Слова Синдбада звучали воистину впечатляюще, хоть я и не очень понимал, что они в точности значат. Видимо, капитан воспринял их так же, поскольку, нахмурившись и сплюнув в вонючую портовую воду, он сказал:
- Как говорят мудрецы, "слава может стать превыше богатства, как благословение или как проклятие". - Он прищурился на старшего Синдбада, словно это могло помочь ему глубже постичь намерения торговца. - Но чего же вы хотите от меня - конкретно?
- Ах, мой добрый Хутан, - продолжал торговец, словно только и ждал такого ответа, - вы зрите в самый корень дела. Ответ прост до чрезвычайности, и он не слишком обременит вас. Ваш корабль наверняка плавает до Басры и оттуда в южные моря. Следовательно, для вас ведь не составит особого труда взять на борт четырех лишних пассажиров?
- А! - отметил капитан после паузы, понадобившейся ему, чтобы в очередной раз смачно харкнуть в зловонную воду под нашими ногами. - Так вы хотите плыть. - Он окинул нас жадным взглядом. - Со всей вашей свитой?
- Свитой? - Торговец рассмеялся, как будто Хутан произнес нечто презабавнейшее. - Вы оказываете нам слишком большую честь, о благородный капитан. Нас всего лишь четверо. Так мало, что во время трудного океанского плавания и не заметишь.
Очередной плевок полетел в портовые воды.
- То есть вы не хотите тратить много денег?
Синдбад Мореход широко развел руками в знак безмолвного согласия, склоняясь перед величайшей сообразительностью капитана:
- Увы, в связи с неподвластными нам обстоятельствами, слишком сложными, чтобы представлять интерес для столь занятого человека, как вы, мы оказались перед необходимостью экономить. Мы можем, однако, быть вам полезными в пути.
- Вы не могли бы назвать сумму, которую намерены потратить? - спросил капитан.
- Джафар может вести ваши бумажные и денежные дела, - ответил Синдбад. - Он многие годы занимался этим в моем доме.
- Сколько именно вы можете заплатить? - настаивал капитан.
- Ахмед очень смышленый, - продолжал Синдбад. - Энергия юности воистину восхитительна.
- Ваша цена, или игре конец, - решительно заявил капитан.
Синдбад выдохнул, затаил дыхание и, наконец, вымолвил:
- Семнадцать динаров.
- Семнадцать динаров? - От ничтожности этой суммы капитан сглотнул, вместо того чтобы сплюнуть. - Вы в самом деле король шутников. И вы еще даже не упомянули про этого парня. - Он с некоторым пренебрежением указал на меня. - Этого типа в обносках, по которому баня плачет.
- Ах, - ответил торговец, великодушно улыбнувшись мне, - этого человека тоже зовут Синдбад.
- Правда? - У Хутана был такой вид, будто он только что съел гнилую фигу. - Как вам не повезло.
- Нет-нет, - настойчиво возразил Синдбад все тем же мягким тоном, - он уже принес мне большую удачу, и я уверен, что еще принесет великий успех. Кроме того, он носильщик!
- Носильщик? - Капитан, казалось, наконец-то заинтересовался. - Полная тяжелой работы жизнь на корабле для носильщика будет просто отдыхом. Может, нам все-таки удастся заключить сделку. Теперь без уверток. Что, почтенный торговец, вы действительно намерены предложить за проезд?
Торговец переступил с ноги на ногу.
- У нас есть крепкое здоровье и веселый нрав, чтобы помочь ускорить отплытие. Еще у нас есть семнадцать динаров, - заявил Синдбад тоном, не допускающим дальнейшего обсуждения.
Капитан тяжело вздохнул.
- На мой взгляд, ни о какой сделке речи быть не может. Моему кораблю нужен ремонт, и я надеялся, что вы сможете дать деньги, чтобы ускорить это дело. Без денег, увы, пройдет месяц, а то и больше, прежде чем мы сможем поднять паруса.
Месяц или больше? Я снова подумал про мстительного джинна. Какой вред может причинить нам великий и ужасный Оззи за целый месяц, а то и больше? Я торопливо оттащил своего тезку в сторонку.
- О великий Синдбад, - залопотал я тихо и испуганно. - Месяц? Проклятие? Ужасная кара? Оззи?
- Увы, мой славный носильщик, - признался торговец тоже тихонько, - я удивлен, что мне удалось договориться хотя бы так. Проезд для четверых всего за семнадцать динаров? Подозреваю, что мозги Хутана слегка затуманены нектаром, и я надеялся решить дело прежде, чем он протрезвеет. Судя по тому, как плохо для нас складываются переговоры здесь, наверняка все другие попытки будут куда хуже.
Куда уж хуже? В первый раз я был готов присоединиться к Джафару в его неистовых причитаниях.
- Эй! Вы, там, внизу на пристани!
И торговец, и я обернулись на этот оклик. Мы увидели двоих здоровенных мужчин, вместе тащивших какой-то тяжелый груз. Когда они приблизились энергичной рысью, я разглядел, что этим грузом был большой искусно сделанный паланкин, раскрашенный золотой краской, которая ловила лучи вечернего солнца, так что весь паланкин, казалось, сиял.
Двое мужчин резко остановились всего в нескольких футах от нас. Хотя их ноша была огромного размера и наверняка тяжела, а внутри нее, без сомнения, находился обитатель, на их могучих, неправдоподобно больших мышцах едва ли появилась хоть капля пота, и дышали эти двое так, словно вышли на вечернюю прогулку. Мужчина, стоявший впереди, который разукрасил все свое лицо затейливой татуировкой, возможно, чтобы отвлечь внимание от того, что у него слишком мало зубов, обратился прямо к торговцу:
- Так это вы Синдбад?
Усилием воли я сдержался и не присоединился к купцу, когда тот сказал:
- Это мое имя!
Рот татуированного скривился в гримасе, которая могла бы сойти за улыбку, будь у него побольше зубов.
- Ага. Мы искали вас. У нас есть предложение, которое может представлять для вас некоторый интерес.
- Ближе к теме! - прокричал из-за задка паланкина его такой же крупный коллега. - У нас есть дело!
- Да, конечно, - продолжал татуированный, вежливый настолько, насколько его напарник был грубым. - Мы догадываемся, что вы собрались в очередное путешествие.
Синдбад весело кивнул, словно ожидал того, что каждый его шаг станет общеизвестен:
- Да, именно так. По крайней мере, как только мы завершим наши переговоры.
- Путешествие? - воскликнул напарник, который щеголял синевато-багровым шрамом от левого глаза до правой стороны подбородка, образовывающим букву "X" с чересчур подвижным ртом. - На этой помойной барже?
- Да, корабль, похоже, нуждается в некотором ремонте, - любезно согласился вежливый. - Но это легко можно поправить. - Он вновь перенес внимание на торговца. - Вы и есть, почтенный, тот самый Синдбад, который уцелел в семи невероятных путешествиях, возвращаясь из каждого еще богаче прежнего?
- Тот самый.
- Отлично. Мы не хотим ошибиться. Зваться Синдбадом может любой проходимец с улицы.
"Любой проходимец с улицы?" Мне вдруг стало неуютно, может быть, от тона вежливого. А может, я почувствовал, что его грубый напарник уставился прямо на меня.
По следующему вопросу торговца я заподозрил, что он разделяет мое беспокойство.
- Могу я быть настолько невежливым, чтобы спросить, почему вас так интересуют мои дела?
- Учитывая, насколько опасны ваши путешествия, вы удивительно живучи, - ответил татуированный. - Мы сами должны отправляться в опасное морское путешествие к южным островам. Учитывая вашу репутацию, глупо было бы не разделить эту участь с вами. Но мой друг высказал некоторое беспокойство по поводу состояния этого парусника. И должен признаться, подходя, мы нечаянно услышали возражения капитана. - Он бросил большой увесистый кошель, который со звоном ударился о причал у капитанских ног. - Этого будет достаточно, чтобы привести ваш корабль в порядок?
Капитан согласился и начал скликать команду, отправляя ее на поиски нужных материалов. Я был поражен. В считаные мгновения мы, как ни странно, ухитрились обеспечить проезд себе и ремонт нашему паруснику.
- Так бывает всегда, - снова заверил меня Ахмед.
Я начинал думать, что в столь богатой событиями жизни, как у этого торговца, с ним постоянно происходит все что угодно.
- Но нам предстоит быть попутчиками, - сказал Синдбад весело. - Давайте же, по крайней мере, представимся друг другу до начала нашего путешествия. Это мои слуги, Джафар и Ахмед. А этот человек - мой спутник, также известный под именем Синдбад.
- Еще один Синдбад? - с некоторым изумлением переспросил вежливый.
- И одного больно много, - проворчал человек со шрамом. Взглянув на меня, он как бы передернулся. - А уж двух и подавно, - добавил он.
- Ах, мой друг не… - Человек с татуировкой заколебался, прежде чем продолжить. - Хотя в действительности он имел в виду именно это. Но будьте уверены, он плохо себя ведет, только если его рассердить. - Он снова улыбнулся торговцу. - Что же до представлений, то у меня много имен. Но для нужд этого путешествия вы можете называть меня именем моего любимого оружия - Кинжал.
- Он чертовски ловкий потрошитель, - добавил его дружок.
- Что касается моего спутника, у него тоже немало имен, хотя ни одно из них не столь изящное, как мое. Одни зовут его Ужас, Который Приходит По Ночам, другие - Сбывшийся Ночной Кошмар. Разумеется, никому не удается называть его так долго.
- Интересно, - отозвался Синдбад, словно встречал людей по имени Ужас, Который Приходит По Ночам каждый четверг. - Но как нам к нему обращаться?
- В самом деле, - согласился Кинжал, - весь вопрос в том, как вы будете к нему обращаться.
Человек со шрамом энергично кивнул:
- Коли хорошо попросите, я, может, и оставлю вас в живых.
- Но сколь бы приятным ни было наше знакомство, у нас есть дела, которые нужно уладить до отплытия. - Кинжал кивнул своему жуткому напарнику. Они снова взялись за паланкин.
- Но постойте! - Синдбад говорил так, словно не было никаких завуалированных угроз. - Разве с вами нет третьего?
Кинжал покачал головой:
- Мы не несем ничего необычного.
Но в этот миг я увидел кое-что, опровергающее его слова. Сбоку у паланкина, поднятого двумя мужчинами, была занавеска, и через щель в этой занавеске я разглядел три невообразимо изящных пальчика. Эти пальчики принадлежали женщине, но женщине не обычной, поскольку они были длинные, тонкие, с золотистой кожей, с безукоризненными ногтями.
Кинжал проследил за моим взглядом в сторону паланкина.
- Фатима! - резко окликнул он. - Ты не должна выставлять свои руки напоказ всему свету!
Рука отдернулась, раздался очаровательнейший звонкий смех.
- Ты не видел этой руки, - бросил мне Кинжал.
Увы, я ее видел.
Кинжал нахмурился.
- Прошу прощения, это Фатима, если бы вам пришлось обращаться к ней, но вам не придется. - Он оглянулся на своего угрюмого напарника. Его спутник передернулся во второй раз, и оба мужчины оглядели нас всех по очереди. - Ведите себя так, как будто ее здесь нет, а мы - есть, так же как наши кинжалы, сабли и сильные руки, способные без особых усилий переламывать кости.
Человек со шрамом улыбался при каждой фразе.
- Желаем приятной подготовки к путешествию, - заметил Кинжал.
Затем они со Шрамом потащили свой паланкин по сходням на ожидающий корабль.
- Значит, мы удерем из Багдада и, может быть, узнаем причину великого гнева джинна, - сказал Ахмед, чтобы нарушить молчание. - Судьба снова на нашей стороне.
Судьба? В тот миг мне не было дела до судьбы. В тот момент я мог думать лишь о руке и о смехе.
Боюсь, что в тот миг я влюбился.
Глава пятая,
в которой путешествие начинается и одновременно едва не заканчивается
Что такое любовь?
Все мы читали поэтов, воспевающих благоуханные луга и алые закаты, но, даже читая все это, я подозревал, что должно быть что-то еще. Во-первых, это сосущее чувство под ложечкой. Потом - ощущение полной нереальности, будто я в любой момент могу потерять равновесие и кубарем полететь не просто с борта корабля, а с самого лица земли.
И все это натворили мелькнувшая рука и смех? Ах, но какие это были прекрасные пальчики, такие тонкие и почти такие же золотые, как металлическая решетка, на которой они покоились. Как изумительно должны они выглядеть, украшенные золотыми кольцами - на фоне этой золотой кожи, кольцами с большими камнями, способными лишь намекнуть на истинную ценность этих пальцев. А этот смех, будто звон колокольчиков, которые колышет ветерок посреди летнего зноя, звук, который сулит живительную прохладу морского ветра. Я не просто увидел руку, не просто услышал смех. Мне открылся новый взгляд на мир.
Но эта таинственная женщина путешествовала с двумя охранниками. Я не видел способа разделить с ней свой новообретенный восторг; на самом деле я не мог даже отыскать способа оказаться в дюжине шагов от ее паланкина. Эти два здоровенны, обвешанных мышцами, и очень свирепых человека, казалось, отбивали всякую охоту даже просто взглянуть в их сторону.
И все же я не отчаивался. Еще день назад я ничего не знал о любви. День назад я не мог думать ни о чем другом, кроме переноски грузов на своей голове. Кто знает, что может принести следующий день, даже следующий час?
Итак, мы готовились к путешествию. Щедрое пожертвование Кинжала и Шрама позволило капитану быстро приступить к ремонту, равно как и обеспечить достаточный запас провизии для нашего плавания. И все же завершение всех приготовлений было вопросом нескольких дней, и на этот раз Синдбад решил проверить свое личное имущество и отыскать какие-нибудь товары, которые мы могли бы взять с собой для обмена.
Капитан выделил другим нашим пассажирам две маленькие каютки внутри корабля. Торговец Синдбад, Джафар, Ахмед и я, в соответствии с размерами нашего вклада, должны были спать на палубе. Я помогал Синдбаду, выполняя множество его поручений, чтобы занять время и попытаться отвлечь свои мысли от неких пальчиков и некоего смеха. Я часто останавливался для того, чтобы вздохнуть.
И каждый божий день, сразу после полуденной молитвы, два громилы-стражника выносили паланкин с его тайной обитательницей наверх из трюма. Потом они принимались расхаживать с этой штукой по кругу, чтобы дать невидимой Фатиме возможность немного насладиться солнцем и свежим воздухом.
В эти минуты она была так близко, что я мог бы пробежать по палубе и коснуться ее! Но при таком подходе ее стражей к делу они с тем же успехом могли таскать ее паланкин в сотне лиг отсюда. Результатом одного-единственного шага в их сторону бывали недобрые взгляды. После второго шага извлекались ятаганы и удавки. Третьего шага я никогда не пытался сделать, решив, что лучше снова заняться бесплодными, но зато решительно безопасными вздохами. И всякий раз, закончив кружить по палубе, охранники и паланкин исчезали в каютах, и я возвращался к работе, радуясь, что был так близко от нее, и горюя, что все-таки был так далеко.
Так я и жил, пока мы наконец не подготовились к отправлению. Вечером накануне отплытия, помогая Ахмеду перетащить вещи торговца на борт, я понял, что есть еще один долг, который я обязан исполнить, прежде чем начнется наше путешествие; последнее дело, в котором вовсе не было нужды в моей прежней жизни, но теперь, когда голова моя была занята мыслями о Фатиме, ставшее столь необходимым.
Я решил, что пришло время помыться.
Я сообщил Ахмеду о своей заботе, и он согласился, конечно, что купание будет весьма полезным делом, особенно учитывая, что он подметил некую тенденцию со стороны капитана, членов команды и даже Джафара и второго Синдбада перебираться к дальнему борту всякий раз, когда я оказывался у ближнего. На самом деле Ахмед проявил такой энтузиазм по поводу моей идеи, что даже раздобыл для меня кое-какую старую одежду, принадлежавшую рабам торговца, поношенные вещи из шелка и хлопка, в сотни раз лучше тех лохмотьев, которые я носил прежде. Ахмед даже дошел до того, что заявил, будто во имя милосердия ко всем остальным мою теперешнюю одежду следует сжечь.
Мы наконец закончили свои труды, и когда я получил от Ахмеда свою новую одежду, было уже изрядно за полночь. Так что я спустился по трапу, чтобы совершить омовение, в тишайший час перед рассветом.
Никогда за всю свою жизнь я не слыхал, чтобы в мире было так тихо. Я не слышал ни единого голоса, звука шагов, громыхания колес повозки. Даже брешущие собаки и распевающие ночные птицы, казалось, удалились на покой.
Я был, наверное, единственным бодрствующим во всем огромном городе Багдаде. И я был от души благодарен за этот покой и уединенность. Как я уже говорил, вода и я находимся не в самых близких отношениях, и я был рад, что никто не увидит моей неловкости.
Итак, я спустился с края причала, крайне осторожно погрузив сначала одну, потом другую ногу в реку. К моему безмерному удивлению, вода была приятно теплой - почти такой же, как ночной воздух, - а камни, которые я время от времени чувствовал под ногами, были обкатаны до гладкости волнами. В общем, первый опыт оказался вполне приятным, и я решил, когда мы с Фатимой будем вместе, проделывать это почаще.
Я зашел поглубже, так что вода укрыла мои плечи, и глубоко вздохнул, вслушиваясь в окутавшую Багдад абсолютную тишину. Какое чудное время, подумалось мне, сочинить новую песнь для моей возлюбленной. В голове моей родилась первая рифма:
Ах, как часто мысли мои стремятся
Снова узреть совершенство пальца…
Но тут в предутренней тиши, когда даже ветерок опасался шептать, мне показалось, что я услышал женский смех.
Первой моей мыслью было, что, быть может, это смех моей Фатимы. Я почувствовал, как сердце быстрее забилось в груди. В песне моей родились новые слова:
Ты - тайна мироздания сама,
О женщина, чье имя - Фатима.
Но смех повторился снова, словно насмехаясь над моими мыслями. Если отвлечься от моих желаний, то я должен был признать, что смех этот, хотя и восхитительно женственный, был не похож на звуки человеческого голоса. На самом деле он не был похож ни на один звук, который я когда-либо слышал, а скорее напоминал плеск волн у моей груди, чем шум, принесенный ранним утренним ветерком.
Сердце мое, прежде лихорадочно стучавшее, теперь едва не остановилось вовсе. Если этот звук исходил не из человеческих уст, то откуда? Я уже и так свел слишком близкое знакомство с джинном. Неужели теперь и другие духи собираются позабавиться со мной?
Тут мне показалось, что я слышу смех в третий раз. Вода передо мной расступилась, не так, как если бы человек или предмет всплыли на поверхность, скорее, волны просто раздались в стороны, словно кто-то раздвинул две жидкие занавеси, явив сокрытый за ними проход. И из этой пустоты посреди воды передо мною в реке явилось видение.
Это была женщина, но женщина, чья кожа сверкала в лунном свете зеленью моря, а волосы были темно-коричневые, как водоросли, что растут под волнами. Пока она поднималась из глубин, как какая-нибудь обычная женщина могла бы подниматься по лестнице, я осознал, что на ней нет ни покрывала на лице, ни какой-либо иной одежды, которая скрыла бы ее почти человеческую фигуру. И все же она бесстрашно смотрела прямо на меня, демонстрируя свое тело, и улыбалась мне темно-зелеными губами, как будто нагота была ее естественным состоянием.
- Ты мужчина, - были ее первые слова, обращенные ко мне. - Я никогда не видела мужчин.