Плоских и выпуклых, с узором и без, блестящих и тусклых, на ножке и с дырочками. Белых, чёрных, алых, малиновых, синих, сиреневых, золотистых, перламутровых. На огромном листе белого картона я выкладываю круг из чёрных, белых и серых, от самой светлой к самой тёмной и назад. Внутри круга - квадрат. От пунцовых - к жёлтым, от жёлтых - к зелёным, от зелёных - к синим, от синих - к малиновым. Пуговицы в пригоршне не заканчиваются, они не закончатся, пока я не выложу свою мандалу. Я беру перламутровые и коричневые и выкладываю нитку первого узора…
Над моим ухом кто-то с коротким подвыванием лязгает челюстью. Я открываю глаза и вижу собачью морду. Ошейника нет - бродяжка. Она ловит мой взгляд и тут же отскакивает за пределы видимости. Опять коротко взвывает и взрыкивает. Фыркает. Я слышу, как она легко обегает меня, как втягивает носом воздух. Ей не нравится мой запах, но убегать она не спешит - чует мою слабость. Неужели нападёт? Даже эта мысль не даёт мне достаточно напрячься. Тело почти совсем меня не слышит. Собака взрыкивает и фыркает ещё несколько раз, то подбираясь совсем близко, то отскакивая. Скребёт землю когтями задних ног. И вдруг принимается громко и жутко завывать - как по покойнику. Сердце глухо ёкает. Я уговариваю себя: пока она воет, не может укусить - рот занят. Но страшно всё равно. Чёрт, да мне последний раз было так страшно, когда я валялась на полу после неудачной попытки заколоть Батори!
Белый картон. Пуговицы. Полная пригоршня пуговиц. Крошево, месиво, каша из пуговиц. Они шевелятся в моей ладони, как червячки.
Не спрашивай, по ком воют собаки. Дурная примета.
Мысленно отбросив пуговицы, принимаюсь считать от тысячи наоборот.
…восемьсот тридцать два, восемьсот тридцать один, восемьсот тридцать, восемьсот двадцать девять, восемьсот двадцать восемь, восемьсот двадцать семь…
Собака прекращает выть. Я слышу, как она мягко подходит ко мне со стороны головы. Потом вижу её морду. Собака скалится и тихо, угрожающе рычит. Я знаю, перед чем так рычат собаки, и моё дыхание сбивается.
Долгие, томительные, бесконечные секунды перед тем, как она впивается жёлтыми зубами в беспомощную мякоть моего лица, сминая хрящи носа, пропарывая щёку насквозь…
Смачный звук шлепка; собака взвизгивает и удирает, так и не коснувшись меня.
- Лиляна…
Надо мной нависает лицо моего кузена. Сейчас не видно, но я знаю, что глаза у него ярко-синие, как у ангелов на рождественских открытках. Я всхлипываю и улыбаюсь. Кристо берёт меня за руку:
- Ох, ты… Как лёд.
Придерживая меня под спиной и затылком, словно младенца, он помогает мне сесть и тут же садится за мной, прижимаясь к моей спине грудью и животом. Согнутые в коленях ноги греют мои бёдра, и от его тела тоже идёт умопомрачительное, замечательное, спасительное тепло. Ладони он кладёт мне на живот - они так жгут сквозь майку, что даже немного больно; я кладу руки поверх его пальцев, словно протягиваю к огню. Кажется, он специально повышает себе температуру, чтобы скорее меня согреть. Горячее дыхание опаляет мне левое ухо и щёку. Я снова всхлипываю, но только разок.
- Что вообще произошло? - спрашивает он тихо.
- Развезло на солнце. Случайно заснула, - мой голос исчезающе слаб. Он мне самой кажется ветром, потерявшимся в рогозе.
- Надо было поспать в фуре.
- Ага. Задним умом и я это сообразила.
- Повезло тебе, что псина завыла. Я бы ещё сто лет искал. А потом ещё сто лет прятался от гнева твоего Батори.
- Ничего себе, повезло! Я тут чуть не поседела!
- А я точно поседел. На мне просто не видно, но я крест могу целовать: поседел. Я ещё до заката проснулся, а сейчас уже скоро рассвет… Я даже след пытался взять, но его, видно, уже развеяло.
Мы сидим ещё немного. Потом Кристо заявляет, что я уже отогрелась. Я протестую: мне всё ещё холодно.
- Это тебя знобит.
Он поднимается и с некоторой натугой подхватывает меня на руки. Идёт к лесу и углубляется в него, продираясь между кустами; я прячу лицо от царапучих веток у него в плече. Судя по приглушённому шипению, Кристо и сам не прочь проделать подобный трюк, но, к сожалению, не имеет физической возможности.
На поляне он усаживает меня на землю, и я жалобно вскрикиваю: она ужасно холодная, к тому же на траве лежит роса.
- Где ты спрятала вещи? - спрашивает "волчок".
- Там… в дупле, в одной из центральных веток.
- Ясно.
Кузен исчезает в кроне дуба, оставив меня страдать от мокрых штанов и озноба; через некоторое время на землю шлёпаются оба пледа - всё ещё нераспакованные, палатка с насосом и почему-то банка маслин. Следом, немного пошуршав листвой, спрыгивает и Кристо. На одну упаковку с пледом он меня пересаживает, другую распечатывает и укутывает меня. Поит меня колой - она мне кажется отвратительно холодной, но я послушно глотаю. Возится с буреломом, разводит костёр. С банки маслин сдирает крышку и безжалостно высыпает чёрные ягоды прямо в траву; наполняет её водой из баллона и ставит возле костра. Г олова кружится, и я слежу за ним бессознательно, как сонный ребёнок следит за родственниками, перемещающимися по хатке. На какой-то миг у меня слипаются глаза, и почти сразу Кристо трясёт меня за плечо. Я открываю глаза, и у него в руках оказываются банка с водой, обёрнутая косынкой, и ложка. Он набирает из банки воды, пробует её и подносит к моим губам:
- Ну-ка… За маму…
Вода горячая, но не обжигающая. Я с наслаждением глотаю её, чувствуя, как разливается в животе тепло. Кристо подносит и подносит ложку за ложкой. Наконец он отставляет банку, и я снова закрываю глаза. Г олова плывёт, и я даже не хочу сопротивляться.
Кристо волочит меня куда-то. Я приподнимаю веки: он впихивает меня в уже установленную палатку. Я всё ещё запелёнута в плед. Кузен выпрямляет меня, укладывая; исчезает. Возвращается со вторым пледом, накрывает меня, исчезает опять. Вползает в палатку с бутылкой колы в руках. Я понимаю, что хочу в туалет, но ни за что в жизни в этом не признаюсь, и тут же снова засыпаю.
Оказывается, я уже забыла, как это - болеть. Совсем разучилась терпеть озноб, лихорадку, удушье, боли в мышцах. Вывихи и растяжения, ушибы и раны я переношу куда легче. Я всё время лежу, то сплю, то брежу. Мне всё время ужасно, до ломоты в суставах, холодно, но майка, джинсы и плед при этом влажные от моего пота. Кристо вытирает мне лицо и лоб очень мокрой косынкой, струйки воды стекают в уши, под голову, за шиворот; от прикосновения этой ледяной косынки я испытываю боль почти нестерпимую. Мне не хочется есть, только пить, но Кристо то и дело впихивает в меня то ломтик сыра, то кусочек банана, обещая принести горячего чая, если я проглочу их. Я послушно жую и глотаю, и жадно пью так приятно согревающий живот чай. По утрам он даёт мне колы и уходит куда-то в город; я целые сутки только и жду этого момента, чтобы, дрожа и шатаясь, крохотными и медленными шажками дойти сначала до ямки между корней, а потом обратно. Иногда приходит собака и воет у меня над головой или рычит, заглядывая мне в глаза. Я слабо рычу в ответ, открывая дёсны. Потом приходит Кристо и собака исчезает. Появляется брат, тонкий, костистый, в одних только шортах. Показывает мне шрамы от собачьих зубов на руках, на ноге, на боку. Они очень светлые, почти белые, а кожа у брата очень тёмная; негатив татуировки. Брат превращается в Кристо и засовывает мне в рот кусок разваренного куриного мяса. Я жую и глотаю, и получаю в награду чай. Локти и колени выворачивает наизнанку, грудь и горло забиты чем-то мерзким, мокрым, не дающим воздуху входить. Кажется, это вода из Бодвы - густая, бурая. Я задыхаюсь. Надзейка гладит моё горло и нашёптывает что-то на сербском или словенском. Длинные тёмные волосы слиплись от крови сосульками; она жалуется, что их не удаётся расчесать.
- Я их обрежу и пойду волонтёром в гумлагерь. Меня никто не узнает, кроме тебя, - говорит она. - Ты ведь узнаешь? Узнаешь?
Я киваю. От нашёптываний Надзейки на время пропадает мелкий, удушающий кашель, и я прошу её не уходить. Она качает головой - ей надо на войну.
Из горла у меня выходит какая-то горькая серая гадость, я кашляю и никак не могу выкашлять её всю, хотя стараюсь так, что сильно болит между рёбрами. Или я кашляю потому, что там болит?
Потом за мной приходит Луна. На ней огромная шаль из цветов жасмина, невесомая, кружевная.
- Танцуй, - прошу я её.
- Нет, теперь ты танцуй. Ты танцовщица!
- Я не могу встать, - шепчу я.
- Ну и дура!
Она смеётся, и я вижу, что на самом деле это Люция.
- Сколько я лежала? - спрашиваю я Кристо.
- Почти две недели.
Он кладёт руку мне на лоб. У него жёсткая ладонь, твёрдые тёплые пальцы.
- Жара больше нет. Хочешь поесть?
- Очень. И ещё переодеться. Я ужасно воняю.
- Я схожу в город, когда поешь. У нас на обед фасоль с чесноком, сыром и помидорами.
- Ты научился готовить?
- Нет, я купил консервы. Сейчас разогрею.
Он вылезает из палатки, а я вожусь, переходя в сидячее положение. Во рту - давно надоевший вкус колы. Волосы на голове - сплошная липкая масса, вроде нашлёпки из водорослей. Плед воняет; я замечаю рядом ещё один, в гораздо лучшем состоянии. Им, кажется, укрывался Кристо. Я заталкиваю свой в уголок неопрятным комком и закутываюсь в кузенов.
Снаружи долетает аппетитный запах. Мне так скручивает желудок в приступе голода, что чуть не выворачивает. Я подползаю ближе ко входу и почти сталкиваюсь с Кристо. В руке у него - миска с фасолью по-цыгански, из комковатой массы торчит пластмассовая ложка. Я перехватываю миску дрожащими руками. Первое мгновение мне кажется, что сейчас я наброшусь на еду, но потом я понимаю, что мне трудно даже жевать и глотать, а уж тем более втыкать ложку в фасоль, набирая очередную порцию. Минут пятнадцать я сосредоточенно ем, пока, наконец, не чувствую приятную сытость. Горка фасоли не уменьшилась и наполовину. Кристо быстро доедает оставшееся, ставит миску на землю и заливает водой.
- У тебя какой размер одежды? - спрашивает он.
- Сверху восемьдесят восемь, снизу девяносто четыре.
Он серьёзно кивает и опять исчезает. Я слышу, как он уходит с нашей поляны. Немного подождав, я выползаю из палатки. Снимаю всю одежду, поливаю её водой. Мокрой майкой тру кожу. Процесс получается трудоёмким, но жить с ощущением липкой плёнки на теле я не могу. Вытеревшись, я прикладываю голову к земле и переворачиваю баллон, выливая на неё остатки воды. К сожалению, волосы не становятся намного чище. Передохнув, я берусь за одежду и понимаю, что ни за что на свете не надену её снова. Тогда я сминаю всё в один комок и кладу сбоку от палатки, а сама забираюсь внутрь и заворачиваюсь в плед. Снова накатывает озноб, но теперь уже не отзывается в суставах. Я чувствую, что он временный и вообще почти прощальный.
Чем отвратительны хорошо воспитанные цыганские мальчики - их под страхом смертной казни нельзя заставить, и тем более - упросить купить женского белья. Хорошо, что я не попыталась сжечь то, что сняла с себя - а ведь мелькала такая мысль. Пришлось ещё раз засылать Кристо в город - за бруском крестьянского мыла - и устраивать постирушки. Сушила я бельё в чащобе, чтобы подобное неприличие не мозолило кузену глаза.
Зато он догадался взять сразу несколько маек и бриджей, а так же - благословенны его родители! - целую коробку влажных салфеток, какими вытирают кошачью шерсть. Я истратила половину этой коробки, но привела голову в порядок.
В Эделене, строго говоря, главной площади нет, хотя сам городок в списке Батори присутствует. Впрочем, загадку мы решили быстро, и в воскресенье в половину первого подходим к кафе "Данко Пишта" на одноименной улице (да, владельцы заведений в Эделене не очень-то стремятся к оригинальности). На этот раз у меня не получается вспомнить имя, но зато лицо я узнаю сразу: продолговатое, с коротким вздёрнутым носом и сильно выдающейся нижней губой.
Мы здороваемся, и вампир тут же начинает деловито подворачивать рукав. Я даже вскрикиваю:
- Нет!
- Нет? - строго переспрашивает он.
- Мы не голодны. Нам нужна помощь.
Упырь вынимает из пиджака бумажник.
- Да нет же!
- Нет?
- Нет. Нам надо помыться.
Растерянно мигает. Подзывает официанта и рассчитывается.
Живёт он гораздо шикарней Батори: в двухэтажном особнячке на краю города. Встречает нас там важная пожилая женщина в переднике. Видать, экономка. Она проводит нас с Кристо каждого к своей (!) ванной, выдаёт мне полотенце, халат и даже чистую губку. Я с наслаждением зависаю в горячущей ванне с пенной шапкой. Когда я выхожу, оказывается, что прошло уже три часа и Кристо с сумрачным видом сидит в гостиной внизу, листая какой-то журнал. Щёки у него цветут странными красными пятнами. Увидев меня, он тотчас встаёт - даже, скорее, вскакивает - хватает за руку и буквально волочит к выходу.
Уже почти у леса он говорит мне:
- Хорошо, что мы его кровь не ели.
- А что такое?
- Ещё каким-нибудь сифилисом бы заразились.
- У вампиров всякие трепонемы и бациллы в крови не выживают.
- Ну, всё равно… Гадко.
- Да что такое-то?
Кристо взглядывает на меня свирепо, и до меня вдруг доходит:
- Он к тебе приставал, что ли?
- Да.
- Ничего себе! Разворачиваемся.
- Зачем?
- Я отрублю ему ту руку, которой он тебя за задницу хватал. Вот крест могу целовать, отрублю и в рот ему засуну! Или даже с другой стороны пищевого тракта.
- Да не хватал он меня!
- Так чёрт же! Приставал или нет?!
- Он… на словах. Намекал всякое.
- И только-то?!
- Да, а что, недостаточно? Тебе было бы приятно съесть крови… гомосека?
- Между прочим, что-то из той колбасы, что лежит у нас на стоянке, сделано из крови гомосека.
Кристо встаёт столбом. Кровь резко отливает у него от лица.
- Как… почему?
- Потому что Ференц. Ты что, не слышал, когда я Люции говорила? Да и за Властимила этого я не поручусь, свечку не держала.
- Я не слышал. Я слишком был сосредоточен. Ну… на всякий случай. Вдруг засада или ещё что.
- Ага, вдруг Марийка рядышком к плечику прижимается. Не вздумай выкидывать колбасу. Там ещё на два раза осталось, а я пока не могу ехать дальше.
Я хотела пошутить, но по тому, как изменилось лицо кузена, понимаю, что угадала. Эти мне цыганские мальчики, а? Никогда ведь не знаешь, кушая хлеб, с кем провёл ночь пекарь - может, теперь на всякий случай от хлеба отказываться? Я, впрочем, решаю не шокировать Кристо этим замечанием, а тяну за руку дальше в лес. Я уже очень устала, мне надо поспать.
Чёрт его знает, как он нас выследил - то ли Кристо был недостаточно осторожен во время своих ежеутренних походов в город, то ли после посещения его усадьбы подсмотрел наш путь - но именно кровосос от Батори разбудил нас во вторник утром.
Честное слово, резко проснуться и увидеть парящее наверху в полутьме длинное бледное лицо - ощущение, близкое к кошмарному. Я и рта открыть не успеваю, как упырь хватает меня за голову, тянет её вверх, чуть не сворачивая мне шею, и принимается тыкать мне в губы - гусары, молчать! - крышкой термоса с горячим кофе. По счастью, не слишком горячим, но совершенно несладким и безо всякого намёка на сливки. Я чуть не захлёбываюсь, но всё же умудряюсь проглотить довольно много. Наконец, его рука отпускает мой затылок, и вампир склоняется теперь над моим кузеном, проделывая ту же операцию. Кристо яростно таращит глаза, булькает, но глотает.
- Ваша версия кофе в постель как-то очень брутальна, - с любопытством глядя на эту сцену, комментирую я. Г олос со сна хрипловат. - Что случилось?
- Вам надо срочно уезжать. Уже около часа как в город приехала группа из восемнадцати вампиров враждебных нам семей. Я больше, чем уверен, что их кто-то навёл.
- Что за… Как это могло быть? Даже если нашу сладкую парочку вычислили - никто не знал, что мы едем в Эделень. Водитель фуры нас высадил совсем в другом месте, мы пешком дошли. Сами мы не пользуемся мобильными, не выходим в интернет…
Кристо захлёбывается по-настоящему. Упырь мгновенно переворачивает его лицом вниз, пристраивая под живот тощее колено. Кузен спешно откашливается и задушено требует:
- Ты! Отпусти меня немедленно!
Не меняясь в лице, кровосос убирает колено, и "волчок" плюхается обратно на пол палатки.
- Кристо?
- Что?
- Кристо, ты покупал мобильный телефон?!
- Нет! Я.
- С кем-то связывался через интернет, да? С родственниками в Кутной Горе?
- Я не знал…
- Какого чёрта! Ты и не должен был знать, ты должен был подумать головой! Головой, сожри тебя многорогий!
- Да я и не думал с ними сначала связываться, меня Марийка уговорила!
Я вдыхаю, считаю до десяти и выдыхаю.
- С самого начала, пожалуйста.
- Я переписывался с Марийкой.
- Всё это время?
- Да. Она же не могла сдать нас!
- Зато смогла дать тебе очень умный совет. Ну-ка, озвучь его заинтересованным лицам!
- Она меня убедила… что наши волнуются. Я написал мачехе. Но я не писал, в каком мы городе, крест могу целовать!
- Кристо, ты не дурак, ты идиот!!!
Я, наконец, могу нормально сесть.
- Ты вообще слышал о такой вещи, как ай-пи?! Тебя отследили, понимаешь? Просто отследили. Как по штемпелю на конверте узнают, из какого города было отправлено письмо, так по твоему ай-пи узнали, где мы прячемся!
Упырь прерывает меня.
- Коль скоро вы в состоянии встать и идти, я бы предложил вам пройти к моему катеру.
- Но он-то ещё не может встать!
- Неважно, одного "волка" я смогу отнести на руках.
- Не трогай меня, ты!.. - Кристо чуть не взрывается от ярости. Он неуклюже возится, пытаясь сесть.
- Надо взять вещи, еду…
- Нельзя терять времени. Очень скоро найдутся горожане, которые знают о том, что вы ночуете в этом лесу. Город мал, о паре молодых туристов говорят уже давно. Я дам вам деньги. Возьмите запас крови, если у вас есть.
Я выуживаю из угла палатки кишочку с колбасой и куртки с документами в карманах и бодро ползу наружу. Там мне удаётся встать и отойти к кострищу. Вскоре из-за полога на четвереньках, тощим задом вперёд, вылезает упырь. За собой он за ноги волочит Кристо - тот слабо подёргивается. Оказавшись на воле, кузен вдруг ощущает прилив сил и выдирается из развратного пожатия упырских рук. Лицо его покрыто красными пятнами.
- Я могу идти сам, - шипит он. Вампир остаётся невозмутим:
- Отлично. Следуйте за мной.
Кровосос идёт впереди, прямой, ломкий в движениях; он любезно придерживает ветки. Я перехватываю их, а потом отпускаю, и они лупят по Кристо. Дурак, какой же дурак!