съ коротко остриженной бородкой на жирномъ лицѣ и тоненькій французъ въ яркомъ галстукѣ и съ черненькими усиками.
- Очень ужъ я рада, что мы не одни ночью ѣдемъ, и можно быть спокойнымъ, что мошенники насъ не ограбятъ, - сказала Глафира Семеновна мужу. - Какая ни на есть, а все-таки компанія изъ четырехъ человѣкъ. А то, помнишь, какъ мы ѣхали изъ Кельна въ Парижъ, всю-то ночь одни въ купэ просидѣли. Ужасно было страшно. Я вѣдь тогда какъ есть всю ночь напролетъ не спала. Ну, а теперь ежели мы заснемъ - они не будутъ спать.
- Такъ-то оно такъ, но вѣдь и на эту компанію полагаться не слѣдуетъ, - отвѣчалъ Николай Ивааовичъ. - Почемъ ты знаешь: можетъ быть, эти-то два француза именно мошенники и есть. Мы заснемъ, а они поднесутъ намъ къ носу хлороформу, усыпятъ насъ покрѣпче, да и ограбятъ.
- Да что ты! Не похожи они, кажется, на мошенниковъ, - испуганно проговорила Глафира Семеновна
- То-есть какъ это не похожи? Что они одѣты-то хорошо? Такъ вѣдь по желѣзнымъ дорогамъ мошенники оборванцы не ѣздятъ.
- Ну, вотъ, Коля, ну, вотъ ты меня и смутилъ. Теперь я опять буду всю ночь бояться.
- Бояться тутъ особенно нечего, а просто надо держать ухо востро и спать поперемѣнно: сначала ты поспишь, потомъ я посплю
- Да, удержишься ты, ежели я засну! Какъ-же, дожидайся! Ты первый соня.
- Не хвались, горохъ, и ты не лучше бобовъ. А я вотъ лучше опять выну изъ саквояжа револьверъ и спрячу его въ боковой карманъ. Пусть они видятъ, что мы все-таки при оружіи.
И Николай Ивановичъ съ важной миной вынулъ изъ саквояжа револьверъ, внимательно осмотрѣлъ курокъ и спряталъ револьверъ въ боковой карманъ. Толстый французъ взглянулъ на Николая Ивановича и съ улыбкой сказалъ:
- C'est l'ami de voyage?
- Вуй. Закуска славная. Всякій останется доволенъ, - отвѣчалъ тотъ, самоувѣренно хлопая себя по карману.
Минутъ черезъ десять толстый французъ началъ зѣвать, наклонился къ Глафирѣ Семеновнѣ и, сказавъ "pardon, madame", снялъ съ себя полусапожки, надѣлъ гарусныя туфли и, замѣнивъ шляпу-цилиндръ красной феской, поджавъ подъ себя ноги, пріютился въ уголку и сталъ сопѣть и похрапывать. Французъ въ яркомъ галстукѣ и съ черными усиками все еще бодрствовалъ. Онъ нѣсколько разъ вынималъ изъ кармана круглую лакированную бонбоньерку, бралъ оттуда маленькія конфетинки и посылалъ ихъ себѣ въ ротъ.
- Вишь, какой лакомка! - замѣтила Глафира Семеновна и прибавила:- Нѣтъ, эти французы не мошенники.
- Почему это? - спросилъ Николай Ивановичъ. - Что одинъ спитъ, а другой конфекты ѣстъ? Ничего не значитъ, душечка. Можетъ, все это для отвода глазъ.
- Ну, зачѣмъ ты меня пугаешь? Съ какой стати? и себя стараюсь успокоить, а ты…
- Ты и успокаивайся, а я все-таки буду держать ухо востро.
Еще черезъ нѣсколько времени французъ съ усиками началъ разговоръ. Онъ приподнялъ передъ Глафирой Семеновной шляпу и спросилъ:
- Madame et monsieur sont les russes?
- Вуй, монсье, - отвѣчала Глафира Семеновна.
- Позвольте мнѣ отрекомендовать себя, какъ француза, бывалаго въ Россіи. По дѣламъ тѣхъ фирмъ, представителемъ которыхъ я нахожусь и въ настоящее время, я пробылъ недѣлю въ Петербургѣ и недѣлю въ Москвѣ. Я обвороженъ русской жизнью. Le isvostschik, le samovar, le troïka, le vodka, les mougiks - все это я видѣлъ и отъ всего въ восторгѣ, тараторилъ французъ и продолжалъ припоминать русскія слова, названія нѣкоторыхъ петербургскихъ и московскихъ улицъ и зданій. - Я комми-вояжеръ… - произнесъ онъ въ заключеніе.