Глава пятнадцатая,
в которой спасение приходит с неба, если только приходит вообще
Итак, я и в самом деле должен пожертвовать собой ради остальных. По крайней мере, заплатив такую великую цену, я мог бы быть уверен, что мне уготовано место на небесах, если только у них там нет каких-нибудь правил насчет слишком тесной близости с обезьянами. Пора было приниматься за дело. Но чтобы сделать это, я должен что-то им ответить. Слова давались мне с некоторым трудом.
- Я… конечно… постараюсь… может быть… попробовать… один раз, - сумел наконец выдавить я.
Маг сказал, что не знаком со словом "а" и не может переводить более чем с двух языков одновременно. Я ответил, что буду стараться как могу. Тогда Малабала перевел обезьянам какие-то из моих слов, но отвечал ли я на последний вопрос или на какой-то заданный давным-давно, было совершенно непонятно. Я лишь надеялся, что этот мой ответ подойдет и к теперешней ситуации. Между тем и королева, и капитан продолжали свои обезьяньи домогательства.
- Королева хочет содрать с вас кожу заживо, - сообщил некоторое время спустя Малабала. Потом, чуть погодя, ответил: - Одного раза недостаточно.
- Ну, может, мы смогли бы отложить… - Я сдержался, не успев высказать своего истинного страстного желания. - Нет, Малабала, скажите им лучше, что я… э… постараюсь изо всех сил… конечно учитывая мои физические возможности… м-м… повторить кое-что дважды, вот.
Малабала и обезьяны принялись оживленно переговариваться.
- Королева не любит ложной скромности, - сказал Малабала в разгар этой беседы. - Все обезьяны знают про удивительные способности человеческих самцов.
- Уук гриич уук скрии! - разнеслось над общей суматохой.
- Третье испытание начинается! - перевел наконец маг.
Но тут я увидел направляющихся ко мне обезьян.
Мне хотелось бы говорить, что я шел навстречу судьбе со спокойным достоинством. Однако я был бы недобросовестным рассказчиком, не упомянув о том, что дело не обошлось без некоторого количества брыканий и воплей.
Как бы то ни было, по прошествии времени меня грубо швырнули на гору перин в каюте. Мои молотящие по воздуху руки запутались в простынях, и к тому времени, когда я выпутался из них, все обезьяны, кроме одной, исчезли, и это оставшееся, завешенное покрывалами существо запирало на засов дверь.
Однако почему-то в этой сквернейшей из ситуаций надежда отказывалась покидать меня окончательно. Я уставился на приближающуюся ко мне огромную гориллу. Я решил снова заговорить с ней на ее родном языке, на этот раз очень тщательно избегая слова "уук". Я не мог разумно разговаривать с ней на языке, которого не понимал, но, возможно, мне удастся запутать ее или, еще лучше, привести в ярость. Быть может, нашептывала надежда моей душе, тебе все-таки удается отыскать какой-то способ отговорить ее от любовных намерений и просто вынудить ее убить тебя тотчас же.
- Скрии, - отважился я. - Гиббер гиббер хоо.
Она помедлила. Неужели мне удалось остановить ее так быстро? Она разглядывала меня из-под полуприкрытых век.
- Уук, - прошептала она сипло.
Очевидно, моя первая попытка рассердить ее оказалась не вполне успешной. Если бы только я мог вспомнить слова, при помощи которых провозгласил кровавый поединок. Но на самом деле я прекрасно помнил их; в конце концов, во всем обезьяньем языке их было всего пять или шесть. Но эти слова могли означать многое. Все дело в тоне, напомнил я себе.
- Скрии! - вскричал я во всю глотку. - Гиббер хоо гиббер!
- Скрии? - Она сорвала с себя вуаль, голос ее был полон страсти. - Уук! Уук! Уук! - выдохнула она сквозь острые желтые зубы. И рысью устремилась ко мне через каюту.
Очевидно, я был неспособен воспроизвести нужный тон. Учитывая, с какой скоростью приближалась королева, я должен был быстро придумать что-то еще. Но мое невежество по части обезьяньего языка было слишком велико, чтобы продолжать пылко объясняться на нем. Быть может, подумал я, если бы вместе с несколькими фразами на обезьяньем я использовал какие-нибудь универсальные жесты, это помогло бы объяснить ей, что мои слова вовсе не были любовными признаниями.
Она сгребла меня сзади за халат и принялась тянуть его с меня через голову.
- Скрии! - завопил я, отбрасывая ее руки и натягивая одежду обратно. - Гриич хо хо!
Но в тот же самый миг я почувствовал, как с ног моих стащили сандалии. Как такое могло быть? Я видел, что ее руки не касались меня, и впал в полную панику.
Мои худшие опасения подтвердились. Она раздевала меня и ногами тоже. Я должен был сообразить, что у меня нет шансов отделаться от амурных притязаний четверорукого существа.
- Уук! - Она часто дышала от вожделения. - Уук! Уук! Уук!
Но, как ни странно, я почувствовал, что верхнюю часть моего тела на миг оставили в покое. Хотя ноги ее продолжали шарить по воздуху, пытаясь погладить меня, руки королевы на время оказались заняты расстегиванием сложных пряжек и завязок, похоже совершенно необходимых в одежде любых женщин.
Это, понял я, моя единственная надежда на спасение; и страх мой должен мне помочь. Пока внимание королевы было отвлечено, я вскочил и побежал.
- Уук! - вскричала она, когда я проскочил мимо нее. Последнее, что я увидел, - как она пытается выпростать руки из-под своих многочисленных покрывал. - Скрии скрии скрии!
Во всяком случае, я помчался еще быстрее. Судя по этим "скрии-скрии", у меня создалось впечатление, что, если королева поймает меня теперь, ее домогательства станут лишь еще более откровенными.
Я добрался до двери и откинул засов движением столь ловким, что даже сам удивился. Вскоре я уже открыл дверь, на удивление эффективно подгоняемый страхом, и стремительно карабкался по трапу, ведущему наверх.
- Уук! - раздался первый из множества воплей за моей спиной. - Уук скрии уук! - К несчастью, вопли эти не затихали по мере моего удаления. Королева управилась с одеянием и пустилась за мной в погоню.
Я толчком отбросил крышку люка, ведущего на палубу, и пулей вылетел наружу. Учитывая скорость, с которой я появился на сцене, мне показалось, что все, кто был наверху, и обезьяны, и люди, застыли на полушаге. Но я в этот первый миг увидел их всех сразу: обезьяний капитан; его угрюмая команда, так мало отличающаяся от матросов - людей, покинутых мной столь недавно; торговец Синдбад с двумя слугами по бокам; мудрый, но несколько бестолковый Малабала; и Кинжал и Шрам, стерегущие паланкин Фатимы. Ах, милая Фатима! Если бы только я мог как-то извиниться за свои импульсивные поступки! Но как вы можете извиниться перед кем-то, если вас ему даже не представили?
Я слышал тяжелое дыхание на трапе позади себя, время от времени прерываемое ууканьем.
И эти "уук", казалось, разом разбудили всю обезьянью команду. Я услышал вокруг дикий рев, и свирепые матросы кинулись ко мне.
Итак, не будет никаких извинений, и стоять тоже некогда, если я хочу избавиться от горилльей любви. Вместо этого я пулей промчался по палубе и полувывалился, полувыпрыгнул за борт. Пожалуй, на этот раз я падал немножко слишком быстро. И все же, решил я, лучше что угодно, чем амурные приставания королевы обезьян. Даже неизвестность, ожидающая внизу, среди волн.
В действительности, учитывая мою полную бездарность в смысле плавания, судьба моя, пожалуй, была более чем известна. И у меня, похоже, было время обдумать эту самую судьбу, поскольку оно, время, для меня настолько замедлилось, что казалось, будто я повис в воздухе у правого борта возле носовой оконечности корабля на какой-то нескончаемый миг.
Вися там, я думал о прежних своих встречах с морской нимфой и о том, как она сказала, что в третий свой визит к ней под воду я могу остаться там навсегда. Бывает участь и похуже, решил я, чем вечно обитать под волнами в компании нимфы. Но я понимал, что у моряков, как у людей, так и у обезьян, может быть другое название для того, кто навеки остался под волнами, и название это - утопленник.
Тогда, возможно, это приостановленное время дано мне специально, поскольку это последний миг моей жизни, чтобы я успел прочесть последнюю молитву, прежде чем вода сокроет меня.
Но, как ни странно, я, казалось, не приближался к воде. Наоборот, я словно бы удалялся от нее, как будто что-то ухватило меня за пояс и тянуло ввысь.
Сначала я подумал, что мне посчастливилось удостоиться одного из заклинаний Малабалы, но, взглянув на обезьяний корабль, оказавшийся теперь подо мною, увидел, что маг был, казалось, единственным из всех людей и обезьян, кто не смотрел в небо и не указывал на меня, а, похоже, продолжал переводить что-то публике, которая его больше не слушала.
Следующей моей мыслью было, что гигантская Рух снова вернулась и похитила меня. Но разве смогла бы птица столь огромная, у которой каждый коготь был с меня величиной, так искусно сманеврировать, чтобы ухватить меня за пояс? Итак, ничего не поделаешь. Мне придется извернуться, чтобы увидеть, что происходит надо мной. Я, насколько мог, изогнул спину и шею.
Никаких сомнений быть не могло. Что-то действительно держало меня за пояс и поднимало в небо. Но при виде истинной причины происходящего дыхание застыло в моей груди.
Существо надо мной, с одной стороны, безусловно, было птицей, поскольку оно держало меня золоченым когтем, находившимся там, где подобало бы быть, и было с ног до головы покрыто ярко-желтым оперением. Далее две руки существа, хотя и оканчивались каждая преизящнейшей кистью, также по всей длине были оперены и использовались как крылья, ловя воздушные потоки высоко над океаном. Но хотя это создание было отчасти птицей, тело его было во всех иных отношениях человеческим, и это была прекрасная, изящная женская фигура, ни по форме, ни по размерам не отличавшаяся от стана нимфы, которую я встретил под водой.
- Вот так, человек! - прокричала мне женщина-птица сквозь свист ветра. Голос ее был мелодичен, каждое слово звучало отдельной нотой. - Ты сможешь отблагодарить меня, когда мы доберемся до моего гнезда!
И моя спасительница отвернула от меня голову и с удвоенной энергией замахала крыльями. Я посмотрел вперед и увидел, что мы направляемся к острову, и что посреди этого острова стоит огромная мрачная скала, столь высокая, что вершина ее терялась в облаках. И, поскольку мы поднимались все выше, я понял, что именно в эти облака и несет меня моя избавительница.
Итак, я висел в небе, много выше, чем если бы забрался на самый высокий минарет во всем Багдаде. Странное умиротворение снизошло на меня здесь, столь высоко над миром. Сюда не доносились ни гул моря, ни шумные споры обезьян и людей. Здесь были лишь чистый холодный воздух и свист ветра, перемежающийся ритмичными взмахами крыльев женщины-птицы.
Я снова глянул вниз и увидел, что корабль обезьян тает вдали. Корабля, на который изначально был оплачен мой проезд, нигде не было видно. После того как мы оказались во власти обезьян, наши человеческие капитан и команда, должно быть, сразу пришли к взаимопониманию и удрали подальше от такого соседства так быстро, как только смогли.
Зрение мое затуманилось, поскольку мир вокруг побелел. Мы влетели в облака. Воздух тоже стал холоднее, и я чувствовал, как студеная влажность забирается мне под одежду.
Перед нами неясно вырисовывалась огромная черная скала. Это была горная вершина. Женщина-птица издала высокий пронзительный крик, словно приветствуя родные скалы, и мгновение спустя крик ее эхом возвратился обратно, будто камни в свой черед приветствовали ее.
Мы, кажется, снижались, хотя в этом облаке трудно было точно судить о расстояниях и углах. Я снова извернулся, чтобы взглянуть на свою спасительницу. В этом приглушенном свете ее оперение, казалось, светилось тусклым оранжевым огнем, будто факел, пылающий в тумане.
И как раз когда я повернулся посмотреть на нее, ее коготь выпустил мой пояс, и я упал. Я услышал ее смех, что-то среднее между чириканьем воробья и сладостной ночной песней соловья.
Я упал на что-то мягкое. Оглядевшись, я увидел вокруг много тряпок и соломы, полоски тканей, беспорядочно переплетенные с длинными травинками.
Женщина-птица опустилась рядом со мной.
- Добро пожаловать в мое гнездо, - сказала она.
Значит, это - ее дом? Я посмотрел вокруг и увидел, что хотя сооружение, где я теперь находился, было просторным, как внутренний двор во дворце Синдбада, сделано оно было по большей части из соломы, а по всему периметру округлого пола полого уходили вверх стены, сделанные из того же материала. Это действительно было птичье гнездо, только раз в сто больше любого другого гнезда, какое я когда-либо видел.
- Смиренно благодарю тебя за мое спасение, - сказал я женщине-птице, почтительно склоняясь перед нею. - Если бы ты не поймала меня за пояс, очень вероятно, что я утонул бы.
Сказав так, я поднял глаза, потому что снова услышал смех, и заметил, что вблизи лицо женщины оказалось изумительной красоты, а ее почти человеческие черты покрыты тончайшим пушком чистого золотого цвета.
- Я не могла позволить, чтобы тебя заполучила моя кузина, - сказала женщина-птица. - Ты вот-вот должен был погрузиться в морские глубины в третий, и последний раз, не так ли, мой юный Синдбад?
Ее ответ поразил меня. Неужели эта женщина-птица намекает, что она родня той нимфе, которую я повстречал на дне морском? Она, несомненно, знает мое имя и вообще довольно многое про меня.
- Я решила, что тебе следует знать: в жизни всегда существует некий выбор, - продолжала она, не дождавшись от меня ответа.
Что я знал о выборе? В известном смысле один выбор я сделал, присоединившись к старшему Синдбаду в его путешествии, но выбор этот привел к нескончаемой череде удивительных и ужасных событий. Размышляя об этом, я понял, что все эти события заставляют нас совершать другие, меньшие выборы - великая цепь решений, которая будет длиться, пока наши приключения не закончатся или же не прикончат нас.
Весьма благоразумное открытие для носильщика, которому теперь нужно было выбирать, что сказать этому странному, но великолепному существу. Я решил, что, раз уж я, похоже, все еще цепляюсь за жизнь, надо поточнее выяснить, что еще эта самая жизнь мне уготовила?
- Зачем ты принесла меня сюда? - спросил я женщину-птицу.
- Достойная одобрения прямота, - ответила женщина-птица. - Каждое существо живет по определенным правилам. У моей кузины и у меня они довольно схожи. Она ищет мужчину с земли, которого волнует море. Я ищу мужчину, чьи ноги стоят на земле, но глаза обращены в небо.
Так эта женщина говорит, что тоже была бы не прочь завязать со мной близкие отношения? Хотя она была и не столь чувственной, как нимфа, чьей родственницей себя объявила, было в этом существе нечто безмятежное и прекрасное, и части меня хотелось ощутить мягкость ее перьев. Но я видел уже слишком много чудес, чтобы вот так сразу поддаться женским чарам.
- Возможно, я подхожу под это описание, - ответил я вместо этого. - Но и многие другие мужчины - тоже.
- Похвальная скромность, - отозвалась женщина-птица. - Но запомни одно, Синдбад. Некоторые люди избраны судьбой. Они окружены ею, как луна - сияющим нимбом. Старший Синдбад был таким человеком, но с годами это проходит. А ты, носильщик, едва достиг поры зрелости, и ты отправился на корабле навстречу новой жизни. И я думаю, что судьба с каждым днем будет улыбаться тебе все чаще.
Итак, еще кто-то, кроме торговца, заговорил о судьбе. Не уверен, что это мне пришлось так уж по вкусу. Свобода выбора была слишком внове для меня, чтобы пожертвовать ею ради какого-то Великого Замысла.
- Значит, ход моей жизни предопределен? - спросил я крылатую женщину с нескрываемым огорчением.
- Всегда есть выбор. - Она улыбнулась. Это было странное зрелище, казалось, что рот ее твердый, как клюв. - Разных судеб много, но у тебя, весьма вероятно, выбор небольшой. - Она обвела золотистым крылом вокруг. - Но как тебе нравится мое красивое гнездо?
- Отличная штука, - согласился я. - Неужели ты построила все это огромное сооружение сама?
- Я была вынуждена это сделать, - призналась она. - Пока у тебя нет дома, ты - ничто.
Я воспользовался моментом, чтобы осмотреть этот дом, и заметил, что там были не только обрывки ткани и пучки соломы. В одном углу лежала груда пергаментов, каждый лист которых был испещрен записями. В другом валялась куча изысканной одежды, куда лучше, чем одеяние королевы обезьян, и маленькое зеркальце, в которое могла бы глядеться женщина, любуясь собой. В другой части гнезда небольшой горкой лежали золотые монеты и драгоценные камни, сверкающие даже в этом тусклом свете.
Я вновь перевел взгляд на покрытое пушком лицо женщины, и она ответила прежде, чем я успел заговорить.
- Тебя заинтересовали мои сокровища, - сказала она. - Во мне есть доля человеческого, и меня влечет к вещам людей. И влечет к тебе. - Она протянула руку и коснулась моего лица своей нежной ладонью, человеческой во всех отношениях, за исключением того, что она тоже была покрыта золотым пухом. Щека моя ощутила теплоту и мягкость крохотных перышек, и я понял, что мне хочется тоже протянуть руки и обнять эту женщину за гибкую талию и почувствовать кожей все ее золотистое оперение.
- Останься со мной, молодой Синдбад, - сказала она севшим от желания голосом. - Я покажу тебе то, что недоступно другим смертным. Ты будешь летать высоко над миром и увидишь всех людей разом и такие далекие места, которых вовек не видел ни один человек. Ты ни в чем не будешь знать нужды, ибо я смогу раздобыть в наземном мире все, чего ты ни пожелаешь, и даже более того для твоего удовольствия.
Слова ее заполняли меня, будто вино, и я испытывал бездумное счастье при мысли о жизни здесь, высоко над всеми человеческими заботами. Но потом я снова взглянул на ее красивые пушистые пальцы и вспомнил другую руку, столь безукоризненно прекрасную, что принадлежала смертной женщине. Эта женщина-птица требует, чтобы я прожил жизнь вдали от себе подобных. Вдали от моей Фатимы.
Это гнездо, и облака, и красивая птица передо мной - все это было как части какого-то удивительного сна. Но даже лучшие из снов утрачивают все свое очарование, если спящий не может проснуться. Это место в мире принадлежало женщине-птице, но не мне, и точно так же, как у нее был ее дом, у меня был мой Багдад. В глубине души я знал, что не найду истинного счастья ни с одной из этих фантастических женщин, ни в морских глубинах, ни высоко за облаками, потому что, выбрав любую из них, я никогда больше не смогу увидеть свою родину.
- Прошу прощения, - сказал я женщине передо мной, - но я не могу остаться.
Женщина-птица обхватила себя крыльями, будто голубь, прячущийся от свирепой бури.
- Это ты говоришь сейчас, - был ее ответ. - Мы еще потолкуем об этом, Синдбад.