Я кивнул, хотя особой уверенности не испытывал. Королева, конечно, женщина умная, но все-таки - ситуация не сказать чтобы ординарная. С другой стороны, ну не казнит же она Андрэ? Нет, ну серьезно - ведь не казнит же?
А мне надо спешить…
Правда, пока непонятно, как отправляться в путешествие. Дороги, и без того почти по всей Европе скверные, до весны останутся под снегом. А весной превратятся в сплошное болото. Конечно, многих путешественников это не останавливает, и даже купеческие караваны продолжают передвигаться зимой, сменив телеги на сани. Но каждая пройденная зимой миля стоит пяти летних. Надо ли отправляться в Скандинавию прямо сейчас или подождать месяца два? Мы прибудем в Бублинг к середине февраля, а к середине апреля дороги уже просохнут достаточно, чтобы лошадь не проваливалась в них хотя бы по бабки. Двигаться я смогу быстрее, но примерно месяц все-таки потеряю. А в моем положении даже один месяц может обойтись дорого. Вот и считай, выискивай выгоду, словно ты не гордый ландскнехт, а какой-то приказчик.
Впрочем, загонять Иголку ради одного-двух дней я тоже не собирался. Потому, заметив через некоторое время небольшой город чуть в стороне от главной дороги, направил лошадь туда, хотя солнце еще только клонилось к закату. Ничего - спокойный отдых в тепле и уюте трактира стоит лишнего десятка миль.
Как оказалось, решение это было даже более верным, чем я предполагал: не успели мы с Андрэ занять отведенную нам комнату, как за окнами потемнело и повалил снег. Будь мы на улице, испытали бы на себе все прелести поездки сквозь метель. А так мы спокойно распаковали вещи, потом спустились вниз и плотно отобедали, после чего с удобством расположились рядом с камином, наслаждаясь теплом и музыкой, которую извлекал из испанской гитары бродячий музыкант. Мелодии были довольно простые, да и играл музыкант не сказать что очень искусно, но непогода, бушевавшая за стенами трактира, великолепно дополняла музыку. Я давно - еще новобранцем - заметил, что даже тонкие стены палаток либо просто костер, собиравший вокруг себя солдат, этот своеобразный островок безопасности и спокойствия во враждебном мире, придавал особый вкус нехитрой музыке примитивных инструментов, пошлым солдатским байкам и самым бородатым анекдотам. Трактирный музыкант то ли не хотел, то ли не умел петь, но вскоре кто-то из посетителей стал подпевать гитаре, причем довольно хорошим голосом и, главное, от души. Даже я, несмотря на некоторый снобизм по отношению к такой простой музыке - от дворянского воспитания никуда не денешься! - поддался очарованию вечера и слегка покачивался и притоптывал в такт музыке. Пока не заметил, что Андрэ удивленно таращится на меня, да и взгляды остальных гостей постоялого двора обращены в мою сторону. От первой мысли меня охватил озноб - либо шляпа съехала на затылок, либо сбился платок, которым я по самые глаза замотал морду. Но во взглядах, направленных на меня, не было страха, который обычно вызывал мой теперешний облик. Скорее это было… удивление? Уважение?
- Ну чего случилось? - шепотом спросил я у Андрэ, стоило очередной песне закончиться.
- А? Ну… дык это… господин капитан… - в своей обычной манере "пояснил" Андрэ.
Тут его бормотание было прервано - из дальнего угла к нам подошли три человека, привлекшие мое внимание еще в тот момент, когда мы договаривались о комнате с хозяином трактира. Тогда, окинув внимательным взглядом общий зал, я сразу отметил троицу в темном углу, одетую гораздо лучше остальных посетителей. Но не одежда в первую очередь привлекла мое внимание, а оружие. У большинства посетителей - в массе своей торговцев средней руки и их слуг - при себе имелись разве что дубинки, сложенные в углу у выхода из зала. Но эти парни были вооружены короткими мечами, которые они вопреки правилам приличия не оставили у входа, а положили рядом с собой на лавки. Нетрудно было догадаться, что люди это жизнью битые - либо наемники, либо, что более вероятно, разбойники. У меня даже мелькнула мысль, не поискать ли ночлег в другом месте, но тут как раз началась метель, и уйти в такую непогоду из трактира означало бы как раз привлечь ненужное внимание. Оставалось надеяться, что наши с Андрэ скромные персоны не заинтересуют постояльцев.
Как выяснилось, я ошибся.
Заинтересовали.
Я медленно поднял взгляд на того из разбойников - сейчас я уже не сомневался в роде его занятий, - что стоял в середине, прикидывая, как поступить. Можно было сдернуть шляпу, воспользоваться возникшей паникой и попытаться улизнуть. Но вся наша поклажа осталась в комнате, да и не факт, что люди, привыкшие рисковать жизнью, испугаются говорящего кота. На Андрэ надежды мало - он станет драться, только если уж совсем припрет..
- Эй, карлик!
Эх! И что мне в комнате не сиделось?!
- Здоров ты петь! Всю душу перевернул, в натуре! Держи вот от нас с братанами!
Я машинально поймал монетку и тупо уставился на нее. Талер. Если бы не платок, челюсть у меня отвисла бы, пожалуй, до самого пола. Разбойник довольно хрюкнул.
- А то! Не сомневайся - полновесный серебряный. Атаман Крутолоб понимание имеет, менестрелей и прочую культуру завсегда уважает. А вот знаешь эту… как ее… про малютку-воровку? Еще талер получишь.
Не успел я ответить - впрочем, еще бы успеть, у меня в тот момент от изумления приключилось что-то вроде временного расслабления мозгов, - как какой-то голос бодро ответил атаману:
- Кто же ее не знает? Эй, дружище, сыграй - награда пополам.
Гитарист охотно принялся перебирать струны, и откуда-то раздался все тот же хрипловатый голос, повествующий о тяжелой судьбе малютки, которую жизнь заставила стать воровкой. Воровку, само собой, поймали, и суровый судья приговорил ее к повешению, а когда тело несчастной уже болталось на веревке, узнал свою потерянную дочь по родимому пятну. Народная поэзия не знает пощады, и безжалостный судья убил себя на могиле дочери. За этой песней последовала не менее душещипательная история про молодого разбойника, по неопытности попавшего в опасную трясину и которого теперь напрасно ждет домой мама. Разбойники были в восторге. Впрочем, как ни странно, и прочие посетители - коим по здравом размышлении вся эта разбойничья романтика должна была быть совершенно чужда - тоже. А песенку про разбойницу по кличке Мурка, которая влюбилась в начальника городской стражи и сдала тому всю банду, за что в конце концов и получила кистенем по голове, меня заставили спеть раз пять. Меня?!
К этому моменту я уже окончательно перестал понимать, что происходит. В том, что пою точно не я, у меня сомнений не было. В числе прочих талантов, коими меня щедро обделила природа, числятся также слух и голос. Добрая моя матушка, как и большинство благородных дам обученная музыке, потратила много месяцев впустую, пытаясь привить мне хотя бы минимальные навыки музицирования. Увы, тексты гимнов и баллад я в итоге ее стараний выучил, и в изрядном количестве, но исполнял их все - как утверждают - на один мотив. Причем мотив никому не известный и очень неприятный. Батюшка мой, будучи отчасти склонен к черному юмору, заметил как-то, что наш замок может не опасаться врагов. Достаточно установить на городской стене клавесин, усадить за него меня и попросить исполнить что-нибудь - осаду немедленно снимут. Главное при этом, как утверждал отец, не позволять мне еще и петь, ибо даже к врагу не следует относиться с подобной жестокостью. Это, разумеется, было преувеличением, но не слишком сильным. Голос мой, в детстве звучавший неприятно пронзительным дискантом, с возрастом превратился в скрипучий баритон, ничуть не став от этого музыкальнее.
Тем не менее песня доносилась из того самого места, где сидел я. И даже, кажется, из того места, где находилась моя голова. Если бы не полная уверенность, что под платком мой рот остается закрытым (и даже клыки стиснуты), я бы и сам, пожалуй, засомневался - мало ли какие чудеса на свете случаются?
Наконец слушатели устали, разбойники, убедившись, что метель затихла, убрались по своим криминальным делам, предварительно одарив щедрой рукой меня и музыканта талерами, и мы с Андрэ смогли вернуться в свой номер. Меня уже некоторое время мучила догадка, которую я не преминул проверить, едва мы вошли в комнату и закрыли дверь.
- Так. Как тебя там? Хосе Альфонсо! Какого дьявола ты вытворяешь?
- А что? По-моему, неплохо получилось!
- Иезус Мария! Значит, это все-таки ты!
- В твоих словах я слышу сожаленье. Ужель ты злишься из-за выступленья?
- А что, мне радоваться надо? - взбеленился я. - Ну как же! Потешил трех висельников и кучку торгашей песенками самого низшего пошиба! Завоевал дешевую популярность! И ты еще называешь себя поэтом?!
- Быть снобом - популярная игра, и популярною она была всегда. Но мудреца для снобов приговор таков: нелепая игра - удел для дураков.
- Ладно, я с тобой о поэзии спорить не собираюсь, - отрезал я. - Но больше так не делай! Я выглядел полным идиотом! А если бы они догадались? Меня уже один раз приняли за колдуна и хотели сжечь, а во второй раз объявили демоном и почти сожгли, даже шерсть на хвосте подпалили. Что-то мне подсказывает, что в третий раз я так легко не отделаюсь.
Дух хмыкнул.
- Тому, кто обречен на встречу с палачом, и встретить шторм на утлой лодке будет нипочем.
- Ну уж нет. Я не верю в судьбу. Это хорошая отговорка для лентяев и трусов - можно ничего не делать, ссылаясь на судьбу, рок, Божью волю. А по мне, так Божья воля - биться до последней возможности. А потом - еще немного сверх того.
- Правильно, господин капитан! - с воодушевлением в голосе поддержал меня Андрэ. - Мне вот Анна тоже частенько говорит: зачем ты себе еще отбивных накладываешь, в тебя же больше не лезет! Но я продолжаю есть до последней возможности! А потом - еще немного сверх того!
- Спасибо, Андрэ! - сквозь зубы прошипел я, слушая бесплотное хихиканье духа. - Хорошо, дух, оставим пафос. Просто не делай так больше, мне не нравится выглядеть паяцем, да и вообще привлекать к себе внимание не стоит. Кстати, чего ради ты следуешь за нами? Ты же теперь вроде как свободен. Неужели тебе здесь интереснее, чем в раю? Или ты сюда из ада попал? Там и вправду так хреново, как толкуют проповедники?
Последний вопрос я задал не без некоторой внутренней дрожи. Конечно, как и всякий истинный христианин, я верю в милосердие Божье и возможность спастись через покаяние. Но циничный ландскнехт во мне говорит, что по грехам моим райские кущи мне светят только в одном случае: если в небесной канцелярии произойдет грубейшая ошибка. Да и при моем образе жизни есть серьезные основания сомневаться, что в нужный момент я успею покаяться. Говорят же, что ландскнехты не умирают - они отправляются в ад на переформирование. Так что интерес к бытовым условиям в будущем месте вечной дислокации был для меня вполне естественен.
К сожалению, Хосе Альфонсо не смог удовлетворить мое любопытство. Беспощадно мучая мое чувство прекрасного своим корявым ямбом, хореем и прочими размерами, призрачный поэт объяснил, что на зов ведьм и колдунов являются только те из духов, что зовутся неприкаянными. То есть застрявшие по каким-то причинам на грешной земле. Например, сам сеньор Хосе Альфонсо Фигейро да Бухоралес остался на этом свете, поскольку считал себя невинно пострадавшим из-за любви к искусству. При жизни он состоял в свите какого-то испанского гранда, время от времени писал для того сонеты и эпиграммы, за что получал неплохое жалованье и был в конце концов отравлен другим поэтом, желавшим занять его место. Жажда мести оказалась теми цепями, что удержали его в этом мире. Так что про рай и про ад поэт знал не больше живых, да и не особо стремился узнать, подобно мне подозревая в прямом смысле горячую встречу, уготованную ему на том свете.
- Ну допустим, - сдался я. - Почему ты здесь, я понял. Но почему ты потащился за нами? Летал бы себе где хочешь. Желательно - где-нибудь подальше от меня.
- А с вами интересно, - с обескураживающей прямотой сообщил Хосе Альфонсо. - Чудес я много повидал с тех пор, как подло был отравлен, но говорящего кота встречаю первый раз.
- Иезус Мария! Сколько раз тебе повторять: я человек, а не кот! Ладно, может, тогда объяснишь мне наконец толком, что за посланник Тьмы на меня нацелился и чего ему от меня нужно?
Дух некоторое время молчал, потом нехотя пробормотал:
- На сей вопрос тебе ответить я не волен…
- Что значит - "не волен"? А кто мне только что втирал, что он "свободный дух"? Эй? Хосе Альфонсо? Ау?
Но дух исчез. Или просто не пожелал отвечать.
- М-да… Мне, конечно, вообще везет на странных спутников, но этот призрак - самый странный из всех. Впрочем, с его способностью заглядывать в будущее он может быть весьма полезен…
Тут я заметил, что разговариваю сам с собой - Андрэ заснул, видимо, пока Хосе Альфонсо многословно и занудно рассказывал трагичную историю своей жизни. Мне оставалось только последовать примеру моего короля.
Если честно, засыпать, зная, что где-то в комнате может находиться призрак, было как-то страшновато. Впрочем, все равно заснул я, едва забравшись на постель: сказалась вечная нехватка сна в бытность мою ландскнехтом. Подозреваю, что мне теперь никогда не выспаться, сколько бы я ни спал. И всякие там призраки и привидения бессильны мне помешать уснуть в любом месте и в любом положении - была бы возможность. Да и, если подумать, призрак поэта казался существом - если призрака можно назвать существом - вполне безобидным.
Посреди ночи меня разбудил все тот же кошмар, но на этот раз я не орал во сне и не пытался отбиваться от непонятного врага когтями - просто проснулся и долго лежал с открытыми глазами. Одновременно во мне проснулась и стала зреть злость на этого пресловутого "посланца преисподней". Мне уже даже захотелось с ним встретиться и выяснить отношения, как положено в нашем кругу - на мечах или пистолетах.
Какого дьявола он не дает мне выспаться?!
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
повествующая о возвращении Андрэ Первого Могучего и благородного Конрада фон Котта в столицу, а также о диспуте, приключившемся у них с призраком, королевским магом и королевой
Запись в дневнике Конрада фон Котта от 12 февраля
16… года от P. X.
Не стоит мне, думаю, бесплодно тратить перлы красноречия, дабы объяснять всю прелесть общения с прекрасными дамами. Бесплодно - не в силу ложности сего убеждения, а только исключительно из-за банальности, ибо вряд ли найдется такой мужчина, который не поставил бы подпись под этими моими словами.
Примечание на полях. Тем не менее иногда меня посещает желание принять постриг в каком-нибудь дальнем монастыре!
Как я и предполагал, Бублинга мы достигли к середине февраля. Самое, надо сказать, худшее время для путешествий: просидев как-то три дня подряд на постоялом дворе в ожидании хорошей погоды, я принял решение все-таки продолжать путь даже в метель. Тем более что к ночным кошмарам прибавилось кошмарное общество болтливого духа. Да ладно бы только болтливого (хотя то, что Хосе Альфонсо изъяснялся исключительно зарифмованными фразами, способно было взбесить даже святого), так нет - кроме болтливости дух страдал патологическим тщеславием. Стоило нам хоть ненадолго оказаться в компании потенциальных слушателей, как он начинал декламировать свои "бессмертные" вирши или петь. При этом беззастенчиво используя меня как ширму. После того как нас поколотили за эпиграммы на слушателей - надо признать, довольно смешные и меткие, - мы с Андрэ приняли решение, сняв комнату на очередном постоялом дворе, сидеть в ней безвылазно. Я готов был пойти на что угодно, лишь бы избавиться от паршивца, даже несмотря на все выгоды, которые могла принести его способность заглядывать в будущее. Тем более что он пока так и не соизволил поделиться с нами хоть какими-нибудь полезными пророчествами. Наоборот, именно настойчивые вопросы относительно моего и Андрэ ближайшего будущего, особенно о посланце Тьмы, заставляли болтуна заткнуться хоть на время.
Попытки избавиться от Хосе Альфонсо при помощи святой воды, полученной в церкви, и колдовских амулетов ни к чему не привели. Да я скупал эти амулеты у всех ведьм и знахарок, каких удалось найти по пути, и единственное, чего добился, - ехидных насмешек призрака. Так что, когда сквозь кружащий снег проступили очертания стен Бублинга, я вздохнул с облегчением. Наверняка уж Коллет с ее силой легко отвадит сеньора Фигейро да Бухоралеса от моей скромной персоны. Лелея в себе эту надежду, я вошел во дворец вслед за Андрэ. Его величество держался молодцом, и только совершенно бессовестная и бессердечная личность могла указать на едва заметную дрожь его коленей.
- И почему у короля дрожат поджилки, тру-ляля-ля? - немедленно пропел Хосе Альфонсо на манер уличного куплетиста. Впрочем, у призрака ведь буквально нет сердца - чего еще от него ждать?
- Помолчи, не до твоих шуточек, - буркнул я, на ходу раскланиваясь со встречными придворными. - Тут решается вопрос жизни и смерти.
Несомненно, королеве о нашем прибытии доложили еще в тот момент, когда мы въехали в городские ворота. Несмотря на это, Анна не соизволила выйти навстречу супругу, что было плохим знаком: королева явно желала сначала поговорить с Андрэ без посторонних, а значит, разговор предстоял суровый. У меня даже мелькнула трусливая мысль, что я, в сущности, тоже посторонний, да и дел у меня невпроворот, но чувство товарищества победило, и мы шагнули в кабинет королевы плечом к плечу… ну, образно выражаясь, конечно.
Приняв у безалаберного папаши бразды правления, Анна дни напролет вынуждена была проводить в кабинете - по причине полной несостоятельности Хилобока Четвертого в роли короля Гремзольд пришел в такой упадок, что государство приходилось экстренно спасать. Бесконечная череда совещаний, планирования, разбора жалоб и составления указов приковала Анну к письменному столу надежнее цепей. Вот и сейчас - несмотря на, мягко говоря, необычность момента, королева встречала нас с пером в руках. Дописав что-то и поставив печать, она присыпала письмо песком, чтобы быстрее высушить чернила, передала документ пажу и лишь после этого подняла усталые глаза на Андрэ. Дождавшись, когда за пажом закроется дверь и мы останемся в кабинете одни, Анна смерила нас с Андрэ мрачным взглядом и поинтересовалась:
- А что так скоро вернулись? Нагулялись?
Вот умеют женщины задавать вопросы так, что как бы ни ответил - все равно чувствуешь себя полнейшей скотиной. Правда, Андрэ подобные тонкости, как немедленно выяснилось, были чужды.
- Дык мы и не гуляли, мы от тебя прятались, - простодушно развел руками король. - А господин капитан еще и от Коллет…
- Вот, значит, как? - произнесла Анна таким ласковым голосом, что у меня шерсть встала дыбом и заискрилась. Впрочем, я тут же сообразил, что слова королевы тут ни при чем, просто в кабинет вошли Коллет и - вот уж кого не ожидал увидеть - Алле-гу. Когда мы в последний раз виделись с тролльшей, ее одежда состояла из набедренной повязки, татуировок и пучка свалянных при помощи пчелиного воска в толстые косички волос до пояса. Видимо, Анна не сумела уговорить дикарку носить во дворце европейское платье, да и, думаю, выглядела бы в нем Алле-гу просто комично. Но чтобы не шокировать придворных, ее все же нарядили в свободную тогу вроде тех, в которых изображают на картинах всяких библейских персонажей. В результате тролльша стала похожа на колонну, увенчанную странным растением, и казалась еще выше и массивнее, чем раньше.