- Одним из царств Древней Индии правил безжалостный царь Ашока. Чтобы стать царём, он убил своего брата, наследника трона, но этого ему было мало. Он хотел стать императором и получить в свою власть всю Индию. Он покорял в войнах царство за царством, пока не пришёл черёд маленькой процветающей Калинги. Безжалостный Ашока разбил одно войско Калинги, и другое войско, а третьего не было, и армия Ашоки уже подступала к столице. Тогда собрались все жители столицы и стали думать, что делать: воинов почти не осталось. Один старик сказал: "Я всё ещё могу поднять меч". И его юная дочь сказала: "А я уже могу поднять меч". И её маленький брат сказал: "А я могу удержать кинжал". И рано утром армию Ашоки встретило третье войско Калинги, и стояло оно твёрдо, и билось насмерть, но было полностью разбито. После боя, пока воины Ашоки собирали раненых и убитых, император вышел на поле, и увидел, что земля красная. И ещё он увидел тысячи мёртвых и умирающих - детей, женщин и старцев. Он бродил и бродил между ними, пока не увидел того, кто вёл их в бой - принца Калинги, такого юного, что у него ещё не появилось волос на щеках. Принц отважно смотрел в глаза Ашоке, восседая на колеснице. Когда император подошёл ближе, он увидел, что мальчик мёртв, и тело его пригвождено стрелами. И тогда Ашока обещал, что никогда больше не развяжет войны, и что все его подданные будут одинаково счастливы под его правлением и равны перед его законом. И Индия процвела под рукой его, и жила в мире и довольстве… Вот точно так же однажды и я огляделся, и увидел, что моё поле усеяно трупами. Только в руках этих женщин и детей нет оружия. И я понял… что однажды сделаю так, что люди перестанут убивать друг друга.
- Став императором?
- Да. Это в некотором роде традиция нашего рода. Вспомните, величайшим и добрейшим из правителей земли Польской был…
- Стефан Баторий, да. Иштван Батори.
- Иштван Батори. И он был не единственным из Батори, славным своим правлением. Я надеюсь стать ничуть не хуже.
- Это правда, что во время обряда мне придётся умереть?
- Не умереть, а пройти через смерть. Это немного другое. Собственно, именно для таких, как вы и я, в этом нет ничего необычного. Ведь и вампиры, и "волки" проходят через смерть, чтобы стать такими, какие они есть.
- Я не проходила через смерть. Я такой родилась.
- Лили… все "волки" в подростковом возрасте… проходят через особый период. Они начинают странно, беспокойно себя вести. Пытаются покончить жизнь самоубийством. Очень важно, чтобы в этот момент рядом был кто-нибудь, кто знает, в чём дело. Поскольку… когда "волчонку" удастся убить себя, ему в рот нужно влить человеческую или "волчью" кровь. Иначе он не вернётся. Умрёт. Если же он получит кровь… он перенесёт тяжёлую болезнь, но останется среди живых. И после этого ему будет необходима уже кровь вампиров.
- Но я никогда себя не убивала.
- Этого не может быть, Лили. Вы могли забыть… пожелать забыть. Но в возрасте шестнадцати-семнадцати лет вы тяжело болели. А перед этим - убили себя. И кто-то дал вам своей крови. Обычно это делает наставник.
- Нет, я…
- Подумайте, Лили. Вы болели в этом возрасте?
- Воспалением лёгких, в семнадцать лет. Но я не…
Мои пальцы впиваются в скатерть, в столешницу, белея от напряжения. Мне вдруг становится трудно дышать.
Вода в моих лёгких… бурая, гнилая вода… не Бодвы. Сана - реки Пшемысля. Я содрогаюсь от холода, некогда проникшего в мой желудок и бронхи.
- Лили? Вам нехорошо?
- Это он мне велел забыть…
- Кто?
- Мой брат. Я пила его кровь. О Господи…
Я задыхаюсь, то ли от слёз, то ли от памяти о мерзких, бурых водах Сана.
- Тихо, тихо, - шепчет мне на ухо Батори. Он обнимает меня, прижимая к тёплой груди. - Тихо, Лили… что вы. Всё хорошо. Тихо…
Официант, вошедший с горячим, кидает на меня короткий, но выразительный взгляд. Я отворачиваюсь, пряча мокрое лицо в рубашке вампира. Но, как только мы остаёмся одни, отодвигаюсь:
- Это поэтому "волчата"… не доживают?
- Да, Лили. И об этом не принято беспокоиться… у вампиров. Я же считаю такой подход преступным. Преступным! Каждый из моей семьи, кто стал отцом "волчонка", следит за его судьбой и вовремя сообщает ему, что он есть.
- А вы? У вас есть… такие дети?
Впервые я вижу, чтобы Батори смешался. Медленно, словно взвешивая каждое слово, он говорит:
- С тех пор, как я понял… что хочу следовать путём Ашоки, я следил, чтобы мои женщины никогда не имели цыганской крови в ближайших семи коленах. Обычно это нетрудно вычислить… цыганская кровь сильна… и бюрократия позволяет отследить генеалогию. Но однажды я ошибся. По всем бумагам эта женщина была польской дворянкой чистейшей воды. И в её лице не было ни следа южной крови. Совершенное балтийское лицо. Но, видимо жёны не всегда рожают от своих мужей, а северная кровь иногда одолевает южную. Та женщина забеременела от меня.
Я чувствую, как кровь отливает от моих щёк. Мой голос слаб, когда я задаю вопрос.
- Вы… мой… отец?
Батори поднимает на меня взгляд, и его лицо искажается. Теперь холодеют не только мои щёки - само сердце словно обдаёт морозом.
- Вы… мой… отец?!
- Лили, - шепчет он. - Моя Лили… если бы вы только знали…
Он набирает воздуха в грудь.
- Если бы вы только знали, какое искушение было сейчас ответить: да. Но это не так, Лили. Моя дочь умерла в шестнадцать лет. Потому что рядом не было никого, кто знал бы, что она такое. И я узнал… только случайно, уже после её смерти. Лили… чему вы… улыбаетесь? Я не понимаю.
- Простите. Бога ради… это нервное, - я прячу лицо в руках; из моего горла вырывается странный звук, то ли короткое рыдание, то ли рык. - Простите. Мои соболезнования.
- Ничего. Это было уже восемь лет назад. Она была примерно вашего возраста…
Я слышу, как вампир наливает себе шампанское. Прошу, не отнимая рук:
- Мне тоже, пожалуйста.
Он наливает и мне. Я беру бокал и осушаю его так, без тоста - и почти без вкуса.
- Вы знаете, я же приготовил вам подарок, - Батори лезет в карман и достаёт обитую бархатом коробочку.
- Только не серьги моей бабушки! Я не хочу их получать на каждый праздник.
- Тогда вам придётся подождать, пока я сбегаю в магазин, - слабо улыбается вампир, но протягивает коробочку мне. В ней лежит маленький серебряный кулон на тонкой цепочке: плоский цветок лилии. Лепестки покрыты белой эмалью. Пестик и тычинки, крохотные прожилки искусно выполнены из серебра.
- Спасибо. Это очень мило.
Я немного вожусь с застёжкой, надевая кулон на шею. Поправляю волосы.
- С чёрным очень хорошо, - одобряет Батори. От того, что он сидит так близко, у меня кружится голова.
Или от двух бокалов шампанского. Я совершенно не умею пить.
И уж совсем не знаю, почему, но я его спрашиваю:
- Можно… я вас поцелую? В губы. Один раз.
Второй раз - да, точно, второй раз в жизни я вижу растерянного Ловаша Батори.
- Лили… я не уверен, что это будет правильно.
- Это просто поцелуй. И никто не узнает. А цыганам главное, чтобы всё было тихо.
- Да, но… я имел в виду… у вас же есть Кристо.
- При чём тут мой "волчонок"?
- Он не говорил вам?
- Говорил что?
Батори раздумывает.
- Когда увидите его… спросите, почему он просил вас пока не ехать в Кутну Гору. Это не то, о чём вам должен сказать кто-то ещё.
- Я спрошу. Батори… Ловаш. Сейчас я спрашиваю вас. Можно… я вас поцелую? Подождите! Я вам обещаю… клянусь… если вы согласитесь… я буду участвовать в вашем обряде.
- Но… один раз?
- Да. Просто один поцелуй. Настоящий. В губы.
- Хорошо.
Он смотрит на меня, ожидая, когда я возьму то, что попросила - но я просто парализована его согласием. Я не могу пошевелиться, только гляжу в ответ. Проходит не меньше минуты, пока он понимает, что со мной происходит. Тогда он притягивает меня к себе, обнимая, и касается моих губ своими. Мягко, нежно; потом крепче, уверенней - да, так мне нравится больше, и я нахожу смелость ответить. И его губы, и его руки, и его тело - очень тёплые, почти горячие. От этого жара голова кружится ещё сильнее; я чувствую, как кровь приливает к лицу. Рот и язык Батори отдают шампанским. В отличие от Кристо, изображавшего поцелуй в переулке, он не гладит меня. Но его руки и пальцы сжимают меня то крепче, то мягче, и мне это очень, очень нравится. Чёрт, мне это не просто нравится - я схожу с ума, меня колотит! Поцелуй длится долго, очень долго - но увы мне, не бесконечно. Батори отстраняется от меня. Мой первый порыв - прижаться к нему, обнять его. Но мне удаётся сдержать себя.
- Наверное, мне лучше пересесть… А вам - поесть, - говорит вампир и действительно возвращается на свой диванчик. Теперь мы снова разделены столом. Мне неловко, и я вижу, что ему тоже. Он касается согнутыми пальцами губ, словно хочет вытереть их и не решается, и смотрит на меня… нет смысла себя обманывать - он смотрит на меня с жалостью. Я утыкаюсь в тарелку с уже почти холодным жарким.
- Я должен уехать. Сегодня в десять у меня поезд. Но мы увидимся. Незадолго до равноденствия.
- Хорошо.
- Не стесняйтесь пользоваться моей… сетью. Пожалуйста.
- Хорошо.
- И… давайте я сразу дам деньги, - Батори вытягивает бумажник, вынимает несколько крупных купюр.
Я зажимаю их в ладони, не зная, куда положить. Подумав, затыкаю за лямку бюстгальтера. Не в туфлю же совать…
- Вы даже оружия с собой не взяли?
- Если бы я оказалась одна против группы - не было бы смысла.
- В таком случае я прошу вас не ходить одной.
- Хорошо.
Мой праздничный ужин заканчивается в молчании. Батори вызывает мне такси, но я выхожу немного раньше, чем надо. Оказывается, после шампанского меня сильно укачивает.
Когда я открываю дверь в номер, то обнаруживаю, что Кристо не спит. И он очень зол. Кузен сидит на диване, скрестив руки на груди, и сверлит меня взглядом.
- Ммм, я немного пьяна, - признаюсь я. - Но это просто шампанское. В честь моего дня рождения. И я принесла деньги.
Я кидаю свёрток из банкнот на диван рядом с Кристо.
- Это как-то связано с тем, что от тебя пахнет мужским одеколоном и… самкой? - мне кажется, или он с языка скусил совсем другое слово, более кинологическое?
- Это не мужской, это одеколон Батори.
- Ты оставила меня здесь одного, спящего, чтобы пойти развлекаться с Батори? Я уже недостоин присутствовать на твоих праздниках, да? И недостоин находиться в безопасности?
Да, у него действительно есть повод злиться на меня.
- Извини.
Я иду в ванную, чтобы выполоскать рот после поездки. Когда я возвращаюсь, кузен сидит в прежней позе. Деньги валяются рядом с ним - не похоже, чтобы он их попробовал хотя бы пересчитать.
- Если ты настроен поговорить…
- Настроен.
- … то у меня к тебе есть вопрос. Почему нам нельзя ехать в Кутну Гору?
Ого! Кажется, у меня сегодня день растерянных мужчин. Сердитая поза Кристо расползается, как намокшая газетная бумага. Он наклоняется, оперевшись локтями на колени, сцепляет руки и пристально на них смотрит, будто проверяет - крепко ли? В результате мне приходится созерцать его белобрысую макушку.
- Лилян… Помнишь, ты, когда мы под дождь попали, говорила, что семья найдёт тебе в мужья какого-нибудь убогого? - собравшись то ли с духом, то ли с мыслями, спрашивает Кристо.
- Хочешь сказать, мне уже кого-то нашли?!
- В общем, да. Меня.
Чёрт. Мне надо присесть. Я делаю несколько неверных шагов к кровати и падаю на неё.
- Так. Хм… Не можешь мне налить вина?
- Да. Сейчас.
Он двигается чуть торопливей, чем обычно; вынимает из бара бутылку, стакан. Слегка разбавляет вино минералкой - из красного оно превращается в розовое. Можно подумать, такая я пьяная стану со стакана чистого вина.
- Спасибо.
Я пью кислую, чуть пузырящуюся жидкость, пытаясь собраться с мыслями.
- Так… можно с самого начала?
- А что считать началом?
- Ну… например, почему я последняя, кто об этом узнаёт. Даже Батори - и тот в курсе. Но не я.
- А он откуда?
- Видимо, кто-то из "волков" его семьи тоже знал. Вопрос не в этом. Почему ты мне сразу не сказал?
- Сначала я думал, что ты знаешь. Это казалось таким очевидным. Помнишь, мы с тобой танцевали на Пасху? Так танцуют только помолвленные. Если, конечно, не на сцене.
Я вспомнила хихикающих Илонку и Патрину.
- Но ведь и брат с сестрой могут…
- Могут, но… в общем, все это восприняли именно как танец жениха и невесты. А потом я понял, что ты ничего не знаешь. Потому что ты со мной говорила не как с будущим мужем. Просто как с "волчонком".
- А почему ничего не сказал?
- Мне показалось, что тебе это не понравится.
- Да уж.
Я пытаюсь отхлебнуть ещё вина, но обнаруживаю, что оно закончилось.
- И когда нас успели… сговорить? Я в Кутной Г оре два раза в жизни была.
- Когда мне было девять лет.
- Что?! Моя мать не стала бы…
- Твой брат.
- Пеко?! Мне нужно ещё вина.
- Да. Сейчас.
Пока Кристо наполняет мой бокал, я пытаюсь подумать что-нибудь умное. Что-нибудь умнее, чем просто "Пеко?!". Когда Кристо было девять, мне было тринадцать, а Пеко - двадцать один. Ну да, взрослый уже - с учётом того, что моя мать не общалась с роднёй в Кутной Г оре, единственный взрослый из моих близких родственников, с цыганской точки зрения.
- Так он что, был знаком с твоим отцом?
- Ещё как. Отец каждое лето ездил в Куттенберг, как и твой брат. Они много общались, с тех пор, как Пеко помог упокоить вашего с ним отца.
- Как это помог?!
- Моему отцу была нужна помощь. Он попросил Пеко.
- Да ведь ему всего семь лет было!
- Да. Но он был крепкий парнишка. Я не знаю всех подробностей, но в процессе дядя Джура, то есть ваш отец, сильно укусил его, так что даже пришивать мясо пришлось. Так Пеко и слезы не проронил.
Я вспомнила шрамы на коже брата. Один из них, оказывается, был не от собачьих зубов.
Неудивительно, что он всегда был такой странный.
- Отец опекал твоего брата. Много проводил с ним времени. Я думаю, отец и рассказал Пеко всё то, чему он тебя потом научил. И я точно знаю, что твой брат несколько раз помогал отцу в охоте.
- И они решили закрепить свою дружбу сговором.
- Да.
- То есть, ты всегда знал, что однажды женишься на мне?
- Да.
- Но ведь ты меня никогда не видел.
- Пеко передавал фотографии.
- И ты младше меня.
- Только на четыре года. Это обычное дело. Знаешь, как говорят - молодой муж ласковей.
- Да уж. Ты знаешь, твой покойный отец, мир его праху, был шибанутый. Попросить семилетнего мальчика упокоить собственного отца. В голове не умещается.
- Ему нужна была помощь. А твой брат уже привык общаться с упырём. Это в любом случае действует на сознание.
- Интересные соображения. Чёрт, у меня не укладывается в голове! Почему мой брат мне никогда ничего не говорил?!
- Я не знаю.
- Налей мне ещё вина.
- Может быть, хватит?
- Я всего лишь праздную свой день рождения. Это тоже безнравственно?
- Нет.
Кристо забирает мой стакан и вновь отходит к бару.
- Значит, если мы появимся в Кутной Г оре, нас поженят?
- Думаю, они ожидали, что мы через месяц-другой приедем. С простынёй.
- Святая ж Мать! - я принимаю стакан и тут же делаю глоток. Гадость какая. - И что ты намерен с этим делать?
- С чем?
- Со мной.
Кристо говорит, тщательно подбирая слова:
- Я не хотел бы, чтобы это было против твоей воли. Особенно если тебе нравится кто-то другой… Но если помолвка будет расторгнута, моя мачеха будет очень огорчена. И молва пойдёт. Ей это будет тяжело. Я бы хотел жениться на тебе.
Очень романтично, детка.
- А как же Марийка?
- Я перестал с ней общаться. После того, как тот верзила чуть не… - Кристо запинается, и я подсказываю:
- Чуть не изнасиловал меня.
- Да.
- И ты тут же, из чувства долга, поставил крест на своей любви. Очень большое и светлое, должно быть, было чувство. Особенно учитывая ещё и Язмин.
Он смотрит угрюмо, но молчит. Лишь когда я допиваю вино, произносит:
- Тебе это тоже хорошо. Ты же сама говорила: у других, мол, раз-два и свадьба.
- Я говорила не "раз-два", а "любовь-морковь". Любовь, понимаешь?
- Любовь всегда можно найти. А свадьба сама по себе. Во-первых, после неё уже не надо беспокоиться о девственности. Во-вторых, если что-то не сложилось, через год можно развестись. И сойтись с тем, кто тебе нравится. В-третьих, обычные цыгане относятся к тебе лучше. Потому что ты для них понятней, если в твоей жизни есть что-то привычное, такое же, как у них.
- Помолчи. Меня сейчас стошнит.
- Это от вина.
- Нет. Это от жизни.
Кристо отходит к дивану. Подбирает деньги.
- Я схожу в магазин.
Да хоть к ежам лесным. К дьяволу на его тринадцать рогов.
Мне хочется кинуть стаканом в стену, но я аккуратно ставлю его на барную стойку, когда за моим наречённым (моим, но не мной!) закрывается дверь. О да, я знала, что с возрастом узнаёшь много нового, но представляла себе это процесс более плавным. А не так: исполнилось тебе двадцать три года, и ты - раз! - узнаёшь, что когда-то пережила смерть, два! - что ты с тринадцати лет просватана, три! - что твой подопечный, мальчишка, которого ты шпыняешь, давно готовится шпынять тебя и постоянно, как теперь уже ясно, примеряет на себя роль твоего мужа и господина. Я вспоминаю, как в Эделене Кристо кинул мне: "Приготовь обед". Да, это были интонации, с какими цыган обращается к жене. И они прорывались постоянно. Надо было быть дурочкой, чтобы принять их за подростковый гонор.
Он говорил о том, что мне даст свадьба. И умолчал о том, что мне будет за отказ от неё. Вероятней всего, обе семьи почувствуют себя оскорблёнными, и я лишусь поддержки цыган. Даже ещё незнакомых - новости в цыганском мире распространяются быстро. Лишусь не только помощи - которую получала, оказывается, ещё даже не зная об этом - лишусь и праздников в кругу большой, шумной, дружной семьи. Утренней переклички из распахнутых окон. Танцев в фойе. Пасхального хлеба. Всего, что сделало меня счастливой в двадцать два года.
Или нет. Возможно, сначала семья предпримет ещё две-три попытки. Мало ли одиноких "волков" или цыган-вдовцов с детьми на руках. ("Вообще-то мало," услужливо подсказывает внутренний голос).
У меня даже голова болит от всех мыслей. Может быть, мне просто отложить эту проблему на потом? Собственно, Кристо так и делал последние полгода. Просто не заглядывать к родственникам. А там как-нибудь само решится. Например, найдёт себе Кристо новую Марийку, да и женится украдкой. И тогда все меня же будут жалеть. Нужно просто немного времени, чтобы всё само собой утряслось.
И в любом случае, мне ещё два месяца необходимо сохранять свою девственность. За это время может случиться много всего.