- Так это ваша весёлая компания позавчера постаралась?
- А что ты с такой довольной улыбкой спрашиваешь? Тебе эти ребята тоже не нравились?
- Ещё как, особенно те двое, у которых из головы по арбалетной стреле торчало. Пренеприятнейшие субъекты. Так они на тебя напали?
- Да не на меня, на Люцию. Просто мы с Кристо застали их за этим делом.
- Впервые слышу, чтобы "волки" не бежали от вампиров, а наскакивали на них. Да ещё и ходили больше, чем по двое, - бормочет Властимил. Что-то мне это замечание напоминает.
- Вы с вашим товарищем очень благородно поступили, - перебивает его Ференц. - Впрочем, я в вас не сомневался. Ловаш мне сказал, что в вас течёт дворянская кровь.
- В некотором роде. Моя мать подметала дворы.
Терпеть не могу эти ахи вокруг происхождения моей матери. Вообще, в странах бывшей Империи, по-моему, чрезмерное для нашего времени значение придают подобным деталям.
Все вежливо смеются.
Мне, наконец, приносят капустницу, и я её неделикатно ем. Я чисто теоретически знаю, что принято немного по другому и ложку держать, и суп набирать, и ко рту всё это доносить, но предпочитаю пренебрегать политесом без необходимости. В конце концов, это же не консоме какое, а просто-напросто щи! Так что я их наворачиваю - только за ушами трещит.
- У вас отличный аппетит, - восторгается Ференц и переходит на интимный полушёпот. - Говорят, это значит, что девушка очень темпераментна в постели.
- Без ваших венгерских шуточек, пожалуйста, - сглатывая капусту, осаждаю его я. - У нас за такое морду бьют.
Вампир смущён.
- Право слово, я просто хотел отпустить комплимент…
- Если бы я об этом не догадалась, морда бы у вас уже была набок. Но, зная вас, как уп… человека достойного и вообще в разных отношениях славного, я предпочла предупредить об имеющихся культурных разночтениях.
- О… ммм… да, спасибо.
Наполняем принесённые мешочки кровью мы в какой-то из арок между проходными дворами. Ференц и Властимил безропотно сдают примерно по стакану и учтиво прощаются. Кассе оставляет нам с Люцией по визитке и бормочет про готовность помочь в любое время дня и ночи. Кроме, конечно, рассвета. Мы вежливо благодарим.
Когда упыри скрываются с наших глаз, Люция повторяет то самое слово, которым она выразила шок по поводу наших отношений с Батори.
Глава VI
Эделень - городок, который стал считаться таковым только после развала Венской Империи. В меру унылый, сильно провинциальный, оживляемый только видом на окружающие холмы, парой исторических зданий и старым замком в духе венгерского барокко. Жизнь в Эделене вертится, по большому счёту, вокруг добычи угля; это фактически город шахтёров. На шахтах работает и до половины мужчин из местной цыганской общины. Надо сказать, достаточно большой, чтобы иметь четырёх представителей в городском сенате. Мы с Кристо обсуждаем, не обратиться ли к местным цыганам на предмет пожить недельку-другую, но отметаем этот вариант: если нас выследят и накроют в цыганском доме, могут пострадать его хозяева. Изрядно побродив по городу, мы находим отличный, давно уже заброшенный лесопарк между улицей Короля Иштвана и речушкой под названием Бодва. В лесу полно бурелома, но мы находим несколько малинных троп и углубляемся по одной из них довольно далеко, пока не находим небольшую полянку, в центре которой возвышается гордый, могучий дуб. Сквозь его резную листву струится редким дождём солнечный свет.
Даже в мае спать на земле под защитой одних лишь ветвей - не очень здорово, и я отсылаю Кристо за покупками: нам нужны лопата, топор, палатка с надувным полом, пледы, баллоны с водой, наконец, нож и рюкзак, чтобы всё это донести. Кузен беспрекословно отправляется назад в город, а я не могу отказать себе в удовольствии забраться на крепкие узловатые ветки. Помнится, в детстве, читая рассказы про Робина Гуда, я недоумевала - как это взрослые мужчины могут сидеть в засаде на деревьях у тропы, и их при том никто не замечает? Этот дуб дал мне ясный и простой ответ. Если в Шервудском лесу росли подобные исполины, то молодцы в зелёных куртках могли в своей засаде хоть верхом на конях сидеть. В одной из ветвей-стволов на высоте метра в четыре я обнаруживаю скрытое листвой от досужих глаз дупло. Оно довольно большое: мы с Кристо могли бы запросто поместиться стоя.
Будь здесь второе такое же дупло, и палатка была бы не нужна - можно было бы просто спать сидя, завернувшись с головой в плед. Но всё равно это полезная находка. В этом природном чулане можно хранить вещи и сложенную палатку.
Обследовав лесного царя, я спускаюсь и брожу в зарослях вокруг полянки, отыскивая место под низменные человеческие нужды. Пожалуй, ямку лучше всего выкопать между корней второго дуба, стоящего поодаль, за кустами. Огромные корни вылезли из взгорка, образуя довольно уютное местечко. Я радуюсь своей хозяйственности и решаю собрать бурелом для костра, благо пока что для этого не надо отходить далеко от стоянки.
К моменту, когда Кристо возвращается, сумрачный и навьюченный полезными предметами, я натаскала уже огромную кучу будущих дров.
- В юных следопытах состоял? - вопрошаю я, принимая и осматривая груз. Кузен кивает. - Отлично! Задание первое - сделать объект, известный как кострище, по всем правилам. То бишь костровую яму, вокруг которой только минеральный слой почвы и никакой травы и дёрна. Место я вон прутиками отметила. Задание второе - выкопать ямку у корней объекта "дуб номер два", стоящего вон в том направлении. Я там бумажку наколола на веточку, сразу найдёшь.
Для юного следопыта Кристо недостаточно бодр и полон энтузиазма.
- Ямку-то зачем? В Венгрии не признают общественных туалетов?
- И что, ты с утречка встанешь и побежишь через весь лес, да?
- Ясно. А ты что будешь тогда делать?
- Во-первых, я уже принесла нам дров. Во-вторых, я сейчас пойду за едой, а главное, колой, чтобы нам с утра без кофеина не мучиться. Ясно?
- Ясно.
- Приступай.
Я снова в парике, теперь уже светло-русом, золотящемся на солнце. Повторить трюк с беременностью я пока не решилась - новости из Кошице небось и венгерские упыри видали.
Справедливо полагая, что выкапывание ямки и кострища - процесс нескорый, я сначала заглядываю в подвернувшуюся кофейню имени всё того же короля Иштвана и с удовольствием съедаю под пару кружек какао замечательных размеров блинный пудинг - может быть, лучший десерт из придуманных венгерскими кухарками, к тому же отлично приготовленный поваром. Как правило, лучше всего простые сытные блюда делают именно в провинциальных городках, в то время как блюда французской или итальянской кухни в них являются пародиями на самих себя. В больших городах всё наоборот, и чтобы полакомиться кюртеш-калачем или сладкими кнедликами, приходится долго искать действительно хорошее место.
Удовлетворённая морально и желудочно, я захожу в бакалейную, колбасную и зеленную лавки и пекарню, набирая продуктов на несколько дней вперёд. В подвернувшемся ларьке беру сразу четыре литра колы и, преисполненная гордостью хорошей хозяйки, бреду в наш лесок.
Кристо уже развёл костёр и сидит возле него ужасно мрачный.
- Хорошо, - говорит он, взглянув на мои пакеты. - Приготовь обед.
- Эй, что за тон! Кто из нас тут старший?
- Но я голоден. Мы последний раз вчера ели.
- Ёж ежович, а чем же ты в городе занимался? Там полно кофеен и колбасных тележек!
Смотрит исподлобья:
- Я был занят делом. Закупался.
- И я закупалась, но подумать головой и сначала поесть мне это не помешало.
- Но я же не хотел, чтоб ты долго ждала!
- Хороший мальчик, - умиляюсь я. - Ладно, сейчас нажарю сосисок, а ты пока калач лопай.
- Если я его сразу съем, в меня сосисок меньше войдёт, - возражает Кристо, но калач вытаскивает и держит в руках. Я нанизываю сосиски на подходящий прутик и вытягиваю его над костром. Сосиски потихоньку начинают шипеть, чернеть и ёжиться. Кузен хищно раздувает ноздри, ловя аромат жареного мяса, и мнёт длинными крепкими пальцами несчастный калач. Если бы глазами действительно можно было съесть, от сосисок уже осталось бы одно воспоминание. Я невольно смеюсь и передаю ему, наконец, прутик. Кристо перехватывает его и, смешно раздувая щёки с белёсым налётом щетины, дует, стараясь поскорее остудить.
- Надо бы потом ещё котелок купить, а то я крупы взяла. Кашу сварю…
Кузен кивает и продолжает дуть. Я нарезаю на картонной упаковке одного из пледов несколько огурцов и сладких перцев. Кристо одобрительно скашивает на прикуску глаза. Наконец, сосиски приобретают удовлетворительную температуру, и он ест их, время от времени отрывая крепкими, как у молодого коня, зубами куски калача. Только съев всё, что было в руках, он истребляет перцы и огурцы и удовлетворённо отдувается. Кажется, парень был действительно голоден.
- Колы? - предлагаю я, уже отвинчивая крышку. Кристо перехватывает двухлитровую пластиковую бутылку и долго булькает, удерживая её обеими руками. Я чувствую неожиданное удовольствие от того, как он ел и как теперь пьёт. Хочется облокотиться на стол, подпереть щёку рукой и смотреть на кузена с умилением и нежностью. Стола, увы, у нас нет, и я просто подтягиваю ноги к груди и обхватываю колени.
Отставив бутылку, Кристо растягивается прямо на молодой траве с счастливым выражением лица. Взгляд его синих глаз опять направлен куда-то в десятые измерения, и находятся эти измерения примерно в направлении дубовой кроны. Я снова тихо смеюсь и хватаю пакеты, чтобы перенести их в дупло.
Лето всегда отделяло меня от ровесников и одноклассников. Все они уезжали из города, кто-то к родственникам в деревни, кто-то на курорты, но большинство - в лагеря юных следопытов. У нашей семьи не было денег даже на эти лагеря, хотя полумесячную плату там называли "символической". Но один раз мне повезло: в возрасте примерно одиннадцати или двенадцати лет городская управа выделила мне путёвку на всё лето по благотворительной программе.
Лагерь назывался "Три орешка" и стоял возле деревни Ваповце. На его территории тоже росли дубы, но гораздо моложе и худощавей того, что облюбовали мы с Кристо. Детей делили на несколько отрядов по году рождения; отряды эти носили названия разных животных и имели соответствующие эмблемы на спинах казённых футболок. Наш назывался "Белки". Для приветствия мы использовали забавный звук, похожий на "трррррр" - должно быть, он означал белочье цвирканье.
У каждого отряда был свой домик на манер крестьянского. С одного краю был дортуар девочек, с другого - мальчиков, а посередине была гостиная, в которой ночью спали наши "вожаки". Одевались мы все одинаково: в футболки с эмблемами, косынки, бриджи и сандалии. Конечно, в дождь можно было надеть ботинки или сапоги, но это не поощрялось: юный следопыт должен быть закалён и вынослив. Я ходила попросту босиком, как привыкла ещё дома. Кроме сандалий, у меня не было другой обуви, и я предпочитала сохранять их для торжественных случаев. Опять же, когда из них вырастаешь, то можно продать старьёвщику, не то, что растоптанные и раскисшие босоножки других детей.
У каждого отряда был также свой цвет формы, непременно яркий, хорошо и издалека заметный. "Белки" ходили в жёлтом.
Все ребята в отряде были заметно выше меня, и меня это несколько смущало. Зато они все были весёлые и добрые, кроме двух или трёх девочек, не задававших, впрочем, тона. Конечно, ребята посмеивались и над моим ростом, и над моей привычкой ходить босиком (кроме меня, так делал только один хорватский мальчик из девятилетних "Лис"), и над моей жадностью к еде, но как-то мягко, незло. Почти все дети здесь знали друг друга, приезжая уже несколько лет, но новичков не выталкивали. Напротив, старались скорее втянуть.
В каждом отряде были свои трубач, барабанщик, знаменосец, глашатай и художник. Глашатаем у нас был курчаво-белокурый мальчик по имени Тынек, но в августе он не приехал, и совет отряда (в который, в общем-то, входили все его ребята) назначил меня: умение орать я годы тренировала, распевая буйные песни с цыганятами с Вишнёвой, и голос у меня выработался крепкий, звонкий.
Хотя я почти всё время норовила отбиться и уединиться, в лагере мне отчаянно нравилось. Во-первых, четырёхразовое питание - я здорово окрепла и выросла в то лето, почти достигнув своих нынешних полутора метров. Во-вторых, на соревнованиях на меня никто не шипел, а все дружно скандировали: "Лиль-ка! Лиль-ка!", подбадривая. И странное дело
- наконец у меня стало получаться прибегать в эстафетах не последней. В-третьих, очень мне нравилось бродить по "лесным" участкам лагеря, там, где росли деревья и кусты. Конечно, туда постоянно заглядывали взрослые (на случай хулиганов и разврата), но лица их появлялись безмолвно, на доли секунды, и так же безмолвно исчезали, совсем не раздражая. Наконец, мне очень нравились вечерние посиделки у костра, когда мы жарили на прутиках оставленные с обеда или ужина кусочки хлеба или сосиски, рассказывали друг другу страшные и смешные истории, а главное, пели. Я всегда любила петь, но делать это мне было почти негде: в школе раз в неделю да когда случай подвернётся с цыганятами на улице. Пели мы и душевные народные песни, за которые одноклассники в городе обязательно бы меня засмеяли - но здесь они очень хорошо ложились на ночь, костёр и стрёкот сверчков - и модные, легкомысленные, и всякие марши юных следопытов. Пели от души, и нам откликались от других костров - а то мы сами подхватывали донёсшийся мотив.
Обычно мальчишески-короткие, за то лето мои волосы отросли до плеч и оказались не прямыми, а слегка волнистыми. Но стоило мне приехать домой, и мать быстро и жестоко отстригла серебристо-белые пряди. Я рыдала всю ночь.
Теперь в лагерях юных следопытов больше не жгут костров - не экологично. Интересно, чем они там вообще занимаются по вечерам?
Я поднимаюсь сначала с одним пакетом, потом с другим, заношу наверх лопату, пледы, палатку - до вечера нам ничего не понадобится. За это время огонь засыпает, и я подкидываю в него сначала тонкие хворостяные прутики, а потом и полешки. В этом нет никакой необходимости, но мне так хочется посидеть у костра…
Кристо заснул. Во сне его лицо - он всё старается держать его строгим и серьёзным - расслабляется, становится мягким, детским. Пробивающиеся волосы на мальчишески-пухлых щеках уже не выглядят щетиной - теперь кажется, что парнишка изгваздался то ли в муке, то ли в сахарной пудре. Наверное, если он отпустит усы, они будут светлее волос.
Я некоторое время просто сижу, обхватив колени, и смотрю, как прогорает костёр. Залив для верности угли, иду разведывать путь к реке. Во-первых, не стоит всё время возвращаться одной тропинкой, во-вторых, недурно уже открыть купальный сезон.
Бодву трудно назвать курортной речушкой. По ней очень хорошо видно, что городок - промышленно-добывающий. Вода бурая и на вид густая. Зато пляж с нашей стороны - замечательный, чистая трава, нет ни кустов, ни следов человеческого отдыха. Ну, понятное дело - сюда ещё добраться надо. Я, пока дошла, успела порвать майку на животе и оцарапаться. Лес давно не прореживали, он дик, лохмат и буен. Самое подходящее место для маленькой волчьей стаи.
К городу с пляжа можно пройти, только продолжая продираться через кусты и бурелом. Я решаю посидеть на солнышке часок, прежде, чем возвращаться.
Сама не поняла, как заснула.
Я просыпаюсь от того, что мне холодно и жёстко. Слишком холодно и слишком жёстко, так, что в первый момент мне кажется, что я - на лежаке в дворницкой и мне скоро пора идти в школу, и не хочется ужасно, потому что от холода закоченели все мышцы и вымерзли нервы, а значит, первое же движение отзовётся болью, и второе, и третье, и она не пройдёт до первой перемены, когда я прислонюсь к батарее под окном в рекреации. А встать надо - если я не встану сама, мать подымет меня тычком. Её не надо раздражать. А значит, просто необходимо сейчас сделать рывок, и почти с закрытыми глазами пройти в ванную, умыться ледяной водой - иначе не проснуться - сделать себе стакан прозрачного, почти несладкого чая, найти расчёску (а если далеко завалилась, за спиной у матери разодрать волосы зубцами вилки), влезть в дурацкий, слишком большой для меня коричневый школьный халат, в простывшие за ночь сапоги, из которых давно клочьями лезет вата, в мёрзлую куртку, навьючиться тяжёлым, зато старинным, настоящей кожи, ранцем и пойти туда, в темноту, словно в арктическую ночь без карты. Конечно, я знаю, как пройти и где повернуть, и знаю, что всё равно обязательно дойду до школы, но это какое-то умственное, абстрактное знание, а инстинкты мне кричат, что я иду в странное и опасное путешествие в никуда, и может оно закончиться в полынье или в желудке у моржа (почему-то я была уверена, что моржи едят людей). Механически, как робот, переставляя ноги, я бреду и бреду по заледенелой улице. Долго. Бесконечно. Десять минут.
Осознание того, кто я и где нахожусь, приходит только после неудачной попытки сделать рывок, вставая с лежака. Я открываю глаза и бессмысленно смотрю в чернильно-фиолетовую, полную мелких звёзд пустоту. Над Пшемыслем небо ночью какое-то розоватое, белёсое, и потому небо Эделеня сначала кажется ненастоящим. Я моргаю, но оно остаётся. Конечно - тут меньше фонарей и реклам.
Считается, что холод бодрит, но я не могу нормально пошевелить ни рукой, ни ногой; они слегка подрагивают, и всё. Получается только повернуть голову и посмотреть на лес. Он всё такой же дикий, лохматый и буйный, только теперь ещё и угрожающе чёрный. Спина ощущает неровности жёсткой и стылой почвы. Буду потом вся в синяках. Чёрт, ну почему так холодно? Май уже! Или это заморозки, а? Сожри меня многорогий, что мне стоило хоть чуть-чуть подремать в фуре утром? Нет, мне надо обязательно контролировать ситуацию, даже тогда, когда от этого контроля ничего не зависит. А теперь вот раскисла и встать не могу.
Я стараюсь не думать о том, что могу, например, двинуть кони от сочетания переохлаждения и сильно пониженного давления. И о том, что Кристо не сможет найти меня здесь. Но чёткое понимание этих двух фактов всё равно маячит где-то на краю сознания.
Надо просто как следует сосредоточиться и для начала перекатиться на живот. С живота вставать намного легче, чем со спины, потому что можно делать это в несколько этапов: сначала поднять плечи, потом встать на четвереньки, потом сесть на колени, потом встать на колени, и, наконец, принять полностью вертикальное положение. Да. Хороший план. Просто надо сосредоточиться и перевернуться на одном сильном движении.
Я закрываю глаза и пытаюсь мысленно разогреть, приготовить мышцы.
К сожалению, именно после сна "волки" плохо управляют своим телом. Но ведь мне от него много и не надо - просто перевернуться на живот.
Даже от одной мысли о движении мышцы начинают болеть.
Плохо. Так я начну паниковать, а это совсем лишнее.
Я пытаюсь представить себе пригоршню разноцветных пуговиц.