Стряпчий подошёл к злодею, пнул его красивым сафьяновым сапогом в лицо.
- А ты чем думал, когда убивал? Мы с боярином, дружком моим стародавним, вместе на татар ходили. Рубился он славно, в таких жестоких сечах бывал, а выжил. Ты же, пёс смердящий, червь навозный, его жизни лишил.
Стряпчий повернулся к воеводе.
- Дом и хозяйство его продать, половину - в государеву казну, половину отдать боярыне, без кормильца она осталась.
- Всё исполню, боярин.
- Так государю и доложу. Ну, прощевайте. Даст Бог - свидимся.
Стряпчий подошёл ко мне, пожал руку:
- Молодец, не посрамил боярской чести, быстро злодея сыскал. Зря от места дьяка Разбойного приказа отказался, зря. Государю нужны такие люди, что не только задницами лавки протирать могут. Успехов тебе, боярин Михайлов. Хочу и в дальнейшем о тебе только хорошее слышать.
Кучецкой и Воронцов вышли. Воевода Плещеев с облегчением выдохнул, вытер рукавом пот со лба, сел.
Видимо, высокое начальство его напрягало, побаивался он их. Вернее - не столько их, сколько того, что злодея не поймают.
- Эй, кто там?!
Вошёл гонец. Воевода указал ему на лежащего татя:
- Зови городскую стражу - в подвал его, в холодную.
- Слушаю.
Гонец выбежал.
- Спасибо, Георгий, выручил ты меня.
- Зато я сегодня ещё не ел. Удружил ты мне, воевода, с этим ублюдком. Моё дело - деревней своей заниматься, да сабелькой вострой на поле брани махать.
- Понимаю, всецело понимаю, да мне-то как быть? Вот стань на моё место - кого бы ты искать злодея заставил? Молчишь? То-то! А я как про беду узнал, сразу про тебя вспомнил. И оказалось - не зря. Ступай с Богом - постараюсь не беспокоить более.
Я повернулся и вышел. Устал я сегодня, и в животе бурчит.
Прямо у входа стояла моя телега, в которой сидели Фёдор и Авдей - мои холопы. Лица их сияли, как новые копейки.
- Чему радуетесь, хлопцы?
- За тебя, боярин.
- Чего так?
- А то как же: злодея нашёл - самому государю о тебе скажут, цепь в награду получил - не всех бояр ведь так отмечают. К тому же боярыня по полушке нам дала и велела тебе кланяться, что душегуба нашёл да ценности возвернул.
Я уселся в телегу, и Авдей тронул вожжи. Со стороны могло показаться, что двое ратников везут арестованного бродягу. Да плевать! Я опустил соломенный брыль на глаза. Чёрта с два меня теперь кто-нибудь из знакомых узнает.
ГЛАВА X
Дома Лена, увидев меня, захохотала.
- Ты чего? Лучше поесть дай.
- В зеркало на себя посмотри!
Я подошёл к зеркалу и засмеялся сам.
Чумазый, одет, мягко говоря, плохо, одежда кое-где порвана - вероятно, при падении с дерева, на голове - помятый соломенный брыль, зато на шее - массивная и дорогая золотая цепь. Вид уморительный - вроде как бродяга где-то цепь украл и на себя повесил.
- Иди умывайся и переодевайся, потом - за стол, всё уже готово давно.
Уговаривать меня не надо было, и вскоре я уже сидел за столом, уплетая за обе щеки наваристые щи.
- Где же ты цепь златую взял?
- Украл, - пошутил я.
- А серьёзно?
- Стряпчий государев - Фёдор Кучецкой наградил, снял со своей шеи и на мою повесил.
Лена всплеснула руками.
- Дай посмотреть.
Я снял с шеи цепь, отдал ей, сам же продолжал с аппетитом заниматься трапезой. Когда я уже заканчивал с цыплёнком, Лена вернула цепь.
- И за что же такие милости?
Я обтёр руки полотенцем, отпил хорошенько вина из кружки и коротенько пересказал ей дневные события. Лена слушала, округлив глаза.
Неожиданно сзади раздался голос Васятки:
- Убить его надо было! Гад ползучий!
- Э - нет, ты не прав, боярин.
- Почему же? - обиделся Васятка.
- Сам подумай.
Васятка сел на лавку, наморщил лоб, изображая бурную мозговую деятельность.
- О! Понял! Чтоб было кого казнить?
- Нет, Васятка, думал ты плохо.
И я объяснил, почему злоумышленник был нужен живой.
- Впредь всегда думай заранее, потом делай.
И тут я сдуру ляпнул, что боярин приглашал меня в Москву - в Разбойный приказ.
- И что? - Лена с любопытством уставилась на меня.
- Отказался. Не моё это дело - татей ловить. Я воин, моё предназначение - врагам головы рубить: татарам, ляхам.
- Ты мужчина, боярин, тебе и решать, - обиженно поджала губки жена.
Наверняка хотела в столицу перебраться. Одно дело - простой боярин, коих сотня на Вологодчине наберётся, и совсем другое - приказный дьяк, положение в обществе.
Как ей объяснить, что это не моё - душа не лежит сыском заниматься? Что быть дьяком и с верхами общаться не только почётно, но и рискованно? Как говорится - минуй нас боле всех печалей и барский гнев, и барская любовь. Сколько я уже знал приближённых государевых - бояр, князей, которые впали в немилость у государя и кончили свои дни на плахе или в ссылке - в дальнем остроге или монастыре.
Отдыхать и заниматься делами деревни удалось только неделю - вновь прибывший гонец постучал в ворота и прокричал:
- Боярина к воеводе!
Я выругался с досады - неужто ещё кого убили? Ан нет, оказалось - государь всех срочно созывает ввиду набега крымских татар.
За полдня мы собрались и наутро выехали к месту сбора. В Вологде соединилось всё поместное ополчение. Выступили сразу, всю дорогу гнали галопом, лишь изредка переходя на рысь. Гонец из Москвы передал воеводе слова государя: "Быть безотлагательно, нужда великая".
Через неделю мы были близ Коломны. Воевода отправился в полевую ставку государя, и нас вскоре распределили по местам.
Основной удар подходящих сил крымчаков должен был принять на себя великокняжеский полк с московским ополчением. Меня же с Тучковым определили в заслон малый. Мы стояли довольно далеко от московского войска - вёрст за пятнадцать.
Заняли оборону на левом берегу небольшой - не более двадцати шагов в ширину - речушки. На берегу стояла маленькая - о четырёх избах - деревушка, покинутая жителями в панике. Я со своим бойцами занял одну избу, три другие - Никита с ратниками. Службу несли день и ночь, конно патрулируя правый берег - в паре вёрст от самой реки. Б уде противник появится - дозор даст знать; сами успеем к бою приготовиться, да гонца к основному воинству послать, коли татарское воинство велико будет, и мы не сможем сдержать его своими силами.
Два дня прошли спокойно, мы, как могли, обустроились. А на третий день, свежий дежурный дозор, едва уехав, вернулся назад.
- Крымчаки!
Я велел своим холопам вооружиться мушкетами и занять места у окон. Чего соваться вперёд, не зная сил врага? К тому же огнестрельного оружия у крымчаков не было - то ли не любили они его, то ли не брали по причине дороговизны.
Вдали показались клубы пыли.
- Приготовились! Стрелять по моей команде.
Из-за редкой рощицы вынеслась на рысях конная полусотня крымчаков. Для нас многовато, у нас с Тучковым - вдвое меньше воинов.
Крымчаки остановились у реки, постояли, посовещались и въехали в воду. И место выбрали удачное - здесь было мелко. А может, и подсказал кто о броде.
Я выждал, пока враг дойдёт до середины речушки, и скомандовал:
- Пли!
Изба окуталась дымом, от грохота мушкетов заложило уши.
- Перезаряжай быстро!
Холопы стали суетливо перезаряжать оружие.
С улицы раздались крики. Я выскочил за дверь. Тучков поднял своих холопов в седло и ринулся в атаку. Ох, зря! Мы бы успели сделать ещё залп картечью. И так после первого залпа полусотня потеряла не меньше семи-восьми воинов. Теперь стрелять поздно - холопы Тучкова закрыли своими телами сектор обстрела.
Самому ринуться в бой? Ведь на каждого тучковского по двое крымчаков приходится! Ну, чуть бы обождал с атакой, и второй залп из мушкетов значительно увеличил бы наш шанс на победу. А теперь - чего уж об этом… И так уже почти посредине реки, на широком броду, закипела сабельная схватка.
- По коням! - закричал я.
Никак не можно отсиживаться за спинами товарищей, когда они кровь свою проливают.
- Федька, берёшь двоих холопов - заходи справа, я с двумя - слева. Заходите подальше, сначала стреляйте в татар, потом сабли в руки - и вперёд!
- Понял, боярин, исполню!
Мы запрыгнули в сёдла, разделились. Я обошёл схватку, дал команду. Раздался жиденький залп. Как эхо, слева тоже прогремели выстрелы. С саблями наголо мы врубились в сечу.
Татары, не ожидавшие стрельбы с флангов, понесли потери, дрогнули. Наши силы уравнялись, и бились мы отчаянно.
Я работал обеими саблями как крылья мельницы при штормовом ветре. Рассекая воздух, лезвия шипели, жужжали, рассекая чужую плоть, жадно чавкали.
Не выдержали татары, начали отступать, потом развернули коней и кинулись с поля боя, оставляя убитых и раненых. Уходило не более десятка.
Мы перевели дух, и я с Никитой выехал на свой берег.
Холопы спрыгнули с коней, деловито добили раненых татар, пустив их тела по течению реки.
- Ну что, Никита, одержали мы верх! Ты чего в бой ринулся? Мы дали бы ещё один залп, драться потом легче было бы.
- Удержаться не смог, они ведь уже рядом были. После первых выстрелов, как посыпались убитые в воду, так и взыграла кровь.
- Ладно, победителей не судят.
Холопы умылись, сели готовить похлёбку. Дозор уехал вперёд, продолжать боевое дежурство - ведь татары могли повторить попытку нападения - уже большими силами. С нашей стороны, увы, тоже было двое убитых. Не мои - тучковские. Покряхтел, подосадовал Никита - ведь новых боевых холопов искать теперь надо будет.
Только мы сели есть, как слева, там, где располагались основные наши силы, послышалась пушечная стрельба. Это было похоже на далёкие раскаты грома - только ведь на небе не было ни облачка, да и громыхало почти беспрерывно. Похоже, там сошлись в смертельной схватке обе рати.
Часа через два стрельба утихла. Мы, пользуясь затишьем, схоронили убитых. Война - дело жестокое, не только татары понесли потери.
Потом Никита сказал задумчиво:
- Наверное, и мне надо раскошелиться на мушкеты. Непривычно - вес лишний на коне возить придётся. Однако смотрю я - кабы не твоя стрельба, нам бы туго пришлось.
- Ага, ты представь, что все холопы - и мои и твои - по разу выстрелили бы. Может, и сабли тогда доставать из ножен не пришлось.
Мы простояли ещё два дня, потом явился гонец и объявил, что силы татарские разбиты и противник отступает.
Подоспевшие свежие рати вятичей да новгородцев посланы их преследовать. А для нас война окончена.
Мы собрали вещи и отправились под Коломну, на соединение со своим вологодским ополчением. Наши дружины потери понесли невеликие, чему бояре были рады, а вот ярославцы да москвичи были порядком потрёпаны.
Обратно на Вологодчину мы возвращались медленно - было много раненых, и не все уверенно сидели в селе. Но любая дорога заканчивается, и вот мы у ворот своего дома.
Лена выбежала из дома, обвела нас взглядом. выдохнула:
- Все вернулись, счастье-то какое! Не зря я свечи Николаю-Угоднику, Георгию-Победоносцу да Пантелеймону в церкви ставила.
Я обнял и расцеловал жену, Васятку. Хорошо дома, даже запах свой, привычный.
Поскольку людям и лошадям надо было отойти от дороги, я дал холопам трёхдневный отдых.
- А ты знаешь, в церкви отец Питирим тебя спрашивал, да узнав, что в походе ты, молитву ко Господу за тебя вознёс.
Интересно, зачем я ему понадобился? Скорее всего, даже и не Питириму а Савве, настоятелю Спасо-Прилуцкого монастыря. Нет, не поеду сразу: только из похода, устал, да и в деревню съездить надо - три недели меня не было. Хоть и хороший Андрей управляющий, всё равно за всем хозяйский глаз нужен.
День я отлёживался - деревянное седло так поотбивало за дорогу пятую точку, что сразу садиться в седло никакого желания не было. А мои холопы устроили выпивку с посиделками в воинской избе. Пускай себе гуляют, лишь бы избу не спалили.
Через день я направился в свою вотчину. Мы с Андреем обошли деревню, зашли в церковь. Я поставил свечи, помолился, пожертвовал церкви деньги на образа. А вернувшись домой, я услышал от жены, что приходил монах, спрашивал меня.
Оттягивать дальше с визитом в Спасо-Прилуцкий монастырь было уже неприлично, и следующим утром я выехал туда.
На стук в ворота выглянул знакомый монах, без лишних вопросов отворил ворота. Я уже знал дорогу и пошёл без сопровождающего.
Войдя в зал, я остановился.
Почти тотчас появился настоятель - отец Савва. На моё приветствие он шутливо бросил:
- Явился, блудный сын?!
- Не для ради мошны своей приехать не мог - токмо из похода, по приказу государя отражал с ополчением набег крымчаков злопакостных.
- Знаю, наслышан. Как и о том, что злоумышленника, боярина жизни лишившего, разыскал. Похвально сие! Инда глум и срам городу, в котором при почтенном госте непотребства творятся. Да что же мы стоим? Давай присядем!
Ох, ловок и хитёр настоятель. Знать - беседа долгая предстоит, ишь как ласково подводит - "давай присядем".
- И верно, в ногах правды нет.
Я сел на лавку, отец Савва уселся в кресло за столом.
- И как поход прошёл, поделись.
Я вкратце рассказал о походе. Я понимал, что настоятель меня призвал не для того, чтобы узнать новости о походе, но начинать беседу сразу о деле было не принято. Потом разговор плавно перешёл на погоду, поговорили и о видах на урожай.
- Священник церкви, что ты поставил в селе своём, отзывается о тебе благосклонно. Хозяин-де добрый, людишки довольны, да и церковь пожертвованиями не забываешь. Похвально!
Я насторожился. Понятно - сейчас разговор пойдёт о деле, ради которого меня пригласили. Однако следующий вопрос настоятеля меня удивил.
- И что же ты не согласился в столицу переехать? Должность высокую стряпчий тебе предлагал: дьяк Разбойного приказа - не чека от телеги. Там твои знания и опыт и государству пригодились бы, да и святой церкви.
Ага, свой человек в Разбойном приказе им наверняка нужен был.
- Не хочу в крови да бедах людских, инда червь, копаться. Мне милее родину от врага защищать на поле бранном, с сабелькой вострой.
- Похвально! Только Господь устами стряпчего другое послушание на тебя возлагал.
- Извини, настоятель, но только-только деревню свою поднял, жалко бросать.
- Понятно, жалко, только деревень таких у тебя на высоком месте множество могло быть. Выгоды своей не видишь.
- Отец Савва, не мне тебе объяснять, что в окружении государевом вечно интриги плетутся. Вспомни, сколько голов безвинных по лживым али облыжным обвинениям на плаху, под топор ката, легло?
Настоятель внимательно посмотрел на меня.
- Церковь святая не оставила бы тебя на столь высоком посту - помогли бы, подсказали, уберегли бы от ненужных шагов.
Сожалеет настоятель - своего человека в ближнем государевом окружении, наверное, очень надо иметь.
Я немного расслабился. Какой смысл жалеть о том, чего не вернёшь?
- Ну будет о пустом, давай о деле.
Я ошалел - ни фига себе, подвёл!
- Сведения недавно мы получили, как и откуда - пока не твоего ума дело. А поручить тебе вот что хочу. Манускрипты древние найти надо. Где они - сам не знаю, у меня есть только кусок грамотки. Поди сюда, взгляни.
Я подошёл. На столе лежал кусок древнего пергамента с обтрёпанными краями. На нём - полустёртая схема: поворот реки, крестик на берегу, слова латиницей.
- Пока непонятно.
- Прочитаю тебе с латыни.
Отец Савва прочёл перевод. В нём говорилось о неком предсказателе и поклоннике чёрных сил. Отрывок короткий - часть какого-то текста.
- И сколько пергаменту лет?
- Думаю, не меньше полутора сотен.
- Отец Савва, помилуй Бог! Живых свидетелей не осталось, где мне искать этот манускрипт? И что на плане этом за крестик - изба, место погребения, место хранения манускрипта? Что за река, где она?
- Вот тебе и поручаю всё это узнать.
- Нет уж, уволь. Получается - поди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что.
- Ты как дщерь неразумная! Знаешь, у шведов, говорят, собаки такие есть. Пленный или раб из неволи сбегут, так они собак пускают. Те собаки человека по следу и находят. Сыскными прозываются. Так и ты - сколько злоумышленников нашёл? Ты что, думаешь - это все могут? Тебе Господь дар дал, а ты им пользоваться не хочешь. Поди прочь с глаз долой и без манускрипта не возвращайся. А коли поможет Бог найти, так и другие свитки или книжицы, что рядом оказаться могут, прихвати.
Настоятель осенил меня крестом и вышел.
Я сидел некоторое время на лавке, переваривая услышанное. Мыслимое ли дело - найти утраченное или спрятанное полтора века назад! Да тут и ухватиться не за что - разве что за план. А пергамент-то на столе лежит, не забыл его настоятель - специально оставил, мудрый змей!
Я подошёл к столу, ещё раз внимательно вгляделся, перевернул наизнанку, повернул вверх ногами. Вроде как смутно буковки какие-то проступают.
За спиной неслышно возник монах.
- Помощь нужна ли? Если нет, пергамент я заберу.
- Подожди пока. У вас в монастыре лупа - ну, стекло увеличительное найдётся?
Монах стушевался.
- Иди к настоятелю, спроси.
Монах неслышно исчез, а я подошёл к свету поближе, до рези в глазах всматриваясь в пергамент. Сзади кашлянули. Я обернулся - рядом стоял всё тот же монах и держал в руке обитую чёрным бархатом коробочку.
- Вот, настоятель передал.
Я раскрыл коробочку. В бронзовой оправе, как драгоценность, на чёрном бархате лежало небольшое увеличительное стекло. Взяв его, я вгляделся в еле различимые буквы. Похоже, это название реки - только вот какой?
- Дай бумагу и перо.
- Вот же они, на столе!
Монах пододвинул ко мне чернильницу с пером и бумагу. Как можно более тщательно я перенёс слово на лист. По-моему, это на латыни.
- Посмотри сюда, на бумагу. Что означает это слово?
- Вроде - "Великий".
- Почему "вроде"?
- Одной буквицы не хватает.
- Спасибо и на том.
Я вернул монаху лупу и пергамент и вышел.
Нет, ну каков настоятель? Пойди и найди. Как будто это также просто, как книгу с полки снять. А если даже повезёт, и я его найду, так манускрипт тот и истлеть давно мог, одни кусочки остались.
Я медленно вышел из монастыря, привратник меня окликнул:
- Коня оставляешь, что ли?
Я вернулся, сел в седло и выехал со двора.
В очередной раз мой извечный вопрос - с чего начать? Я даже приблизительно не представлял, что делать. Но пока ехал в город, появились некоторые мысли, и я, не заезжая домой, направился к старому знакомцу - Степану. Подьячий был на месте, скрипел пером по бумаге.
- О! Кого я вижу! Боярин Михайлов! Чем могу?
- Здравствуй, Степан. Дело у меня.
Степан хохотнул.
- Да знаю, что дело. Ты же просто так не появляешься! Нет, чтобы просто зайти, проведать старого знакомца, кувшин вина испить. Как же - самому государеву стряпчему угодил! Ты теперь - персона важная.
- Погоди, Степан, изгаляться. Ты скажи лучше, в твоём ведомстве карта земель вологодских есть ли?
- Как не быть? - удивился подьячий. - На том стоим.